Мне не терпится увидеть Рут в ее платье а ля Элизабет Тейлор. Она мне так и не показала его, хотя эскиз – мой. Очевидно, показывать свадебное платье мужчинам – плохая примета. Пожалуйста, поблагодари свою маму за ужин еще раз.Делмарр открывает дверь и выходит на улицу, мы с Джоном некоторое время стоим вдвоем и молчим. Я начинаю:– Спокойной ночи, Джон.– Лючия, ты занята завтра?У меня только обычные дела по хозяйству. Я представляю, как, поджав ноги, буду читать на диване книгу.– Не очень, – наконец говорю я.– Прокатишься со мной?– Было бы мило.– Я заеду за тобой в час.Закрыв за собой дверь, я подхожу к окну и сквозь розовый тюль смотрю, как они с Делмарром идут к автомобилю. Потом отхожу от окна.– Он красивый! – говорит Розмари.– Ты доверяешь красивым мужчинам? – спрашиваю я.– Нет.– Я тоже.– Но он очень милый. К тому же ему понравилось мое кунжутное печенье, а значит, он смыслит в жизни.Розмари протягивает мне почтовую карточку. Она заранее написала для меня рецепт. КУНЖУТНОЕ ПЕЧЕНЬЕ РОЗМАРИ САРТОРИ Выход: около 40 штук 3 стакана муки (просеять) щепотка соли 1 столовая ложка соды 1 пачка сливочного масла (размягчить) 3/4 стакана сахара 3 крупных яичных желтка 1 пакетик ванилина большая горсть семян кунжута 1 столовая ложка жирных сливок
Муку, соль и соду просеять вместе в миску средних размеров. В большой миске растереть масло с сахаром, добавить желтки, потом ванилин. Всыпать муку в масло. Хорошенько вымесить и скатать в шар. Накрыть пленкой и поставить на несколько часов в холодильник. После достать тесто с холода, посыпать разделочную доску мукой. Раскатать тесто пластом и нарезать полосками, а полоски поделить на квадратики. Замочить кунжут в сливках. Каждый квадратик одной стороной обмакнуть в кунжут. Положить печенье на смазанный маслом противень. Выпекать 9 минут при 200 о .
Все утро я гладила рубашки братьев в прачечной на цокольном этаже. Я никогда не отказывалась от работы. Мне нравится свежий запах хлопка. Какое-то умиротворяющее это для меня занятие – отпаривать белье. Я получаю удовольствие, когда смотрю на стопку только что выглаженных рубашек, которые я разложила по старшинству: от рубашки самого старшего брата до рубашки самого младшего. Жаль, что я согласилось на это свидание с Джоном Тальботом. Не в моем характере принимать приглашения, сделанные на ходу, но есть в нем нечто такое, что заставляет меня нарушать свои собственные правила.Когда ровно в час он подходит к двери, мама уже ждет с двумя сандвичами с индейкой и пакетиком кунжутного печенья Розмари, чтобы мы взяли их с собой на прогулку.– Ты когда-нибудь была в Хантингтоне? – открывая мне дверцу и помогая сесть в машину, спрашивает Джон.Я замечаю, что под бампером намерзло много серых комьев снега – свидетельство того, что машина не была в гараже с самого начала зимы. – Нет, – говорю я ему. Он обходит машину и садится за руль.– Лонг-Айленд. Это место только начинает застраиваться. Знаешь, оттуда такой прекрасный вид на океан. Вот где большие деньги.Он смотрит на меня и улыбается. Поворачивает ключ зажигания. Мотор «паккарда» издает спокойный мерный звук, похожий на церковный орган.– У меня есть виды на эту недвижимость. Знаешь, вся экономика Америки построена на недвижимости. Я планирую приобрести дом, потом получить в банке заем под его залог на строительство еще одного дома, и так далее, пока район не будет назван моим именем. Что ты об этом думаешь?– Я думаю… звучит здорово.Я понятия не имею, что еще сказать на это. Я никогда не уделяла подобным вопросам особого внимания.Так как мы едем в сторону Ист-Сайда, то проезжаем по Манхэттенскому мосту в Бруклин, где всегда очень плотное движение, поэтому Джон Тальбот рассказывает мне о своих планах использовать сделанные на недвижимости деньги для открытия современного, оснащенного разными техническими новинками отеля в Манхэттене. Он говорит о ночных барах, ресторанах, открытых обзорных площадках на крыше и о том, как все это будет создаваться. Его восторг передается и мне. Я представляю себе женщин в их меховых пальто и жемчугах, их элегантно одетых спутников, преуспевающих нью-йоркских магнатов, а среди них вижу и Джона Тальбота, как всегда очаровательного, и он ведет с ними остроумные беседы.У Хантингтонского залива на Лонг-Айленд на деревьях и на газонах все еще лежит снег. Здесь только новые дома, но каждый из них построен по-своему: из кирпича в колониальном стиле, словно фермы Коннектикута, и в моем любимом – в стиле эпохи Тюдоров. Есть нечто в кирпичах, карнизах на окнах и массивных дверях, что дает мне ощущение покоя.– Тебе нравится стиль Тюдоров, да? – Джон указывает на один из домов.– Итальянцам нравится все английское. У мамы есть родственники в Форест-Хилз, так они без ума от такого.Джон останавливает машину у незастроенного участка земли.– Пойдем, – выпрыгивая из машины, говорит он, обходит автомобиль, открывает мою дверь и подает мне руку. – Я хочу кое-что тебе показать.Джон ведет меня вверх по склону холма. Он обледенел, я поскальзываюсь, и мы смеемся. Он становится позади меня и поддерживает, пока мы карабкаемся вверх и добираемся до вершины. Сквозь деревья передо мной видно бескрайнее море, а над ним такое же бескрайнее небо с белыми как снег облаками.– Это залив, – говорит Джон.Чувства переполняют меня, такого я еще никогда не испытывала. Внезапно я ощущаю какую-то особую глубокую связь с этим местом, как будто когда-то уже бывала здесь. Как это – жить рядом с водой? Каждый день гулять по берегу океана и слушать шепот волн, вдыхать аромат соленого моря? Я всегда мечтала, что буду жить в роскошной восточной части Манхэттена, одеваться в черный бархат, но теперь мне хочется видеть из своего окна море. Весна приближается, все вокруг постепенно начинает расцветать, и простирающиеся передо мной пляжи переливаются на солнце от темно-серого до яично-белого цвета. Папа рассказывал мне о своем путешествии в Римини – город рядом с Венецией на Адриатическом побережье. На местных пляжах песок был идеально белым, а солнце, отражаясь от чистейшей голубой воды, слепило глаза.– Поживи как-нибудь у воды, – говорит Джон так, словно знает нечто о моем будущем.Мои ноги застревают в сухих ветках ежевики. Джон становится на колени и помогает мне выбраться из этой западни. Я смотрю на него сверху вниз и воображаю, что он опустился на колени, чтобы просить моей руки. Он глядит на меня, и могу поклясться, думает о том же. Я высвобождаю ноги и протягиваю ему руку, чтобы помочь встать. Не говоря друг другу ни слова, мы возвращаемся к машине.Когда мы выезжаем на шоссе, мне грустно, что приходится расстаться с океаном. Я гляжу в окно, потому что мне совсем не хочется об этом говорить. Прежде чем я смогу выразить свои чувства, мне нужно все хорошенько обдумать и обсудить с Рут. Она хорошо разбирается в жизни.– Не хочешь познакомиться с моей матушкой? – спрашивает Джон.– Хм… конечно, – удивляюсь я. Странно, что Джон хочет познакомить меня со своей семьей. В конце концов, это ведь всего первое свидание.– Я тебя не заставляю. Можно и в другой раз, – почувствовав мое смущение, говорит он.Я меняю свое решение. Чем больше я узнаю о Джоне, тем лучше.– Нет-нет. С удовольствием. Далеко она живет? Вместе с твоим отцом?– Нет, отец умер, когда мне было семь лет. Мама вышла замуж во второй раз, когда мне было двенадцать. Мой отчим был прекрасным человеком, его звали Эдуард О'Киф.– У тебя есть братья или сестры? – спрашиваю я.– Нет.– Значит, ты один заботишься о своей маме.Джон Тальбот молчит, и каким бы ни было тому объяснение, я не хочу принуждать его. Его поведение становится все более понятным для меня. Он никогда ничего не скажет прямо. Просто замолкает, если чувствует себя неловко или просто не хочет говорить. И это молчание выдает его. Но ведь все интересные мужчины уклончивы? И у него есть своя тайна. Поэтому я не слишком удивляюсь, когда он въезжает в ворота с надписью «Кридмор».Если вы не знаете, что такое «Кридмор», и внезапно услышите это название, то, возможно, подумаете, что это название какого-нибудь имения, к которому ведет широкая дорога с вековыми дубами, увитыми плющом, вдоль нее. Но это совсем не имение. Это дом престарелых – людей, которые уже не могут сами о себе позаботиться, и которым необходим отдых от нашего шумного мира. По крайней мере, так объясняли мне, когда я была маленькой.– Твоя мама здесь работает? – спрашиваю я Джона, пока мы идем к крыльцу.– Нет, она живет здесь вот уже три года.Джон открывает передо мной дверь. В конце небольшого коридора располагается просторная комната для посещений. Вдоль ее стен в инвалидных колясках сидят старики, некоторые в одиночестве, некоторые в окружении родственников. Удивительно, но центр комнаты пуст, словно в цирке, когда публика собирается в ожидании представления.Мы подходим к регистратуре. Пациенты здесь чистые и ухоженные, но разве такая забота может облегчить их душевную боль и тоску? Медсестра приветствует Джона, и он заполняет бланк посещений.– Мама родила меня поздно. Ей было почти сорок Примерно четыре года назад у нее был инсульт, – объясняет Джон. – Первый год я сам за ней ухаживал, но потом снова инсульт, обширный, теперь она не может говорить. Врачи предлагали устроить ее в госпиталь при монастыре на Стейтен-Айленд, но маме никогда не нравилось это место. Я спросил, есть ли другие варианты, и один их докторов порекомендовал мне это заведение.Джон открывает дверь в палату своей мамы и жестом приглашает меня войти. Это просторная комната, стены выкрашены в нежно-зеленый цвет, обстановка скромная. Здесь большое окно с видом на сад с ухоженным газоном.В палате находятся две пациентки. Миниатюрная леди с седыми волосами, что ближе к двери, почти сидя спит в своей постели, откинувшись на гору подушек. На дальней кровати сидит столь же миниатюрная леди, которая ест свой ланч и глядит в окно. Ее волосы завиты в локоны, а короткие ногти накрашены ярко-красным лаком. На ней отглаженный розовый халат, застегивающийся спереди на молнию.– Я сегодня не один, – говорит Джон и целует ее в щеку.Она улыбается и смотрит на него сверху вниз, потом берет его за руку. Он наклоняется и целует ее еще раз.– Я бы хотел представить тебе Лючию Сартори.– Здравствуйте, миссис О'Киф, – улыбаюсь я.Она равнодушно осматривает меня с ног до головы и возвращается к еде.– Я принес тебе немного зефира в шоколаде. – Джон ставит коробку со сладостями подле нее на столик. – Они хорошо за тобой ухаживают?Она молчит, но на этот раз уже не кажется такой же безучастной. Очевидно, за ней все-таки хорошо заботятся. Свежее белье на постели и идеальная чистота в комнате.Джон пододвигает стул и жестом приглашает меня присаживаться. Сам садится на краешек кровати, берет свою мать за руку и расспрашивает ее. У Джона такой же волевой подбородок, как и у его матери, но у нее светло-голубые глаза, а у Джона – серые. Ее лицо обрамляют седые желтоватые волосы – в молодости, наверное, они были ярко-рыжими.– Миссис О'Киф, вы были рыженькой? – спрашиваю ее я.Миссис О'Киф снова глядит в окно и вздыхает. Потом тянется за зефиром, который принес ей Джон, открывает коробку и предлагает нам. Уже полчаса, как Джон пытается пересказать ей последние события, но, кажется, она совсем его не слушает. Он не отступается в своих попытках развлечь ее.У меня никогда не было знакомых, которые бы жили в таких заведениях, как «Кридмор». Когда бабушка переехала к нам после смерти деда, мы сами о ней заботились. Нам и в голову не приходило искать помощи вне дома. Я смотрю на миссис О'Киф и задаю себе один единственный вопрос: «Представляла ли она себе, что вот так закончит свои дни?» Джон очень заботлив, он просит медсестер должным образом за ней ухаживать. Моя мама всегда советовала мне узнать, как сын заботится о матери. Я поражена тем, что увидела сегодня.До Манхэттена мы добираемся быстро, несмотря на то, что движение в туннеле Мидтаун довольно плотное. Сейчас только шесть часов вечера, но мне кажется, что намного больше. Мы провели друг с другом весь день, так много всего произошло, словно не день прошел, а целый месяц. Все, что мне довелось увидеть сегодня, все эти переезды утомили меня. Я устала даже от Джона. Для меня он слишком умен. Ему нужна спутница, которая могла бы не просто заинтересованно слушать, а поддерживать разговор. Ему нужна собеседница, с которой он смог бы разделить все свои идеи, так быстро рождающиеся в его голове.Джон останавливается у моего дома, выходит, открывает мою дверь и помогает мне выйти из машины. Потом за талию поднимает меня в воздух. Я кладу руки на его плечи, потому что мои стопы едва касаются земли. Не говоря ни слова, он целует меня. Он так крепко держит меня, что мне кажется, будто я связана с ним. Я отстраняюсь, чтобы заглянуть в его глаза, но они закрыты. Интересно, о чем он думает. Сейчас февраль, поэтому от холода я начинаю дрожать. Я прислоняюсь носом к его щеке, потому что его лицо очень теплое.– Спасибо тебе, – ласково говорит он.– Мистер Тальбот?– Да?– Вас не учили, что, прежде чем поцеловать девушку, неплохо бы спросить ее.– Кажется, нет, – смеется он.– Я думала, все должны соблюдать это правило.Я поднимаюсь по ступеням крыльца и достаю ключ. Джон Тальбот ждет рядом с машиной, чтобы убедиться, что я вошла в дом и что со мной все в порядке. Я выглядываю на улицу из окна и слышу, как он насвистывает какую-то мелодию, забираясь в свой «паккард». Джон открывает портсигар, достает сигарету, вставляет ее в мундштук, закуривает и трогает с места. В тот момент, когда машина заворачивает за угол и исчезает из виду, я чувствую грусть. Вот он, первый признак влюбленности: не можешь переносить даже краткой разлуки. Когда я смотрю на него, мне кажется, я не достойна его; но меня безумно к нему тянет. Это любовь, которую я должна выстрадать, но почему-то я уверена, что он того стоит.Я сажусь и снимаю ботинки, и вдруг понимаю, что в доме ужасно тихо. Потом подхожу к перилам лестницы и вижу прикрепленную к ним записку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38