Только по окончании долгой трапезы, уже после полудня, посадили обоих путников на коней, надели сэсэну на голову лисью шапку и проводили в путь.
Может, Хабрау и не заторопился бы так, но услышал от аксакалов, что неподалеку отсюда, верстах в двенадцати, стали на ночевку сайканские кочевья, и разбудил Айсуака. Тот, придя сюда, даже толком не поел, куснул два раза и тут же, прямо в застолье, уснул крепким сном. У гареев Хабрау ничего не узнал о Янбеке, может, сайканы что-нибудь слышали?
То, что кипчаки раньше времени стали возвращаться в свои степи, встревожило сэсэна. Нужно было выждать, еще увидеть, чем разрешится война. Но когда он попытался уговорить аксакалов вернуться обратно в горы, те даже слушать его не стали. На все его горячие речи один ответ: чего там сидеть? Ждать, когда весь скот падет? Хабрау напомнил, как ногаи разграбили аулы Байгиль-де. И на это у них ответ готовый: то было тогда, а теперь, когда оба войска уже прошли, кто же их тронет?
Да, конечно, «теперь» не «тогда». Но самые сильные их храбрые джигиты ушли на войну, и наберется ли сейчас в каждом кочевье хотя бы с полсотни мужчин, способных взять в руки оружие и сесть на коня? Им же и стада пасти, и аулы охранять. Набредет вдруг какая-нибудь нечисть, что рыщет по степи и живет разбоем, смогут ли аулы дать отпор, хватит ли сил?
Три аула сайканов, даже не раскладывая юрт, стали на ночлег кучкой, близко друг к другу. Уверившись в том, что в страну пришел мир, они вышли в обратный путь, на исконные свои пастбища на берегах Яика. О Янбеке ничего не знают, а вот Байгильде видели. Три дня тому назад он с двумястами воинами встал возле них на ночевку. Мало того что напились-наелись до отвала, так еще забрали с собой с полсотни овец, трех молодых лошадей на убой. «Богара продал нас Хромому Тимуру,— говорил Байгильде,— только о своем бействе думает, лучших наших джигитов на войну, на погибель отправил. Не слушайте Богару, ни войска ему, ни скота, ничего не давайте! Обратно к Яику откочевывайте!»
Как бы аксакалы ни уважали сэсэна, они предпочли, чтобы он скорей продолжил свой путь. Они боялись своего турэ, ибо все, что говорил им Хабрау, шло наперекор словам Байгильде. К тому же и сын бея с ним. Услышит глава рода, что сайканы приняли их, и учинит какую-нибудь подлость. Не приведи аллах заслужить его гнев! Вот что понял Хабрау из намеков и недомолвок стариков.
Да, такие вот подлые турэ, как Байгильде, и истерзали народ, из-за них истекает кровью разобщенная страна. Эх, увидеть бы его и бросить ему в лицо горячий, с пылу, с жару хлесткий кубаир! Да нет, этим его не проймешь. Может, только палица Богары и вогнала бы в его гнилую башку немного ума. Видно, он уже совсем переметнулся от башкир на сторону сватов-ногаев. Так что большая ему будет удача, если захватит сына бея, да и сэсэн, который не очень-то жаловал его в своих кубаирах, тоже лакомый кус. Так что не сарбазов Железного Хромца, не ногайских гончих собак, а нужно прежде всего бояться своих кипчаков, разбойников Байгильде. Во что бы то ни стало нужно Айсуака доставить живым и невредимым, отдать в руки отцу.
Турэ сайканский волком рыскал по степи, оттого и редко встречавшиеся кочевья двое путников старались объезжать стороной. Если же решались заглянуть, то сначала тщательно высматривали, нет ли там какого войска.
Под мерный ход коня Хабрау думает о будущем своей земли. По его мнению, прежде всего Богаре надлежит из пяти подвластных ему колен выбрать пять самых умных турэ и поставить их беями, а самому стать ханом. Потом собрать постоянное войско, на первый случай хотя бы десять тысяч. Верховным сардаром назначить Юлыша. Расставить по Яику надежную охрану. Государство, которое не торгует с соседями, не может иметь ни влияния, ни мощи. Значит, под сильной защитой отправить послов к булгарским мусульманам, черемисам, а того пуще — в русские княжества, выявить, какие есть возможности для торговли. Конечно, найдется дело и для Хабрау. Его мечта — как только Богара станет ханом, собрать со всего ханства смышленых ребятишек и открыть большое медресе, там он будет учить их письму, чтению и счетной грамоте. Наверняка среди них окажутся и такие, что полюбят домбру или курай, и к складному слову охочие найдутся. Этих нужно учить особо, прилаживать, как говорится, руку к домбре и ку-раю, будить певчую птицу, что, запертая, томится у них в груди.
Представил сэсэн вольные дни, когда люди всех племен и всех народов будут жить в дружбе и согласии, и лицо его прояснилось. И правда, в этом светлом мире, на груди этой широкой прекрасной степи жить бы да поживать детям человеческим в счастье и довольствии. Но хватит ли ума и сил у Богары? Сможет ли он взнуздать жестокость, переменчивую натуру, жадность таких, как Байгильде? Нельзя упускать случай из рук! Пришла пора скинуть гнет ногаев, уже сто пятьдесят лет пьющих башкирскую кровь! Надо держаться крепко, беречь единство. Иначе опять несчастный народ обманется в своих надеждах.
В душе у сэсэна, словно росток из семени, пробиваются строки нового кубаира. Возьмет в руки домбру — и вот-вот брызнет из струн неистовая мелодия. Но он должен сдерживаться, потому что эта широко раскинувшаяся притихшая степь нагоняет на душу темную тревогу. Эх, жизнь! Эх, белый свет! Уже и по своей земле человек должен красться тайком, словно какой-то вор...
И попробуй не остерегись. Время от времени слезает сэсэн с лошади, припадает чутким ухом к земле, и доносит она топот копыт и звон железа. Говорит ему земля: здесь-то у вас тихо, но весь остальной мир стронулся с места, пришел в движение. Но отчего же два путника до сих пор не могут найти следов Таймаса-батыра? И с войском Янбека никак не встретятся?
Наконец, на третий день после того, как покинули они временную стоянку сайкан, Хабрау с Айсуаком наткнулись на большой отряд, вставший на привал.
— Наши! — закричал Айсуак.— Наши! Наши! Вон, видишь, тот, что на камне сидит, Юлыш-агай...
— Хай, острые же у тебя глаза! — сказал Хабрау, ударил камчой коня и помчался к воинам, которые, разбредшись по низине, кормили лошадей.
Айсуак понесся следом.
Да, это было войско Юлыша. Соскочив на землю, Хабрау обнял его и поспешил рассказать обо всем, что случилось с ними.
— Эх, сэсэн, сэсэн!..— Юлыш горестно покачал головой.— Не успел я. Вот парни нашли и привезли Тай-маса-батыра, при смерти лежит...
Он поведал о том, как остатки башкирского войска на обратном пути от речки Кондурчи повстречались с но-гаями и полегли все до единого. Гонцы, которых отправил Таймас к Юлышу, только что с сотней воинов поскакали на место их последнего боя, чтобы всех погибших предать земле.
А еще из слабых, словно шелест травы, слов очнувшегося на миг Таймаса стало известно, что Байгильде стакнулся с ногаями и повел их тайными тропами к Яицкому броду.
— Быстрее! Нужно настичь их! — Хабрау, подавив рыдание, вцепился ему в плечо.
— Настигнем,— сказал Юлыш. По сомкнутым бровям, по темному застывшему лицу и ходившим по скулам каменным желвакам было видно, что он еле сдерживает себя, а так, от боли и гнева,— хоть в огонь, хоть в воду.— Будь спокоен, сэсэн, две тысячи моих воинов поскакали к Яику, ногаям наперерез. Как только вернется та сотня, и мы сядем на коней... Ступай к Таймасу, побудь с ним, я пока тут дам кое-какие распоряжения.
Таймас-батыр был весь, с головы до ног, замотан в белые повязки. Огромное богатырское тело словно бы стало маленьким, похожим на запеленутую куклу. Дыхания нет совсем, только по трепету ресниц видно, что он все еще силится жить.
«Эх, Таймас! Славный, не ведающий страха батыр! Ты для Хабрау был вместо отца. И жизнь твоя, как жизнь Кылыса-кашки, прошла в седле, от ратных тягот и мирской несправедливости поседела твоя голова. Теперь, когда в синем этом небе над отрогами Урала птица свободы распростерла крылья, нельзя тебе умирать! Твой трезвый ум, бесстрашное сердце, львиная твоя мощь, воинский опыт нужны народу. Очнись, батыр!» Так Хабрау, сердцем сердцу, говорил с Таймасом. Он заклинал батыра жить — жить за тех отважных джигитов, которые остались лежать на берегах Кондурчи, жить ради той цели, которой не достигли раненые воины, что нашли свою смерть от рук коварных ногаев, ради неутоленной мести молодых батыров Аргына, Ильтуга-на, Арслана... Перед глазами сэсэна роятся всадники в черных масках, на черных конях. «Вставай,— говорил он Таймасу,— не отдадим родину этой черной нечисти!..» Подошел джигит, сказал негромко:
— Сэсэн, тебя Юлыш-турэ зовет. Он вздрогнул и поднялся с места.
— Приказ мой таков, сэсэн,— сказал Юлыш.— Тай-маса-батыра к Богаре-бею повезешь ты...
Хабрау вздохнул, хотел решительно отказаться, но Юлыш на миг только поднял на него взгляд:
— Я не сказал «просьба», я сказал «приказ», сэсэн! Айсуака возьмешь с собой. Пятьдесят моих длшгитов поедут с вами.
Спорить бесполезно, Хабрау понял сразу. Как бы ни бунтовала против отъезда душа, он невольно восхитился острым взором Юлыша, его мужественной осанкой. Подавив обиду, он согласился:
— Хорошо, сделаю, как велишь. Юлыш крепко обнял его.
— Берегите батыра! — сказал он уже мягче.— Как приедешь домой, пусти по всей округе весть: кто поднимет Таймаса-батыра на ноги — тому десять лошадей из моего табуна... Прощай, сэсэн!
И еще один урок для Хабрау. На Таймаса, который прежде, случалось, пощипывал усергенов, Юлыш обиды не держит. Какая там обида! Всей душой горюет за са-рышского батыра. Значит, кочевья, что привыкли жить в раздоре, щерились и смотрели друг на друга исподлобья, как волки, встают-таки на путь единения.
...Но ветер беды, что вот-вот поднимется и обрушится на башкирскую землю, уже назавтра, как они вышли в путь, коснулся лица сэсэна.
Когда отряд миновал поймы извилистых верховьев Демы и завернул к Ашкадару, ему встретились гонцы от минцев. Из их-то слов и потянуло на сэсэна тем недобрым знобящим ветерком.
Оказывается, Байгильде побывал и у минцев. И там говорил то же: Богара, дескать, продает страну; уговаривал Янбека-турэ перейти на свою сторону. Янбек шатнулся, но удержался, пока раздумывает. Однако триста его воинов ночью убежали из лагеря. Куда — неизвестно, возможно, что подлая эта душа Байгильде и сманил их. С такой вестью спешили гонцы к Богаре.
Будто палица обрушилась на голову Хабрау. Теперь уже Байгильде начал собирать свое войско! И пока Богара и Юлыш соберутся что-то предпринять, тот займет весь берег Яика.
Надо спешно что-то предпринять. Вздохами делу не поможешь. Хабрау отозвал в сторону гонцов Янбека и сказал им:
— Ваше донесение Богаре-бею я сам передам, а вы скачите назад. Скажите Янбеку-турэ, пусть тявканья этого Байгильде, пса продажного, не слушает. Пять тысяч Юлыша уже бросились вслед тем ногайским оскребкам, которые вы видели, уже нагоняют их. За день-два настигнут и разобьют. И главное, скажите Янбеку, пусть ведет свое войско к бею.
— Ну, сэсэн, ты прямо как сардар распоряжаешься, который всю жизнь на войне провел! — засмеялся было один из гонцов, что помоложе, но старший тут же оборвал его:
— Бестолочь, знай, что мелешь!.. Вижу, сэсэн, из-за этого Байгильде опять станем как осиный рой. Ты вот что скажи, верная ли у Богары цель? Не обманемся ли мы?
— Клянусь, узаман, у бея дорога прямая, помыслы чистые! И силу он собрал великую, сам знаешь — больше двадцати тысяч. Есть ли причины сомневаться? Доведи все это до Янбека-турэ!
Гонец, как по обычаю положено, попрощался с Хабрау в обнимку и сказал:
— Ни словечка твоего не оброню, сэсэн, и сам тоже па Янбека-турэ насяду. Так что знай, минцы не подведут!
Хабрау тут же отправил двоих сметливых джигитов навстречу Богаре. Скакать велел во весь опор и без остановки.
Медленно шагал их печальный караван. Везти раненого на лошади было нельзя. Привязали к древкам копий чепрак, поверх чепрака расстелили несколько зилянов и на таких вот носилках понесли его. Тащили все поочередно, даже Хабрау с Айсуаком. За последние несколько дней Айсуак как-то враз повзрослел. Узнав о смерти брата, он долго и безутешно плакал, ничего не ел, за два дня не сказал ни единого слова. На все расспросы — «да» или «нет». И все же потихонечку начал отходить. Веселый, озорной парень, во всем находил смешное, и коли смеялся, так уж смеялся во весь рот,— теперь все молчит и лишь порой задаст вдруг вопрос, на который Хабрау не знает, как ответить.
— Ты веришь в моего отца, Хабрау-агай? Сможет он удержать на своем плече страну?
— Почему же не верю? Верю, Айсуак, он...
— Подожди-ка, ты же нам говорил, что цари и ханы должны быть людьми образованными. А мой отец даже не знает, что буква «алиф» пишется как палочка.
— Об этом не беспокойся, Айсуак. Когда станем мы государством, то откроем множество медресе. И грамотных людей, таких, как ты, будет намного больше. Они и поведут все государственные дела.
По лицу видно, что ответом Айсуак не удовлетворен. Но он не спорит, думает. Значит, непростые эти вопросы, которые не дают покоя и его учителю, тревожат юношу. Хоть и молод, но понимает, какая опасность подстерегает страну. Не умом, так сердцем чует. Когда бы не так, разве сомневался в отце, славном, могучем Богаре-бее?
От дум о будущем у Хабрау у самого теснит сердце. Но самая большая тревога сейчас — зачем бей со всем войском ушел к излучине Акхыу? Ради чего? Решил от Хромого Тимура держаться подальше? Должен же он понять, что, коли уж ратники сели на коней, оставили дом и семью, значит, гнев через край льется, хотят скинуть власть Орды, за это готовы в огонь и в воду. И о том приходится помнить, что они на большую ли, на малую ли, но рассчитывают и на добычу. Таков обычай, идет он издревле, и глаза на это не закроешь.
Нет, не в горах бы прятаться Богаре, а скорее захватить берега Яика. Если же ногайские войска перейдут на другой берег — дальнейшее ясно. В Срединной степи ногайских и кыр-кипчакских аулов видимо-невидимо, и в каждом ауле — сотни юрт. Ногайский эмир снова наберет войско и ринется снова на Приуралье. Нужно опередить его!
И каждый миг нужно помнить о Байгильде. Соберет он своих сайканов, еще и соседние кипчакские роды, санкимов и гареев к себе перетянет, тогда он уже станет Богаре не по зубам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40