..
В комнате было темно, лампа едва горела, и матери показалось, что она гаснет.
— Выверни фитиль, Лойзе,— подлей масла!
Лойзе шагнул к столу, вывернул фитиль так, что по комнате разлился белый свет.
— Ты поправил лампу?
— Так ведь светло, мама!
Она не ответила, ей казалось, что в комнате темно, ее мучила серая пелена, висевшая перед глазами, пелена, которую невозможно было отодвинуть... Мрак заполнял комнату, стояла мертвая тишина; мать едва слышала дыхание сына, и ей казалось, что оно доносится издали, от дверей...
В жару мысли ее странно колебались, подымаясь и опускаясь, они приближались и вдруг проскакивали мимо — будто она ходила по комнате с лампой, и тени метались со стены на стену, с пола на потолок... Она вытянула руку, хотела приподняться в постели.
— Подождите, люди добрые!
Но они не ждали — подвода катилась дальше, возница погонял лошадей и смеялся. Она бежала за подводой, шнурки развязались, она стащила башмаки и бежала босая, ноги разбивались в кровь, кровь смешивалась с пылью.
— Постойте!
Как бы в шутку, возница придержал лошадей, богомолки, сидевшие в телеге, злорадно смеялись: «Ну, беги, беги, беги теперь!»
И Францка бежала, подскакивая от боли, вот она догнала телегу, ухватилась за нее обеими руками — но телега рванула вперед, понеслась дальше, а Францка упала, ударилась лбом о камень и осталась лежать...
Лойзе вытирал платком потный лоб матери; из-под полуоткрытых век виднелись белки, болезненным румянцем горели пышущие жаром щеки, губы шевелились.
— Мама! — шептал он и дрожал от страха и боли.
— Приди, что я тебе сделала, почему ты не приходишь? — молила Францка и ждала на безлюдной тропинке холодной осенью, когда капли падали с голых черных ветвей на растрепавшиеся волосы.
Но его не было, она ждала до ночи, его не было...
Она вскрикнула от ужаса — оттуда, из светлой комнаты уставилось на нее лицо злодея, на губах играла гнусная усмешка, глаза сверкали, будто он с ножом стоял перед ней, а на софе сидела красивая, богато одетая дама, с плеч ее соскользнул длинный плащ... Так он вырвал сердце из ее груди и забыл о ней.
Мать открыла глаза, и Лойзе нагнулся к ее лицу.
— Дай мне воды, Лойзе!
Он налил воды, бутылка дрожала в руке... Она смочила губы, сухие и растрескавшиеся, опаленные горячим дыханием...
— Сними с меня это, Лойзе!
Она водила рукой по груди, губы болезненно растянулись, лоб сморщился...
Большой камень лежал поверх одеяла на ее груди, и она едва могла дышать под его страшной тяжестью; потом камень превратился в большую миску, она дымилась, дым поднимался к потолку и вскоре заполнил всю комнату, она лежала тихо, чтобы миска не перевернулась, и было неприятно, что нельзя пошевельнуть рукой...
Лойзе гладил ее по щекам, по лбу, что-то горячее упало на ее закрытый глаз и медленно скользнуло ко рту. Во тьме ненадолго засветилось что-то, она всмотрелась и узнала лицо Лойзе7 склонившееся над ней, все изрезанное болью... Но голова Лойзе колебалась... колебалась и исчезла...
И он тоже умер, все умерли. Ушли, а вернулись, чтоб умереть горестной смертью... Все уходили, один за другим, каждый отрезал себе кусочек ее сердца; возвращались больные и убогие, ложились и умирали. Выпили кровь из ее рук, высосали свет из ее глаз, сердце ее изрезали так, что оно превратилось в сплошную рану, и вот вернулись, больные и убогие, и умерли горестной смертью. Слезы пролились без пользы, как дождь...
— Постойте, люди добрые, сжальтесь!
Но телега катилась все дальше и исчезла в лесу — все исчезло, и слезы пролились без пользы, как дождевая вода... Она упала и ударилась лбом о камень и осталась лежать, поджав колени, уткнувшись лицом в землю, будто, низко склонившись, молилась.
Лойзе обхватил ее голову обеими руками, приник к подушке и заснул.
Так завершилась жизнь, полная горечи и полная слез, пролитых без пользы...
В комнате толпились люди, они прибирали покойницу. Лойзе словно окаменел, ходил понурясь, тяжелыми, шаркающими шагами; почти весь день он простоял у постели, глядя на иссохшее, бледное лицо, которое теперь было так спокойно, будто никогда не ведало горя. Сложенные на груди руки держали медное распятие; вокруг пальцев обвивались черные четки...
Стемнело, Лойзе выщел на порог, и свежий воздух мягко повеял ему в лицо.
— Без пользы! — выговорил он вслух, будто увидев последний вскрик в глазах матери.
Улица бедняков лежала перед ним, убогие дома, бедность в домах.
— На смерть осужденные! Страдания без пользы, жизнь без пользы!..
В местечке зажигались огни, вспыхивая то тут, то там, опускалась ночь, и на небе загорались звезды.
— Осужденные на смерть!
Там, внизу, осветилось окно, маленький красный огонек трепетал, рос, мерцающая красная искра разгоралась в спокойный и ясный белый свет.
Это было окно учителя. Лойзе встрепенулся и пристально вгляделся в спокойный белый свет, сиявший в ночи...
1902


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23