Высокие потолки; старинная люстра направлена вбок, так что ниша в противоположной части комнаты затемнена. Начинается дождь, и капли, словно сотни крошечных барабанчиков, стучат по стеклу. Кровать тетушки Лю застлана синельным покрывалом, украшенным искусно вышитыми на нем фиалками. Мебель дорогая и вычурная: стул, обтянутый бледно-голубым бархатом, и два ситцевых кресла с набивным узором в виде ирисов. На журнальном столике целая коллекция комнатных цветов, посаженных в серебряные стаканчики.– Много у меня безделиц, правда? – хихикая, говорит из кухни тетушка Лю.– Да, но это все… – Кит не находит слов, – интересно. Как будто вы прожили… ой, живете очень интересной жизнью.– Присмотри себе что-нибудь. Будь как дома. Кит осторожно оглядывает обстановку. Здесь яблоку упасть негде, так много безделушек: два розовых керамических пуделя, скрепленные друг с другом золотой цепочкой; крошечные вазы венецианского стекла; инкрустированный драгоценными камнями нож для распечатывания писем. Все эти вещи – немые свидетели множества праздников. Это или неудачные подарки, или доставшиеся по наследству старинные вещи, или совсем ненужные в хозяйстве безделушки, которые были куплены только потому, что на них была смехотворно низкая цена. И даже обои с крупным узором из роз, перекрещенных друг с другом наподобие решетки, говорят: здесь живет пожилая дама. Кит чувствует себя подавленной, как будто она стоит среди сундуков с приданым, среди совершенно бесполезных вещей, которые имеют значение только для тетушки Лю.Кит поворачивается и разглядывает стены. Вдоль них выстроились рядами коробки в красно-белой подарочной упаковке, к каждой из которых приклеена карточка с именем «Б. Олтман». Верхние коробки выгорели на солнце и стали бурыми.В углу стоит маленький столик, накрытый кружевной скатертью. На нем фотографии в широких серебряных рамках. Среди них есть и цветная фотография восемь на десять красивой девушки в открытом платье нежного золотого цвета. Краски фотографии такие насыщенные, что напоминают старое немое кино. Это фотография молодой женщины около двадцати пяти лет, у нее узкое лицо, кожа цвета кофе с молоком и пухлые розовые губы. Ее миндалевидные глаза обрамляют длинные ресницы, а идеальной формы брови делают ее похожей на египтянку или итальянку. Какая-то экзотическая внешность.– Кто эта красавица? – спрашивает Кит.– Это я, – отвечает тетушка Лю, – когда мне было столько лет, сколько вам сейчас.– Неужели! – говорит Кит и тут же начинает извиняться: – О, я не так выразилась. Ну конечно же, это вы. Овал лица тот же.– Нет-нет, теперь я старушка. Знаете, мне понадобилось очень много времени, чтобы признать это. Непросто осознавать, что ты уже не молода, поверьте мне.– Вы словно девушка с обложки. А фигура! Журналы, для которых я время от времени пишу статьи, ищут именно таких моделей.– Каких, дорогая?– Сногсшибательных. Такой красоты, что называют необыкновенной, когда каждая черточка великолепна и в дополнение к этому есть нечто неординарное. У вас такие ясные голубые глаза. Я никогда прежде не замечала. А ваши губы подейственнее стрел Купидона. Я не шучу. А нос – лучший из всех, что я видела; прямой, а кончик совсем чуточку вздернут. Большая удача для итальянок, чьи носы обычно больше походят на клюв сокола.– Ну что ж, спасибо, – смеется тетушка Лю.– Нет, правда.Лю берет у Кит фотографию и разглядывает ее.– Канун Нового года в «Уолдорфе». За праздничным столом собрались сестры Макгуайр Известные исполнительницы ритм-энд-блюза 1950-х гг. – Здесь и далее примеч. пер.

, мой шеф Делмарр, мои родители. Удивительный был вечер, лучший в моей жизни.– Вы роскошны, – заявляет Кит.– Я была счастлива, – говорит Лю и добавляет: – Вы тоже хорошенькая девушка.– Спасибо. А вот бабушка всегда говорит, что внешний вид девушки не имеет никакого значения, потому что к семидесяти годам все женщины становятся похожими на супругу Санта-Клауса.Тетушка Лю смеется:– Я бы несомненно поладила с вашей бабушкой. Присаживайтесь.Лю ставит серебряный поднос с тортом, чайными чашками, сахарницей и молочником на столик.Кит устраивается в мягком кресле, подушки которого, наверное, набиты пухом. Она добавляет в чай сливки, пытаясь придумать тему для продолжения беседы.– Лю – это ваше настоящее имя?– Нет. Лючия. – Тетушка Лю произносит свое имя мягко с итальянским акцентом.– Лю-чьи-йа, – повторяет Кит. – Как опера? Тетушка Лю снова улыбается, и Кит замечает ямочку на ее правой щеке.– Папа называл меня Лючия ди Ламмермур Опера Гаэтано Доницетти.

.– Чем он занимался?– Он был владельцем «Гросерии» От англ. grocery – бакалейная лавка.

.– На Шестой авеню? – от удивления Кит подается вперед. «Гросерия» известна как лучший и самый популярный итальянский магазин среди туристов. Здесь всегда только самые свежие импортные продукты, включая тосканское оливковое масло, оригинальную итальянскую пасту и ручной вязки салями из всех уголков Европы. И каких только сортов сыра там нет, даже сыр моцарелла, который ежедневно сплавляют сюда по воде в деревянных бочках. «Гросерия» славится и тщанием, с каким хозяева выкладывают на прилавки хлеб, мясо и рыбу.– Этот магазин все еще принадлежит вам?Тетушка Лю хмурит брови:– Нет, дорогая. Магазин продали около двадцати лет назад. Теперь семейный бизнес – содержание доходных домов.– У Тони Сартори есть еще какие-то дома? – Кит не верится, что Король Изоляционной Ленты, оказывается, на самом деле Мистер Недвижимость.– У него и у его братьев. Тони – человек ужасного характера. Такой нетерпеливый. Современные мужчины совсем не такие, каким был мой отец. Иногда они напоминают мне моих братьев, но те, по крайней мере, уважали семью. Теперь я счастлива, если кто-то из племянников просто помнит о моем существовании. Я прекрасно понимаю, что пожилые люди ужасно скучные и неинтересны молодым, но я как-никак их тетя – родная сестра их отцов.Кит кивает, чувствуя себя немного виноватой. Ей тоже не особенно нравилась перспектива, провести вечер в компании этой старушки.Тетушка Лю продолжает:– Тони – старший сын моего старшего брата, Роберто, который уже давным-давно умер.– А у вас много братьев?– У меня было четыре брата. Я – самая младшая.– И что с ними случилось?– Они все умерли. Я последняя из семьи Сартори. Скучаю по ним безумно. Роберто, Анджело, Орландо и Эксодус.– Интересные имена. Особенно Эксодус. Вас всех назвали в честь героев оперы?– Нет, двоих, – улыбается тетушка Лю. – Вы интересуетесь оперой?– Не я, моя бабушка. Она постоянно слушает грампластинки. Когда я предложила ей сжечь их, она чуть не убила меня. Для бабушки это целый ритуал: она ставит пластинку в патефон, включает его на полную катушку, песня играет с жутким скрипом, но она снова и снова переводит иголку к началу. Может, ей кажется, что с этим скрипом музыка звучит лучше.Лю подливает чая Кит.– Знаете, когда вы станете старше, вы поймете, что значат все эти старые вещи. Прикипаешь к ним всей душой. Они как старинные друзья, которые знают все о твоей юности. Так дайте ей заново пережить это. Это ее прошлое, понимаете?– Думаю, да. Поэтому вы живете в этом доме? Иначе Сартори продали бы его, получили хорошие деньги и купили квартиру в престижном районе с видом на Центральный парк?– Непременно. Но мне мил привычный вид на сквер из моего окна.– Мне трудно судить. У вас свои причины, чтобы жить здесь. Конечно, не о таком я мечтала, но и жаловаться грех. Только боюсь, мистер Сартори выставит меня за дверь.– Знакомое чувство, – тихо говорит тетушка Лю.– Хотя моя квартирка в худшем состоянии, чем ваша. Стены в ванной того и гляди обвалятся.– Им все досталось даром, поэтому они понятия не имеют, как нужно заботиться об имуществе. Я проработала всю жизнь и знаю цену вещам.– Когда вы вышли на пенсию?– В 1989 году, когда универмаг «Б. Олтман» закрылся. Я проработала у него дольше всех, с 1945 года. По этому поводу мне даже подарок сделали. – Лю берег со столика украшенное гравировкой пресс-папье из горного хрусталя и протягивает его Кит.– Это словно красный диплом об окончании университета. – Кит кладет пресс-папье на место. – Вы так долго там проработали, наверное, любили свою работу.– О, страстно.Когда Лю погружается в воспоминания, ее лицо изменяется. Несмотря на ее преклонный возраст, теперь Кит видит в ней девушку, молодую и энергичную. Кит стыдно, что она пыталась найти отговорку, чтобы не приходить к тетушке Лю. Как-никак, Лючия Сартори далека от того эксцентричного типа с Четырнадцатой авеню, что одевается как Шекспир и гуляет по парку имени Вашингтона, распевая сонеты. Кит оглядывает нишу, где на манекене висит норковое пальто Лючии. В тусклом свете, струящемся из окна, роскошный черный мех выглядит как новый. Дождь прекратился, и теперь небо цвета серого жемчуга.– Тетушка Лю? Можно я буду называть вас Лючия?– Несомненно.– Меня всегда занимал вопрос, что для вас такого важного связано с этим норковым пальто? Вы ведь с ним почти не расстаетесь.Лючия пристально смотрит вглубь ниши:– В этом норковом пальто вся моя жизнь.– Тогда расскажите мне, Лючия. Еще ведь не поздно, – отставляет чашку Кит, устраиваясь в кресле.Лючия начинает рассказ. Глава 2 – Лю-чьи-йа! Лю…– Бегу, мама, – кричу я сверху.– Andiamo! Папе нужен конверт.– Знаю, уже иду.Я в спешке хватаю свою сумочку, кидаю в нее губную помаду, ключи, маленькую кожаную записную книжку, прозрачный лак для ногтей и фетровую игольницу в виде томата с эластичным ремешком, чтобы крепить ее к запястью. На мне простое темно-синего цвета платье, оно слегка расклешено книзу, с карманами, застегивается на пуговицы, с воротником-стоечкой белого цвета; серо-голубые чулки, голубые туфли на высоких каблуках, украшенные ремешками и бежевыми кнопками. Я беру свои короткие перчатки, хлопаю дверью и несусь вниз по лестнице так быстро, что уже через минуту стою в прихожей.– Скажи папе, чтобы он был дома к шести часам.Я всегда выполняю мамины просьбы. Сейчас она заправляет выбившийся локон обратно в шиньон. В ее густых черных волосах уже много седины, но кожа все такая же гладкая, как у молоденькой девушки. У нее тяжеловатая челюсть, высокие скулы и румяные щеки.– Не забудь, – говорит она, засовывая конверт в мою сумочку. – К ужину мы ждем гостей.– Что собираешься приготовить?– Bracciole Отбивные котлеты, шницель (ит.).

. Папа отбил вырезку так искусно, что она будет просто соскальзывать с вилки Клаудии Де Мартино.– Хорошо. Мне бы очень хотелось произвести на нее впечатление.– Обещаю тебе это. Только, ради бога, не опаздывай.Мама целует меня в щеку и выталкивает за дверь. Какой замечательный осенний день. Коммерческая улица залита солнцем. Мне даже приходится закрыть левый глаз, чтобы сначала правый зрачок привык к яркому свету, и только потом открыть оба глаза.– Bellissima Прекрасная (ит.).

Лючия! – присвистывает наш сосед мистер Макинтайр, когда я прохожу мимо.– И почему я до сих пор не встретила хорошего ирландского парня, умеющего так же искусно льстить? – лукаво улыбаюсь я.Он от души смеется, дымя своей сигарой:– Я слишком стар. Да и тебе суждено быть с каким-нибудь славным итальянцем.– Все так говорят.Сосед знает, что с тех пор, как родились я и мои братья, мама только этого и желает. По ее молитвенно сложенным рукам Эксодус легко распознает, когда она собирается начать свои назидания по поводу «жениться только на своих». Мама так складывает руки всякий раз, когда молится Господу, чтобы Он наставил нас на путь истинный. Эксодус обожает пародировать маму. Мы, конечно, смеемся, но прекрасно понимаем, что она права. Папу это не тревожит. Он всегда говорит: «Stai contento» . Если мы счастливы, счастлив и он.Школьники с Седьмой авеню свистят мне вслед.– Лючия! – зовет один из них. Я не обращаю внимания, и он снова кричит: – Лючия, Лючия!Иногда я оборачиваюсь и подмигиваю им; в конце концов, они всего лишь мальчишки.Мой брат Анджело поливает из шланга тротуар перед «Гросерией» – единственной итальянской лавкой в Гринвиче. Чтобы солнце могло просушить асфальт, он закатал обычно натянутый над входом тент.У Анджело классическое узкое лицо, широко посаженные карие глаза, довольно пухлые губы, аккуратный нос. Около ста семидесяти сантиметров ростом, он самый невысокий из моих братьев, но все говорят, что самый красивый. Мама шутит, что ему бы следовало быть священником, потому что никому так хорошо не удается примирять всех в нашей семье, как ему. Анджело начинает поливать из шланга стоящие у входа рожицы из тыквы, сделанные для Хэллоуина, но вдруг делает резкое движение, как будто хочет обрызгать меня.– Нет!Анджело смеется. Ему двадцать девять, он на целых четыре года старше меня и все никак не успокоится, постоянно меня дразнит.– Где папа? – спрашиваю я.– А ты как думаешь?Я просовываю голову в дверь и слышу, как папа спорит с Роберто.– Никак не договорятся?– Да уж. У меня два начальника. Один хочет, чтобы все оставалось по-старому, а второй – чтобы было как в магазине «Эй энд Пи» Сеть больших продуктовых супермаркетов в США.

, что вверх по улице. Все не решат, как поступить.– Пока, по крайней мере, – говорю ему я.Дверь подпирает громадная коробка мятых помидоров. Папа и Роберто стоят нос к носу перед ящиками с красными яблоками.– Я буду покупать яблоки только у этого фермера, – кричит папа.– Он запрашивает слишком высокую цену, – упорствует Роберто.– Я знаком с ним уже тридцать пять лет! Он выращивает для меня самые лучшие яблоки. Я не хочу покупать фрукты дешево. Как знать, откуда они?– С дерева! С дерева, папа. Какая разница! Кого волнует, где именно они были выращены, если каждый ящик стоит на пятьдесят центов меньше.– Меня волнует! Ужасно волнует! Половина этих яблок испорчена. Я не могу продавать в своем магазине старые и гнилые фрукты.– Я опускаю руки! Слышишь, папа? Сдаюсь! – берет свой блокнот Роберто.– Не смей повышать голос на папу, – кричу я брату.Роберто ростом за сто восемьдесят сантиметров, намного выше отца, но когда он слышит мое замечание, то как-то весь сжимается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38