Послом решили отправить Юлыша, а в подтверждение искренности и чистых помыслов бея в спутники Юлышу дать младшего сына Богары — Айсуака. Такое решение одобрили все. Сказали: Юлыш смел, натурой тверд и прям, в ратном деле искусен, умом крепок и основателен. Сказали: хотя он глава лишь одного усергенского рода Голубого Волка, но человека более достойного, чтобы мог говорить от имени всей башкирской земли, пожалуй, не найти.
Все дела были улажены, когда кто-то вспомнил, что в державе Хромого Тимура говорят на другом языке. Турэ в растерянности поглядели друг на друга.
— Если уважаемый совет одобрит, я поеду с Юлышем-турэ. Язык тамошних народов я хорошо знаю,— нарушил молчание Хабрау.
Совет пошумел самую малость и одобрил предложение сэсэна.
— Живи тысячу лет, сэсэн! — сказал Богара, обнял его и прижал к груди. Он был доволен, что Хабрау, как разнеслась весть о походе, отбросил прежние сомнения и теперь постоянно находится при бее. Помогает ему во всех его делах политики, готов разделить будущую государственную ношу.
— Афарин, Хабрау, брат мой,— сказал он, похлопывая его по спине.
О том, что отправлены послы, кроме участвовавших в совете турэ, никто не должен был знать. Богара опасался
Байгильде: если проведает — секрет тут же дойдет до но-1 гаев. Богара воспользовался тем, что сват неделю носился где-то по гостям, и совет провел без него. Если же начнет вынюхивать, можно сказать, что старейшины и батыры собрались затем, чтобы сделать общий подсчет войск, договориться, какие надлежит отправить в распоряжение Орды, какие оставить здесь, а что до Юлыша, так он, мол, послан к тунгаурам. Когда Зумрат пристала к нему с расспросами, он так и ответил.
Через два дня Юлыш и Хабрау под охраной пятидесяти всадников вышли в свой тайный путь. Взяли в дар Хромому Тимуру серого в яблоках жеребца под драгоценным седлом и в чеканной сбруе, сорок отборных лошадей, дорогую пушнину, двух охотничьих соколов и через степи кипчаков отправились навстречу известному во всем мире своей жестокостью хромому царю искать мира.
Мерной рысью бегут кони. Куда ни кинь взгляд — плоская, бескрайняя, безмолвная степь. На всем пути ничего приметного. Лишь изредка попадаются пересохшие еще в начале лета русла рек да местами тянутся в траве выгоревшие полосы. Ордынские разъезды пускали пал, но из-за спешки и нерадивости не подождали, чтобы степь загорелась во всю ширь и легла золой.
Сэсэн, поотстав от всех, едет в задумчивости. А подумать есть над чем. Наконец-то башкирская страна стоит на пороге освобождения. Сто пятьдесят лет страшного гнета! Об этом своем путешествии Хабрау напишет дастан. Начнет издалека. Все, что было пережито раньше, он свяжет с сегодняшним днем, расскажет о грозных событиях, которые потрясли мир, о жалкой участи родной земли и о том, как она ради свободы билась с Ордой. Первые строки напевного рассказа, затейливо переплетаясь, уже потянулись в его душе. Это были еще только воспоминания: о молодости, о тех днях, когда пешком в толпе дервишей пришел он в страну Хромого Тимура.
Сколько лет прошло с тех пор, как он вернулся домой, а высокие минареты Самарканда, мраморные дворцы, шумные базары, сады, цветущие или плодоносящие, так и стоят перед глазами. И незабвенный мавляна Камалетдин, открывший ему пути к знанию, и друг Нормурад, и поэт Миркасим Айдын. Их он будет помнить до самой могилы. Нормурад, наверное, преподает в каком-нибудь большом медресе, светоче культуры и просвещения. А где Миркасим, под какой светлой звездой проходит его путь?
Гели жив, имя его, наверное, уже давно сияет в ряду самых высоких поэтических имен.
Встречая караванщиков из Мавераннахра, Хабрау каждый раз покупает у них книги, расспрашивает о друзьях, но ни о поэте по имени Миркасим Айдын, ни о Нормураде никто не слышал... или, может, они уже покинули этот светлый мир?
Вот едет Хабрау в посольском караване навстречу войскам Хромого Тимура, а в душе его чередой проходят события тех далеких беспокойных лет. Они составят лишь первую половину будущего дастана. Во второй же половине он расскажет об этом вот путешествии, о надеждах своих и предстоящих боях за свободу.
Хабрау, как и Богара с Юлышем, не сомневался в помощи Хромого Тимура. Как донесли лазутчики, Повелитель Вселенной идет во главе двухсоттысячного войска. Если и не прикончит Орду, то хребет-то ей сломает. Так что все заботы хана Тохтамыша будут о том, как бы свою голову спасти, на другое не останется. Этим и хочет воспользоваться Богара.
На исходе недели послы повстречались с конной разведкой Тимура. Их привели в дозорный отряд и оттуда отправили в передовой тумен. Еще через два дня на берегах Тобола они присоединились к ставке эмира и вместе с ней повернули обратно.
Тимур — властелин половины мира. Одно его имя повергает народы в ужас. И конечно, грозный завоеватель не торопился принять послов какого-то Богары. Сначала с ними поговорили чиновники, мелкие и покрупнее, потом вельможи повыше. Подарки приняли без особого почтения. Само же высокое посольство приткнули в самый конец идущего за ставкой войска.
Войско шло быстро, за весь день — лишь одна остановка, чтобы покормить лошадей; на отдых располагались только к полуночи и, чуть заря зажелтеет, снова выходили в путь. Послы были поражены великим числом войск, даже взгляд не мог охватить его. Хоть день, хоть два, хоть три скачи вдоль этого потока — а конца не видать. От шума стад, топота конницы, грохота сапог пешего войска стоит неумолчный гул. Порою сквозь этот гул прорываются гортанные крики и грубая ругань десятников и сотников. Взад-вперед носятся на взмыленных лошадях гонцы. И чувствовалось: денно и нощно войска скованы жестокой дисциплиной, чья-то беспощадная воля ведет их. И что-то особенно жуткое было в том, что в любой миг огромные полчища готовы изменить направление и вступить в бой.
Послов несло с войском, как бурный поток несет щепку. Посмотреть, так никому до них дела нет, но чувствуют Юлыш и Хабрау: нукеры, что едут поблизости, с них глаз не спускают. Стоит послам, пусть даже нечаянно, на шаг отъехать в сторону, и стрелы вонзятся им в спину.
Наконец, когда все терпение вышло и они уже начали роптать, Юлыш и Хабрау были приглашены к Хромому Тимуру.
Была полночь. Войско встало, и еще не затихла гудевшая от его шагов земля, как по всей степи зажглись тысячи костров. Гремела посуда, фыркали усталые лошади и с хрустом жевали ячмень. Послы спешились, отдали оружие охране и, прислушиваясь к ночным звукам, вслед за хмурым бородатым человеком зашагали к высокому, освещенному пламенем нескольких костров шатру. Когда до него оставалось шагов сто, дюжие, рослые стражи быстро обыскали их, а угрюмый провожатый, будто наконец-то вспомнил, что у него есть язык, стал объяснять, как обращаться к великому эмиру, как выражать к нему почтение. Оказывается, обращаться к нему следует: «Владыка Вселенной», «великий эмир» или же «великий хазрет». Как только войдешь, встать на колени, поклониться и молчать, пока он сам не заговорит.
Глубоким рвом опоясан шатер, и охраняют его, как и на подступах к нему, рослые, широкоплечие часовые — знаменитая личная охрана из племени барласов, живой обруч вокруг шатра. Отсветы пламени на железных шлемах, кирасах и кольчугах слепят глаза. -
Бородач передал послов толстому, богато одетому человеку в белом тюрбане. Два скрещенных копья выпрямились у резной двери, откинулся парчовый полог, пропуская башкир внутрь шатра. Юлыш и Хабрау вошли и опустились на колени перед Тимуром.
— Встаньте, достойные сыны башкирской земли! Подойдите поближе,— сказал Хромой Тимур по-чагатайски.
Хабрау тихонько перевел его слова Юлышу, потом, следуя его примеру, сел на узкое, стеганное шелком ватное одеяло, куда указал хозяин.
Вот он, грозный эмир, уверенный в собственной силе, считавший каждый свой поступок святым и справедливым, привыкший мановением руки отправлять тысячи людей на смерть. Что он скажет? Пока что на его грубом темном лице шевельнулась еле заметная улыбка.
— Вижу, мой язык знаешь, уважаемый гость.— Пронзительный взгляд эмира остановился на Хабрау,
— В молодости два года моей жизни прошли в твоей великой столице Самарканде, Владыка Вселенной,— ответил сэсэн.
— Благоразумно! Страна Мавераннахр — центр просвещения и культуры, очаг знания. А то, что ты изучил мой язык, говорит о твоем уважении к моей стране.
— Истинная правда, Владыка Вселенной.
— Слушаю тебя, Юлыш-батыр. Мне уже говорили, с чем ты прибыл ко мне, пройдя столь длинный путь. Но хотим услышать от тебя самого.
В шатре еще сидели три старика и два щегольски одетых совсем молоденьких юноши — то ли сыновья, то ли внуки эмира. Все пятеро приложили руки к груди и поклонились Железному Хромцу.
— Великий эмир! — начал Юлыш.— Большой турэ башкирской страны Богара-бей, аксакалы и главы родов шлют свои нижайшие поклоны и желают тебе здоровья, а твоим войскам победы. Страна башкир не встанет преградой на твоем державном пути.
Как только Хабрау перевел слова Юлыша, заколыхались тюрбаны приближенных, сдержанный шепот одобрения прошел по шатру.
Лицо эмира прояснилось.
— Расскажи, как живет твоя страна.
— От насилия Тохтамыша вконец обнищали, великий хазрет. Лучшие наши пастбища в руках у ногаев, от непосильного ясака и разных податей страна разогнуться не может. Иссякло наше терпение. Все надежды на тебя, великий эмир. Помоги нам скинуть ордынское ярмо.
— Знаю,— сказал Хромой Тимур, вдруг потемнев лицом.— В вере ищите опору, у аллаха! Государство без твердых законов и религии — то же, что дом без крыши, без запора. Каждый вор может вломиться в него. Тохтамыш — один из них, вор, изживший веру, разбойник... Я освобожу вас от этого нечестивца. Впредь будете жить как вольные птицы, по своему усмотрению и ясак будете платить меньше. Есть еще какие просьбы?
— Мы, башкиры, хотим поднять ханом Богару-бея и зажить своим собственным государством. Пусть же твои войска обойдут нас, пусть не принесут новых тягот и без того разоренной земле.
Спокойно, приветливо беседовавший Тимур хмыкнул, взгляд его метнулся от Юлыша к Хабрау и обратно. Брови взлетели на лоб, лицо потемнело еще больше. Вельможи его, что сидели рядом, то ли в испуге, то ли, как и эмир, разгневавшись, уткнулись взглядом в ковер. Звенящая тишина тетивой натянулась в шатре. Глаза эмира, блестя в свете свечи, уставились в какую-то только ему самому видимую точку над головами двух послов. Кулаки сжались так, что суставы пальцев побелели, словно он сгреб и стиснул свой гнев, не дал ему воли. Юлыш и Хабрау невольно втянули головы в плечи. Однако, кажется, пронесло. Тимур, словно бы в улыбке, сморщил нос:
— Чтобы пройти с одного конца Мавераннахра до другого,— тусклым голосом заговорил он,— нужно целый месяц скакать. Войско мое видели. По воле аллаха половина мира в моих руках, и все же я не хан, а всего лишь эмир... Так насколько же у Богары богатства и войска больше моего? И что, дед, отец его, тоже были ханами?..
— Великий царь! Хоть и получит ханство, все равно он останется твоим сурой, у твоего стремени будет шагать,— вставил слово Юлыш.
— Нет! — отрезал Тимур.— Бейства в самый раз. А защитить — я сам защищу вас, надейтесь. Войско же, какой путь ему определен, тем и пойдет...— Давая понять, что беседа закончилась, устало закрыл глаза.— Богаре-бею, всем турэ башкирским передайте мой привет. Об остальном договоритесь с эмиром ставки.
Встреча, занявшая всего четверть часа, на этом закончилась... Послы, пятясь и кланяясь, как их учил провожатый, отступили к дверям. Оба хмуры, во взглядах удивление и разочарование. Но даже словом перекинуться не успели, появился сардар охранного тумена и вывел их за пределы ставки.
Шатер, к которому они вышли, был намного меньше эмирского. Сардар раскинул руки и широким жестом пригласил послов войти. Пока рассаживались, вошли еще четыре человека. Два охранника расстелили скатерть, выставили сушеные фрукты и чай. И беседа возобновилась.
Хотя официальность беседы сохранялась, той скованности в жестах, сдержанности в речах, что в шатре у Тимура, уже не было. Сардар, источая гостеприимную ласку из маслено поблескивающих глаз, то и дело прикасаясь рукой к груди, словно встретил самых близких родственников, радушно угощал гостей, рассказывал смешные истории и сам же вперед всех заливисто смеялся. Трое из пришедших следом кивали каждому слову хозяина, хихикали вслед за его смехом — вот и весь их разговор. Четвертый сидел поодаль и молчал. Но странное это веселье протянулось недолго. Сардар вдруг посерьезнел и стал подробно расспрашивать о житье-бытье башкир, об их истории. Ко всему проявил трезвый интерес: чем богата их земля, какими заняты промыслами, как народ относится к Орде. Юлыш, скрыв разочарование, на все вопросы отвечал не спеша, с видом степенным. Он, хоть и на самую малость, но еще верил, что посольство кончится благополучно.
Хабрау же, переводя ответы Юлыша, дополнял их подробностями, расцвечивал. И незаметно поглядывал на сидящего в темном углу молодого чиновника с усами подковкой и маленькой бородкой. Лицо его было таким белым, что и в глубокой тени светлело молочным пятном. Среди собравшихся в шатре вельмож он был самый молодой — в разговор не вступил ни разу, только, войдя, сказал несколько слов приветствия, и голос его показался Хабрау знакомым. Ни подумать, ни вспомнить у Хабрау не было времени.
— Велик ли ясак? — спросил сардар.
Теперь разговор шел на фарси. Хабрау перевел слова сардара и, не дожидаясь ответа Юлыша, начал перечислять:
— По закону, а лучше сказать — беззаконию Орды из десяти голов скота мы должны отдать одну, но на деле забирают две и даже три. Еще с каждого очага по семь-восемь шкур, два батмана меда, одного сокола. Еще сверх того и подводы им дай, и на постой прими. Да только ли это!.. Эх, мужи почтенные, башкир даже вздохнуть не может! Случись война, от каждых десяти очагов четырех мужчин забирают в войско, табунами угоняют коней, стадами коров и овец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40