– Я же говорил тебе, что они болваны, – пожимает плечами Эксодус.– Хочешь, мы вернем тебе кольцо? Мы можем его побить, – предлагает Орландо.– Мальчики, – предупреждает мама.– Ну, он заставил нашу сестренку плакать.– Нет, это ваша сестра заставила плакать его, – наливая в бокал вина, говорит папа.– Они успели поесть? – интересуется Роберто.– Да, но очень много еды осталось, – приглашает их к столу мама.Мои братья ведут себя так, словно ничего не случилось, словно я не отдала только что свое бриллиантовое кольцо, ввязавшись в спор с миссис Де Мартино, и тем самым не изменила свою судьбу.– Как вам кусок в горло лезет? – возмущаюсь я.– А что нам остается делать, – с набитым булочками ртом говорит Роберто. – Голодать только потому, что Де Мартино идиоты?Не могу поверить глазам своим. Я будто через окно наблюдаю за чужой семьей с Коммерческой улицы. Если вы выросли в большой семье, то воспринимаете всех своих братьев и сестер так, словно они – часть тебя самого. Представьте себе осьминога: его щупальца двигаются в разные стороны, но все равно они являются частью единого целого. Роберто старший, поэтому он – глава; Анджело, второй по счету, – миротворец; Орландо, средний ребенок, – мечтатель; Эксодус, самый младший, – своенравный, непредсказуемый буян. А следом за ними я – малышка. И неважно, сколько у меня седых волосков, я навсегда останусь их малышкой. Потому что я – девушка, мамина помощница и служанка в собственном доме. Это я в субботу, в свой выходной, отпарила каждую салфетку, которая лежит сейчас на столе. Мои братья работают в лавке, и пока они не женятся, или пока я не выйду замуж, я вынуждена прислуживать им.Мама берет тарелки с сушилки и протягивает их братьям. Орландо накладывает себе bracciole .– Невероятно, что ты потратила такое превосходное мясо на этих Де Мартино, – ворчит он. Орландо высокий и худой, хотя ест больше всех. У него интеллигентное треугольной формы лицо, красивые темные глаза, и он очень добрый.– Де Мартино вернется, – уверяет Роберто.– Я так не думаю, – тихо говорит папа.– Ой, пап. Милые бранятся – только тешатся. Со всеми бывает, – подмигивая мне, улыбается Анджело.– Если он не вернется, я рыдать не стану, – накладывая себе еду, говорит Эксодус. – Мужчины, они как рыба. Хочешь выйти замуж? Идешь туда, где много парней, забрасываешь удочку с какой-нибудь наживкой Игра слов: автор использует слово bait (англ.), которое можно перевести как «наживка» или «искушение».

и начинаешь вытягивать леску. Зачем возвращать Данте Де Мартино. Ты можешь поймать и получше.– Он выгодная партия, – замечает ему мама.– Нет-нет, это мы – выгодные в Гринвиче партии, – настаивает Эксодус. – Каждая местная девушка мечтает выйти за одного из нас замуж. И заешь, чем мы так хороши? Скажу тебе. Потому что у нашего папы есть «Гросерия» и этот дом, а еще все мы работаем. Это называется соблазнительный аромат денег. Их привлекает наше богатство. Они видят, как все чудесно обустроила мама, и в их головы закрадывается мысль: «Все это может принадлежать мне».– Просто ты не доверяешь людям, – говорит ему Анджело.– Вообще-то он прав. А тебе, – показывает Роберто своей вилкой на меня, – лучше смириться с этим.– Сестренка, не слушай его. Мы в любовных делах не советчики. Никто до сих пор так и не женился, – вздыхает Анджело.– Мама, ну почему я должна подчиняться? Ради чего? Оставить тебя, переехать к востоку на пятьдесят кварталов и делать для Клаудии Де Мартино все, что я делаю для тебя, с той лишь разницей, что я еще и вынуждена буду уволиться с работы. Какой в этом смысл?– Тогда вообще не выходи замуж. Ради семьи мне тоже многим пришлось поступиться. Тебе хорошо известно, сколько у меня забот.– Твоя жизнь действительно так трудна? – смотрит на маму папа.– Нелегка, – смущенно отвечает мама.– Радуйся, Лючия. Тебя освободили от такого тяжкого бремени. От жизни… похожей на нашу! – улыбается Анджело.– По мне так и хорошо, если Лючия вообще не выйдет замуж. Мне нравится, как она стирает белье, – подмигивает мне Роберто.Братья смеются.– Знаете что? Это нисколько не смешно. Попробовали бы сами себе готовить и стирать, вам бы пошло на пользу.– Ой, ну, это уж слишком. Мы ведь только хотим, чтобы ты была счастлива, Лю.– Я не ваша собственность. Вы… да вы просто стая обезьян, по крайней мере, ведете себя не лучше. Все вам шуточки, да?– Мама, кажется, проклятье Катерины все-таки существует, – бормочет Роберто.– Замолчи! – шикает на него мама.– О чем это ты говоришь? – спрашиваю его я. Потом смотрю на маму, испепеляющую взглядом Роберто. – Что за проклятье Катерины?– Роберто. Язык твой – враг твой, – укоряет отец.– Папа, о чем говорит Роберто?– Ни о чем. Так, вздор. Забудь. – Мама отодвигает от себя тарелку и откидывается на спинку стула.Эксодус ставит локти на стол:– Кто-то проклял нашу сестренку? Это венецианец, как папа, или барезец Житель, уроженец города Бари.

, как мама?– Только барезцы знают, как управляться с таким оружием, – говорит Орландо.Снова мои братья смеются. Я смотрю на папу:– Почему ты мне ничего не рассказывал?– Я не позволяла ему, – восклицает мама. – Иногда лучше быть в неведении, чтобы собственными мыслями не привлекать беду.– Лучше уж знать, – возражаю я.– Нет никакой необходимости. От секретов бывает много пользы. Помнишь мою тетю Николетту? У нее одна нога была короче другой. Какая была польза рассказывать об этом жениху до свадьбы. Это могло стать причиной их размолвки. А так они прожили вместе пятьдесят семь лет.– Пусть, но я другая, мама. Я хочу знать.– Какая тебе разница? Проклятье, оно и есть проклятье, – мама делает глоток вина из папиного бокала.– Это все венецианцы, – начинает папа. – Много лет назад мы с моим братом Энцо жили в Годега ди Сант-Урбано – поместье между городом Тревисо и Венецией. Нам было около двадцати, и мы были фермерами. Наше поместье находилось в плодородной долине; весной и летом там можно было выращивать любые овощи. Но у нас была мечта. Мы собирали урожай кукурузы и отвозили его на открытый рынок в Тревисо. Отличный был рынок. Чем там только не торговали: овощами, фруктами, рыбой – всем, что душе угодно. Постепенно мы скопили денег и в 1907 году поехали в Америку. Мы хотели создать собственный рынок, наподобие того, что мы видели в Тревисо. Энцо и я были командой. Приехав в Америку, мы придумали имя нашему рынку. Переделали английское слово на итальянский манер, чтобы даже в названии чувствовалась Италия. «Гросерия». Потом в доме моей кузины я встретил вашу мать, а Энцо в Маленькой Италии Район Южного Манхэттена в Нью-Йорке; традиционное место проживания американцев итальянского происхождения.

познакомился с девушкой по имени Катерина.– Папа, мы знаем все про твоего брата. – Мне не хочется слушать папины истории о прошлом нашей семьи. – Мы знаем, что вот уже много лет вы даже не разговариваете. Мы знаем, что он фермер в Пенсильвании, но никогда не встречались ни с ним, ни с нашими двоюродными братьями и сестрами. И все потому, что вы никак не можете простить друг друга. Но какое это имеет отношение к проклятью?– Мама и твоя тетя…Мама громко возмущается:– Не смей называть ее «тетей». Она не достойна называться нашей родственницей.– Мама с Катериной не ладили.– Пап, это слишком мягко сказано. Я помню, как они надрывались, пытаясь перекричать друг друга, – вставляет Роберто.Папа продолжает:– Нехорошо это было. Из-за этого мы с Энцо и поссорились, и уже не смогли восстановить былые братские отношения. Поэтому мы решили прекратить наше партнерство и бросить жребий. Монету. Победитель получал право выкупить «Гросерию» и этот дом, а проигравший должен был забрать деньги и покинуть Нью-Йорк.Анджело хихикает:– Кошмар, мы могли стать фермерами в Пенсильвании.– Фермер – почетное занятие, – не соглашается с ним Эксодус.– В то время ваша мама была беременна Лючией. Это случилось летом 1925 года. Проиграв, Энцо расплакался. А Катерина пришла в бешенство, начала кричать. Тогда она и наложила на тебя проклятье, – поворачивается ко мне папа.– Я не верю, что кто-то может насылать проклятье. Это какое-то итальянское вуду, – усмехаюсь я.– А что за проклятье, папа? – спрашивает Анджело.– Она сказала, что Лючия умрет от разбитого сердца.– Ненавижу ее, – ворчит мама.– И вы на самом деле верите, что расторжение помолвки – следствие этого проклятья?– Похоже на то, – хмурится Роберто.– Подождите-ка! Я сама ее расторгла. Никто меня не заставлял. Ни одна ведьма не совалась в дверь с отравленным яблоком, ни одной странной птицы не оказывалось на подоконнике, и я ни разу не проходила под лестницей, так что давайте забудем об этом. Проклятье не имеет к размолвке никакого отношения, – делаю я рукой такое движение, словно отгоняю от себя муху.– Но тебе действительно не везет с мужчинами, – ласково говорит Орландо. – Вспомни Монтини, который грозился броситься на машине в океан с моста, ведущего в Джерси.– Я тут ни при чем. Он был ненормальным, – защищаюсь я.– А что произошло с Романом Тальфаччи? – спрашивает Орландо.– Это я его побил. Он оскорбил Лючию, так что это – моя вина, – объясняет Эксодус.Некоторое время мы молчим. Никто не может подобрать слов. У мамы растрепались волосы, а белые ладони закрывают лицо. Папа покачивает бокалом и глоток за глотком пьет вино, как будто по поговорке пытается найти в нем истину. Мои братья откинулись на спинки стульев. Может, они верят в проклятье и гадают, как защитить меня в мире духов и колдовства.Раздается звонок. Роберто идет к телефону и поднимает трубку.– С тобой желает говорить Де Мартино.Мама смотрит на меня умоляюще:– Поговори с ним. Он такой хороший парень.Я иду на кухню и беру у Роберто трубку:– Данте.– Я забрал у отца кольцо, – говорит Данте.Я молчу.– Лючия, мне все еще хочется на тебе жениться. Мама не сдержалась. Она просто погорячилась.Я снова молчу.– Лючия, что случилось? Ты встретила другого?– Нет-нет, ничего такого, – хотя это не совсем правда. Я встретила Данте Де Мартино, ангела во плоти, хорошего настолько, что он не может пойти против воли родителей, потому что для него счастье – угождать им.– Я буду ждать, сколько потребуется, Лючия, – ласково шепчет он.– Знаю.Я и так заставила его ждать слишком долго, но если мне хочется сделать карьеру, я сама должна принимать решения. Со всем соглашаться – это удел домохозяек.– Я хочу на тебе жениться. Ты не считаешь, что уже пора? – говорит Данте.Ну как я могу объяснить ему, что, пока я работаю, время не существует, что у меня впереди еще много всего. Жизнь, наполненная учебой, и мир, в котором нет предела полету воображения. Ему не понять. Я помню его лицо, когда говорила ему о прибавке. Он был рад за меня, но совсем мной не гордился.– Извини, Данте.Он вздыхает так словно хочет что-то сказать, но молчит. Потом желает мне спокойной ночи и кладет трубку. Мы не можем долго сердиться друг на друга, наши размолвки всегда быстро заканчивались. Но почему-то эта ссора кажется мне последней (в смысле, мне кажется, что это конец наших отношений). Я вытираю лоб кухонным полотенцем и иду обратно в гостиную, где мои родители сидят за столом и ждут. Братья ушли.– Лючия, что ты ему сказала? – с надеждой смотрит на меня мама.– Сказала, что не выйду за него. Я просто не могу.Мама всплескивает руками и глядит на папу с нескрываемым разочарованием. В ее глазах я неудачница. Мне посчастливилось встретить порядочного мужчину из прекрасной семьи, но я сама все разрушила. Но как мне сказать ей, что любовь должна вдохновлять меня, а не угнетать. Что любовь должна давать мне силы, а не отнимать их. Как мне объяснить, что я просто не могу, и не важно, насколько сильно мое чувство к Данте. Я не могу выйти за него замуж и жить в его доме, где меня будут ценить только как прачку или кухарку. Именно такой жизнью живет моя мама, и если я все это выскажу, то ей будет очень больно. Слезы наворачиваются мне на глаза от мысли, что за один вечер я причинила боль стольким людям. Чтобы не закатывать сцену, я быстро поднимаюсь к себе.Когда я вхожу в комнату, воротник платья, подаренного миссис Де Мартино, словно кусает меня. Я оттягиваю его, со злостью расстегиваю пуговицы и снимаю платье. Потом надеваю халат, забираюсь в кровать и смотрю сквозь окно на луну. Она, словно серебряный амулет, блестящий в мягком свете свечи. Здесь, в моей мансарде, далеко от земли, мне кажется, что я Рапунцель Принцесса, персонаж немецких сказок.

, хотя я прекрасно понимаю, что никакая я не принцесса. Я отослала принца прочь. Наверное, я просто недостаточно люблю Данте, потому что я могла бы испытывать к мужчине и более сильное чувство. Я беру телефон и звоню Рут. Гудок, еще гудок, и еще. Вспомнив, что она ужинает с родителями Харви, я вешаю трубку. Надеюсь, у нее все в порядке.– Я устала, – услышав стук в дверь, кричу я.– Это я, – говорит папа.Он входит и садится на стул, чтобы утешить меня, как делает всякий раз, когда меня кто-то обидел или я кого-то подвела. Что бы ни произошло в моей жизни, отец всегда находит нужные слова.– Твоя мать переживает, – начинает он.– Прости, пап.– Но я спокоен.Его слова вселяют в меня надежду.– Спокоен?– Да. Ты всегда знала, что делаешь. Если не готова, незачем выходить замуж. Из этого все равно ничего хорошего не выйдет. Я не признаю старого обычая, по которому родители выбирали тебе спутника. Мне тоже выбрали жену задолго до того, как я понял, что вообще означает слово «жениться». Я был обещан девушке из Годеги. Мне не хотелось жениться на ней, но мой отец настаивал.Я сажусь на кровати:– Мне казалось, что ты приехал сюда начать свое дело. Но ты просто бежал, да?– Да.– Так ты меня понимаешь!– Мама думает, что это я вбиваю в твою голову все эти глупости. Она думает, что ты слишком независима. Но мне хочется, чтобы у тебя было все, что есть у моих сыновей, чтобы ты упорно трудилась и прожила интересную жизнь; чтобы ты всегда оставалась независимой, потому что независимость означает, что ты сможешь сама о себе позаботиться.– Мама так старомодна.– Каждому свое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38