Я знаю! – Она уже готова была бороться за дело Гордона. Его вера стала ее верой. – И он в вас не ошибся. Теперь я это вижу.
Джули возвела глаза к моим подвескам, будто эти неподвижные чудища были ангелами, несущими благую весть.
– Он и в вас верит, Джули, – сказал я с еще большим жаром.
– Боже, правда?
– Конечно! Он говорит, что вы поразительная женщина. Он рассказал, какой путь вы прошли и как он уважает вашу стойкость… при том, что вам пришлось пережить…
– Правда?
Джули была в восторге, пока… – Нет, постойте-ка… Гордон говорил обо мне? С вами?
Мать вашу!
– Не совсем. Я понимаю, как это звучит, но…
Думай, думай!
– Но… что? – спросила Джули.
Прыгай, парень. Куда хочешь. Раз, два – пошел!
– Это было во сне, Джули. Гордон разговаривает во сне. Так часто бывает у выдающихся людей. Им не хватает дня, чтобы осмыслить свои открытия, поэтому мозг не отключается даже ночью.
Я украдкой глянул на Джули, чтобы проверить впечатление. В моей истории дыр и так уже стало больше, чем в ажурном чулке. Дырой больше, дырой меньше… Но, как ни странно, дела шли неплохо. Даже больше чем неплохо. Джули не сводила с меня глаз (я уже говорил, что у нее потрясающие глаза?). Похоже, я проскочил.
– А что он еще говорил? – жадно выспрашивала Джули. – Такое, что мне надо знать?
– Вообще-то буквально прошлой ночью Гордон сказал, что, когда он с вами, ему бывает трудно соблюдать дистанцию. Ну, понимаете, профессионализм, этика и все такое. Трудно, потому что…
– Ну же, Арт! – Джули улыбалась и вся раскраснелась от волнения. – Ну, не молчите!
– Потому что вы очень красивая.
Она опешила.
– Да вы это все придумали!
– Нет, не придумал. (И правда ведь не придумал!)
– Но он всегда вел себя так корректно, так сдержанно! – Джули не могла прийти в себя. – Неужели он скрывал свои чувства?
– Надо думать, ему нелегко пришлось.
– Какой прекрасный человек! – Она провела моей рукой по своей голой шее. – Он так мне помог. – И вниз по груди. – Тебе ужасно повезло.
– Знаю. – Свободной рукой я обнял ее за талию. – Ни у кого больше нет такого брата.
– Точно. Ни у кого.
Джули отклонилась назад, выгнулась над скамьей. Ее тело превратилось в плавную, манящую дугу.
– Мне до него далеко. – Я скользнул губами по ее шее. – Просто стыдно.
– Не ругай себя уж слишком, – сказала Джули и поцеловала меня.
Не прерывая поцелуя, она поудобней устроила попку и вытянулась на спине. И утянула меня за собой.
Она вся состояла из изгибов и закруглений, и я с легкостью вписывался в повороты на пути к вершине. Прелестный вид открывался мне слева… и справа… а указатель гласил: «Впереди живописная деревушка. Добро пожаловать». Я и пожаловал.
Все скульпторы обожают особенности и неправильности. Поэтому где-то через час я любовался ножками Джули: на обеих второй пальчик был заметно длинней большого.
– Не смотри! Они такие страшные, – простонала Джули и попыталась вырвать ступню у меня из рук.
Но я не собирался ее выпускать.
– Неправда, они просто чудо. – Я тронул губами сначала один, потом другой пальчик. – Никогда не видел длиннее. – И поцеловал их еще раз.
– Давай не будем говорить Гордону, – вдруг сказала Джули.
– Ему все равно, что у тебя длинные пальцы. – Я обвел один пальчик языком. – Может, ему это даже нравится.
– Нет, я хотела сказать… про это.
Она широко развела руки, и я понял, что она имела в виду. В ее раскинутых руках были мы двое на этой скамье, наш с ней пир – тело к телу.
– А, про нас? Хочешь, чтоб это был наш секрет?
– Да, пожалуйста! Ты же знаешь, какой он.
Что я знаю? Какой он?
Вот эти намеки мне уже не понравились. Они звучали как упрек Гордону, и мне стало неуютно. В конце концов, она говорила не про кого-нибудь, а про моего брата. (Да-да, читатель, я помню, что на самом деле брат был совершенно ни при чем. Но Джули ведь этого не знала!)
– В каком смысле, солнышко? – спросил я.
– Ш-ш-ш.
Ее рука добралась до меня, пальцы вплелись мне в волосы, ухватились покрепче. Она потянула меня к себе.
– Первый поворот налево, – подсказала умница Джули. – А потом все время вверх.
На другой день после наших с Джули головокружительных гонок я пошел навестить Гордона. На двери его палаты красовался плакат:
ВХОД ТОЛЬКО ПО ОСОБОМУ РАЗРЕШЕНИЮ
За палатой ведется наблюдение
Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Ничего необычного. Кровать; под одеялом неподвижный Гордон со стояком: белый саркофаг с рукояткой. Рядом с кроватью Мишель торопливо укладывает грязную пижаму брата в сумку. Она явно собиралась лететь прочь.
Каждый день Мишель приносила Гордону чистую пижаму – ни в какую не хотела, чтоб на него надевали больничное белье. Она в первый же день разъяснила это медсестрам.
– Он не должен очнуться в больничной робе, – заявила Мишель. – Я категорически против!
Мишель, вообще-то, «категорически против» много чего. В последние годы ее черный список заметно пополнился. А в те дни Мишель, по-моему, ни разу не высказалась «за» что-нибудь.
– А, пришел. Тогда я пойду, – тускло бросила она, когда увидела меня в дверях. – Уже с ног валюсь. Видел бумагу на двери?
Она закатила глаза и прищелкнула языком. Так делают старики, когда смотрят новости и очередной раз ужасаются человеческой мерзости.
– Я их заставила повесить эту бумажку, – сообщила Мишель. – Я настояла. Что тут творилось! Ты не представляешь! – Она осеклась, вспомнив, с кем разговаривает. – Хотя ты-то, наверно, как раз представляешь. Одним словом, все это нужно было прекратить! – Мишель с силой дернула молнию на сумке. С силой и злобно. – Кстати, не верь всяким ужасам про рак. Вряд ли все на самом деле так плохо. После того, что я видела…
Как я понял, Мишель неожиданно вернулась в палату прошлым вечером: перекусила в больничном кафе и решила еще раз взглянуть на Гордона, прежде чем идти домой. В палате стоял полумрак, светились только ночник да луна в окне. Сначала Мишель не заметила ничего необычного. И если бы кто-то вдруг не захихикал, она могла бы уйти, так и не сделав своего открытия.
– Господи, это было так… так… – Не найдя подходящего слова, Мишель зашипела, брызгая слюной.
– Как – так? – уточнил я.
Хорошенькое же было дельце, если даже Мишель не может подобрать слов!
– В общем… тут был мужчина. Лет пятьдесят с чем-то. Может, шестьдесят. Рак предстательной железы. Лежал тут, на полу.
Мишель кивнула на блестящий голубой линолеум за кроватью Гордона, под окном. Знакомое местечко. Когда я приходил к Гордону поздно вечером, то сам часто сидел там, прислонясь к стене. Туда попадал лунный свет; единственный уголок в палате, где можно было забыть, что ты в больнице. Как раз в прошлое полнолуние сестра Крисси помогла мне подкатить туда кровать с Гордоном, и лунный свет падал ему на лицо. Подсвеченный луной Гордон лежал как Тутанхамон двадцать первого века.
– Он… был с женщиной, Стори.
– И?
– А ты как думаешь?
– Они что, занимались любовью?
Мишель нетерпеливо втянула воздух.
– Они спаривались, Стори. Совокуплялись.
Мишель умеет найти слова, которые на корню убивают всякое чувство. Меня до сих пор шокирует ее вульгарность. Мишель непримиримый борец против «нежностей».
– Так-то вот, Стори! Они занимались сексом в больнице. На полу. При коматозном больном. – Мишель чеканила каждое слово. Ей требовалось, чтоб я проникся таким же отвращением, как и она. – Оба совершенно голые. Она тоже старая, его возраста. Вроде бы жена. Бог мой, только представить…
Она зажмурилась. Видно, освежала память.
– Все было видно. Луна светила прямо на его… Хотя тебе не интересно.
Еще как интересно!
– И что потом?
– Разумеется, я нажала экстренный вызов. И через какое-то время – кстати, очень долгое – явилась медсестра. Постарайся не попасть сюда с сердечным приступом. Эту их кнопочку я бы назвала «приду когда захочу», а не «экстренный вызов»! Пока она дошла, любовнички уже смотались. Спрятались в другой палате. Я хотела вызвать полицию, но все сговорились покрывать эту парочку. «Жертва рака». «Плохой прогноз». «Очень болен». Ля-ля-ля. Куча оправданий. Уши вянут слушать. Я им сказала: «Если ты умираешь, это еще не значит, что можно вести себя как животное. Или теперь не модно умирать достойно?» Мишель подхватила сумку.
– Я думаю, это еще не все. Женщина, которая разносит чай, кое-что мне порассказала. Похоже, вчера был не первый раз. Представляешь? – Тут Мишель остановилась, потрясла головой и поморгала, будто вдруг поняла, что всеобщая глупость заразна. – Господи, кого я спрашиваю!
Позже, в больничном кафе, Тайте сделал мне вполне приличный кофе – три четверти сливок, – и я подсел за дальний стол к Марии. Она тонула в квитанциях и кассовых чеках. Мария вечно занята бухгалтерией.
Она уже знала про ночных визитеров в палате Гордона (Мария знает все). Да, Мишель не ошиблась. Это был не первый раз.
– Каждую ночь. Иногда дважды за ночь. – Мария улыбнулась. – Всем бы так.
Судя по всему, Фатима – продавщица чая – разнесла по больнице весть про Гордонов стояк. И народ потянулся к нему в палату – увидеть чудо собственными глазами. Очевидцы заверяли, что его жезл наделен великой силой.
– Хочешь сказать, член моего брата теперь вроде как святыня? – Это не укладывалось у меня в голове. – И к нему идут паломники?
Мария перекрестилась и улыбнулась. На миг темные мешки у нее под глазами разгладились и в улыбке проглянули Неаполь, Софи Лорен, загорелые ноги, черные летящие юбки.
– Говорят, в нем сила, Арт, – шепнула она. На ее груди блеснуло золотое распятие. Она сделала большие глаза. – Люди зовут его «Лурд любви».
Лурд любви? Палата 417 – храм? Мой брат – монах-чудотворец?
Многое встало на свои места. Я вспомнил, сколько раз заходил к Гордону и заставал там парочки студентов-медиков – опустив головы, они нервно листали его карточку. Как-то вечером там ковырялись медсестрички – шарили под кроватью, якобы искали пропавший градусник. И еще я вспомнил кое-что про Сандру и Тони.
Всего пару дней назад я застал их практически в шкафу с одеждой Гордона. В тот момент я слегка удивился, но Сандра только улыбнулась и прошмыгнула мимо меня за сумочкой. Тони провел пальцами по притолоке, будто проверял, нет ли пыли.
– Наводим чистоту, Артур! Эти больничные халтурщики дня не продержались бы у меня на фирме.
Я прокрутил в памяти ту сценку. Мне показалось – или Тони в дверях и правда потрепал Сандру по прикрытому юбкой тощему заду? И разве в ее улыбке не было чего-то такого, чего я никогда раньше не замечал?
На другой день я сидел в кабинете Гордона. Я раньше времени приехал на пятый сеанс с Джули (что странно для меня), а она опаздывала (совсем уж странно для нее). Меня слегка поташнивало от шестой – за неполный час – сигареты. Пора бросать.
Приступ никотиновой тошноты свалил меня на пол, где я лежал, набираясь сил для предстоящего объяснения. Настал момент истины. Я собирался объявить Джули, что она может заполучить Гордона и Арта в одной роскошной упаковке.
Я планировал провести последний вдохновенный сеанс (возможно, лучший из всех). Напомнить ей, какую работу мы проделали вместе, как далеко она шагнула вперед (и, без слов, – как хорошо нам было вместе). А потом выложить всю правду и надеяться на лучшее. У меня были основания думать, что, несмотря на обман, Джули не будет слишком жестока к старому доброму Горди. Она столько всего хорошего наговорила о нем в нашей предлюбовной беседе! Этот парень явно произвел на нее большое впечатление.
– А, солнышко! – Я отскреб себя от пола при виде ножек Джули на пороге комнаты. – Классно смотритесь!
– Вы тут? – Она сконфузилась, будто это ее застали врасплох. – Я думала… Я так опоздала, думала, вы уже ушли… Я хотела оставить записку. Дело в том, что… Гордон, я сегодня не могу.
Она смотрела куда угодно, только не на меня.
– Сеанса не будет?
– Простите, нет. У меня работа… Мне надо… Работа?
Меня бросили. Сирена не желала видеть старого доброго Горди. (Зато я точно знал, что она хочет видеть Арта – у них тем же вечером было назначено свидание.)
Джули роскошно выглядела – что делало пилюлю только горше. В ней еще пульсировала память о нашей первой гонке. С одной стороны, мне надо бы радоваться, но почему-то я почувствовал себя обкраденным.
– Боюсь, придется пропустить всю неделю. Очень жаль.
– Да ничего вам не жаль, солнышко.
Она слегка оторопела.
– Ну что вы, Гордон! Мне правда очень жаль.
Я заметил, что Джули тоскливо смотрит на свою сумочку. Она положила ее на стол, когда вошла, и теперь раздумывала – когда можно ее подхватить, не потеряв скорбную мину. Ей не терпелось убраться из кабинета (и добраться до Арта).
– Что нового, солнышко? – спросил я. – Что за секреты?
Она первый раз посмотрела мне прямо в глаза.
– Ничего. Работа. Мама. Как всегда.
Как сказал один умный человек (по-моему, я), истина порождает истину, а брехня – брехню. Правда, я не думал, что она порождает ее так быстро. Брехня уже порождала брехню. И очень успешно. Сейчас Джули врала явно лучше, чем за всю предыдущую жизнь.
Но неужто она всерьез надеялась обмануть меня ? Да слепой Фредди и тот бы почуял, что она завела любовника!
– Вы кого-то уложили в постель, так ведь? – спросил я страшным шепотом.
Глаза у нее стали огромные. Ага! Теперь-то она была вся внимание.
– Я все понял, еще когда вы вошли, солнышко. Видно за добрую милю. У вас уже и походка далеко не пай-девочки.
Джули оглядела свое тело, словно оно было не ее собственное, а какой-нибудь вихлястой оторвы на субботней дискотеке.
– Можете не темнить, я и так все знаю. Кровь не водица. Он мне рассказал.
Вот он, миг триумфа!
– Кто? – выдохнула Джули.
– Сами знаете.
– Он же обещал ничего не говорить!
– Ну что я могу сказать? Он врун. И первый это признает. Но у вас ведь тоже рыльце в пушку, правда?
У нее в сумке зазвонил мобильник.
– Мне нечего стыдиться, – буркнула Джули, даже не пытаясь добраться до телефона.
Он еще позвонил, смолк, но тут же затрезвонил снова – громко и настырно.
– Возьмите-ка трубку. А вдруг это он? – поддразнил я.
Изрядно выждав, Джули выудила телефон из сумки, отвернулась и с кем-то тихо заговорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31