на бежевых салфетках искусно расставлены предметы бледно-желтого китайского сервиза, украшенного по краям маленькими синими птичками.– Какой роскошный сервиз, – взволнованно говорит Рут.– Как ты думаешь, вино становится вкуснее, если его налить в хрустальные бокалы? – Я беру бокал и кручу его над головой, рассматривая в свете люстр. – Так просто должно быть, если бокал стоит восемь долларов, – отвечаю я на собственный вопрос. – Мне нравятся красивые вещи, – говорю я, а про себя думаю: «Неужели мне придется выйти замуж, чтобы у меня были все эти прекрасные вещи?»– Мне тоже, и вот то, что я хотела бы заполучить, – Рут тянет меня к витрине и показывает на выставленный в ней сервиз. – Видишь, там? Вон тот, с лютиками. Такими цветами короли украшали свои гербы…– Настоящее серебро. Только посмотри, как искусно выполнен узор.– Мама говорит, что такое серебро очень трудно чистить, но по мне так ничего. К тому же, на них золотое напыление в двадцать четыре карата.– Для девушки, которая совсем не в восторге от того, что она станет миссис Гольдфарб, ты даже слишком беспокоишься о сервизах.– Я пытаюсь быть оптимисткой.Рут идет к угловой этажерке посмотреть разложенные на ней льняные скатерти. А я замираю перед огромным, от пола до потолка, зеркалом, обрамленным в раму. Верх рамы украшен вырезанной из дерева и позолоченной корзиной с цветами, оплетенной лентами, которые ниспадают на стекло. Это зеркало подошло бы для фойе какого-нибудь дома на Парк-авеню с полами из черно-белого мрамора. На секунду мне кажется, словно я стою у входа одного из таких домов и приветствую прибывающих гостей.– Присмотрели зеркало? – с иронией говорит мужской голос.– Нет, сервиз, потому что я лучшая посудомойка в Гринвиче.Мужчина от всей души смеется, а я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на владельца этого голоса.– О… здравствуйте…Если бы я шла, то, наверное, запнулась бы, но я стою на месте, поэтому начинаю что-то бормотать, пытаясь подобрать слова, пока не обнаруживаю, что просто не могу вымолвить ни слова.– Добрый день, – говорит он и смотрит на меня так, словно читает мысли, проносящиеся в моей голове. – Ваше лицо мне знакомо. Вы работаете здесь?Я думаю, что бы такое остроумное ответить, но сам мужчина настолько меня занимает, что я просто стою и молчу. Сзади ко мне подходит Рут и четко говорит:– Она работает на другом этаже.Я чувствую, как часто бьется мое сердце. Мне никак не оторвать от него глаз. Он около ста восьмидесяти сантиметров ростом, стройный, широкоплечий, с большими кистями рук. Эти руки я сразу же заметила, потому что манжеты его рубашки по длине ровно такие, какими они должны быть – ни длиннее, ни короче. Светло-серый твидовый костюм европейского покроя сидит на нем превосходно, нет ни одной складки, а брюки прикрывают ровно половину каблука его начищенных до блеска туфель. Такие же туфли я видела в обувном отделе на первом этаже. Они сделаны из добротной кожи итальянского производства. На нем идеальной белизны рубашка, широкий воротник которой заколот золотым зажимом, и кремового цвета галстук. Черные волосы зачесаны набок и аккуратно уложены. У него серые глаза, точь-в-точь как костюм; широкие, но ровные и четкие черные брови словно углем нарисованы на его прекрасном лице. Но вместе с тем это волевое лицо, с квадратными скулами. Наверняка ему приходится бриться два раза в день. А его улыбка! Это она заворожила меня, сковала, словно мороз, что спускается на тундру за Северным полярным кругом. В нем есть какая-то изюминка, тайна, которая выделяет его из всех мужчин, что встречались мне прежде. Наверное, и Рут чувствует себя так же. Немного опомнившись, я слышу, что она бормочет что-то про фарфор и столовое серебро, но ее слова для меня – словно далекий стук швейной машинки. Мужчина же вежливо кивает в ответ на ее реплику.Когда я была ребенком, папа как-то раз водил меня на бродвейский спектакль. Там была актриса, которая стояла посреди сцены, окруженной домами и людьми, словно это был обыкновенный город. Но постепенно, пока одна мелодия сменяла другую, этот город стена за стеной начал исчезать. Уходили и люди, и все это происходило до тех пор, пока девушка не осталась одна в свете прожектора под огромным ночным небом. Помню, я тогда подумала, что актриса похожа на розовую жемчужину на черной вечерней перчатке.Теперь я чувствую себя точно так же. Мир вокруг меня престал существовать. Нет ни витрин, ни примерочных, ни зеркал. Даже Рут исчезла. Есть только он и я.– Лючия? Нужно возвращаться к работе, – дергая меня за локоть, напоминает Рут.– Да-да, – поднимаю я глаза на незнакомца, – пора идти.– Не смею вас задерживать, – беспечно говорит он.Мы с Рут беремся за руки и идем к эскалатору. Пока мы спускаемся, прекрасный незнакомец перегибается через бордюр эскалатора и произносит:– Лючия ди Ламмермур. Как опера, – улыбается он. Глава 4 С тех пор, как мне повстречался прекрасный незнакомец, я изобрела уже сотню предлогов, чтобы заходить в отдел «Украшения для дома» вновь и вновь в надежде хотя бы мельком увидеть его. Теперь я понимаю преступников, которые возвращаются на место преступления. Мне хочется снова, пусть на секунду, испытать то чувство. Свои визиты в этот отдел я объясняю желанием купить рождественские подарки для всей семьи. Маме – постельное белье, братьям – кожаные футляры для запонок, Розмари – атласное пуховое одеяло, и папе – маленькую статуэтку Гарибальди.В этом году Рождество будет не таким, как обычно: в нашей семье появился новый человек. Если кто-нибудь спросит, что отличает венецианцев от неаполитанцев вроде Розмари (оказалось, что она – сицилианка только наполовину), я бы ответила, что отличия начинаются уже с Рождества. Мы наряжаем елку в канун Рождества; семья Розмари – сразу после Дня благодарения. Венецианцы постятся в канун Рождества и идут к ночной службе; южные итальянцы готовят семь сортов рыбы разными способами и плотно ужинают, а к рождественской мессе идут утром. Венецианцы не любят большого количества украшений: просто вешают на дверь венок из зеленых веток; неаполитанцы любят, когда фасад дома и все комнаты были богато украшены. Мама родом из города Бари, как и южане, она тоже любит, когда много украшений, но в угоду папе она всегда подчинялась венецианским традициям.С появлением Розмари в нашем доме произошло множество перемен. Нам пришлось придумать, как включить ее в нашу жизнь и распределить обязанности. Несмотря на то, что она еще совсем молоденькая, Розмари отлично готовит. Она научила меня делать «Тартюфо» – трюфели из ванильного мороженого с вишней в шоколадной глазури и кокосовой стружке. Лакомство настолько вкусное, что родители почти простили ей ее «вынужденное» замужество. Розмари дала мне рецепт и посоветовала положить его в специальную коробку. «Начни собирать рецепты, потому что когда ты выйдешь замуж, они тебе понадобятся», – сказала она. Каллиграфическим почерком Розмари написала: «ТАРТЮФО» БЫСТРОГО ПРИГОТОВЛЕНИЯ РОЗМАРИ САРТОРИ (в Америке «СНЕЖКИ») Выход: 12 штук 3 пакетика кокосовой стружки 1 стакан жирных сливок 1 галлон ванильного мороженного (дать немного подтаять) 12 заспиртованных вишен мараскино ДЛЯ ШОКОЛАДНОЙ ГЛАЗУРИ: 1/4 пачки сливочного масла 400 г темного шоколада
Растопить масло и шоколад на паровой бане. Отставить. Замочить кокосовую стружку в сливках. Отставить. Скатать из мороженого шарики размером с бейсбольный мяч. Внутрь каждого шарика положить вишню. Полить шарики шоколадной глазурью и посыпать кокосовой стружкой. Выложить шарики на промасленную бумагу и поставить в холод.
Вместо лестницы, которая вела бы в сад из комнаты на втором этаже, папа с Роберто решили сделать сзади дома пристройку и последнее время усердно трудятся над этим. Для молодой семьи это будет просто замечательно, потому что малыш сможет выходить в сад и резвиться на солнышке. Им хочется закончить работу до марта, когда должен родиться ребенок, но, кажется, они совсем не работают, а только и делают, что спорят из-за всяких мелочей: какой кран поставить в раковине да сколько полок должно быть в нише для хранения одежды. На Рождество Роберто надеется торжественно преподнести эту комнату Розмари, поэтому каждую свободную минуту, когда наши мужчины не заняты в «Гросерии», они шкурят, колотят и красят.Больше всего на свете папа не любит Рождество, потому что в это время на «Гросерию» обрушивается целый поток покупателей и туристов, и каждый из них требует чего-нибудь особенного. Но для мамы этот праздник – сплошное удовольствие. И дело тут совсем не в праздничной суматохе. Просто когда папа был маленьким, то никогда не получал на Рождество настоящих подарков. На Богоявление, 6 января, ему обыкновенно дарили какие-нибудь бесполезные вещи или фрукты. В маминой же семье каждый получал особый подарок после чего, хотя у них всегда недоставало денег, все вместе они готовили пусть скромный, но праздничный ужин. Каждую открытку, которую наша семья получает на Рождество, мы выставляем на видное место. В сводчатом проходе двери, ведущей в гостиную, мама протягивает широкую красную ленту и к ней прикалывает все поздравления. Обычно к празднику дверной проем перегораживается бессчетным количеством разных открыток. Я вижу, что мама приколола на ленту и открытку от семьи моего бывшего жениха. На ней от руки не написано ни слова, только готовый текст: «Пекарня Де Мартино желает вам счастливых праздников». Данте прислал еще одну открытку только для меня, в которой от руки написал: «Скучаю по тебе. С любовью, Данте», которую я приколола рядом с поздравлением от его родителей.С утра до ночи мама крутит пластинки с праздничными песнями Бинга Кросби и Фрэнка Синатры. А когда она стряпает, то восхитительные запахи аниса, масла и кокоса наполняют весь дом. Кладовая забита до отказа подносами с домашним печеньем, которые на рождественской неделе мы украсим атласными лентами, погрузим в машину и развезем по родственникам и друзьям, живущим по всему Манхэттену и Бруклину.– Лючия, как ты думаешь, никто не будет против, если я украшу окно фонариками? – распутывая гирлянду с красными, зелеными и желтыми лампочками для рождественской елки, спрашивает Розмари. В углу, задевая макушкой потолок, стоит голубая ель. Братьям пришлось изрядно повозиться, чтобы затащить ее домой.– Мы никогда так не делали, – говорю я, – но если тебе хочется, мы можем спросить папу.– Ничего. Не надо лампочек.– Нет-нет, ты – часть нашей семьи и должна справлять Рождество так, как привыкла.Розмари начинает плакать.– Что случилось? – быстро спускаюсь я с лестницы.– Я хочу домой, – шепчет она.Бедняжка Розмари. Все время, что я была помолвлена с Данте, я беспокоилась о Рождестве и как мне придется справлять праздник с его семьей. Но ни к чему сейчас говорить об этом с ней. Вместо этого я мягко подвожу мою невестку к дивану и сажусь рядом с ней:– Но это и есть твой дом.Розмари откидывается на подушки, и я вижу, как вырос ее живот, стал высоким и круглым.– Нет, твои родители смотрят на меня как на распутницу .– Зря ты так думаешь, – возражаю я, но она прекрасно понимает, что я лгу. Всем нам известны правила и то, что их нельзя нарушать.– Мои родители воспитывали меня точно так же, как и твои родители – тебя, – говорит она. – Я знаю, чего они от меня ожидали, но я их разочаровала. Нет, даже хуже, я – позор для всей семьи. Они совсем не радовались за нас с Роберто, потому что мы согрешили. И тут они правы. Порядочная дочь не имеет права выходить замуж, потому что так получилось; она обязана ждать до первой брачной ночи. Я не смогла, и теперь расплачиваюсь. Это все моя вина.– Подожди. Как ни крути, со всех сторон тут виноват Роберто, – в моей голове звучат слова Рут, которая рассказывала, как в подобном случае поступают знающие девушки. Но Розмари так же далека от житейской мудрости, как рождественская гирлянда, которой она собирается украсить окно.Розмари оглядывается, чтобы убедиться, что никто не услышит ее слов:– Роберто – мужчина. Люди всегда говорили, а я никогда не верила этому, но все же это чистая правда: мужчинам такое прощается. Всегда виновата девушка. Это словно клеймо, навечно. Люди говорят: «Роберто поступил благородно». Но обо мне они говорят совсем иначе. Я никогда не получу прощения. Никогда. Хотя Роберто уже получил. Он на мне женился, выполнил свой долг, и потому чист.– Ты любишь Роберто? – спрашиваю я.– Всем сердцем.– Я верю – пусть даже завтра святая Анна покарает меня за эти слова и по дороге на работу меня собьет автобус, – что любовь меняет все. – Надеюсь, Розмари понимает, что я говорю не о занятии любовью, а о настоящем чувстве к мужчине. – Правила правилами. Но я уверена, если ты хочешь выйти замуж за мужчину, то нет ничего греховного в том, что ты занималась с ним любовью до свадьбы. Вот Бог. Вот человек. Что в этом преступного?– Все преступно, если ты забеременела, – шепчет Розмари.– Ты знаешь, что я была обручена…– С Данте Де Мартино. Знаешь, многие девушки Бруклина влюблены в него! – поворачивается ко мне Розмари. – Каждая мать посылает свою дочь забрать хлеб, когда он развозит его по домам. Когда грузовик Де Мартино проезжает мимо, все они так и высыпают на улицу. – Рассказывая о своих бывших соседях, Розмари немного повеселела. – А вы с Данте… – она умолкает.– Занимались любовью? Нет. Иначе я бы вышла за него замуж. Но я знала, что не выйду.– Как ты могла знать?– Рядом с ним мне всегда казалось, что у меня еще куча времени впереди. Но любовь это другое. Мне нужен мужчина, рядом с которым я забуду о времени и о том, что оно течет так быстро.Невероятно, что я открыла Розмари свои самые тайные чувства. Обычно я откровенничаю только с Рут. Но, кажется, Розмари – славная девушка, и с самого дня свадьбы мне хочется подружиться с ней.Я изо всех сил креплюсь, чтобы не рассказать ей о таинственном незнакомце, которого я встретила, с его незабываемой улыбкой и прекрасными руками. И о том, что в обеденный перерыв я гуляю по магазину, ища с ним встречи и постоянно ловлю себя на том, что думаю о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38