Если ты врешь, значит, пытаешься спасти что-то. Значит, тебе есть что терять. А Марлен – образец самодостаточности: человеческое подобие ветряной мельницы.
– Удаление, говоришь? Что ж ты ничего не удаляешь? – подначил я. – Чего ждешь? Я уверен, что твой пациент, мистер… э-э?..
– Муфуфу, – пробубнил парень в кресле (по крайней мере, мне так послышалось, но понять его было трудно). – Муфуфу, – сделал он вторую попытку. Нелегко представляться, когда у вас во рту торчит включенный отсос.
– Видишь, Марлен, – сказал я. – Мистер Муфуфу не возражает.
– Ыгррфафаю! – Судя по интонации, мистер Муфуфу возражал и желал заявить протест. Он уставился прямо на меня. – Фы фе фефеете фава!
Марлен затолкала ему в рот еще пару инструментов, опустила спинку его кресла до лежачего положения и положила руку ему на грудь. И надавила.
– Признай, что он здесь не в лечебных целях, и я уйду, – сказал я.
– Пошел в задницу, Арт.
Кажется, мы попали в патовую ситуацию. Взгляд мистера Муфуфу метался от Марлен к зеркалу на стене, в котором отражался я за его креслом. Он понимал, что мне терять нечего. Его испуганные глаза беззвучно молили: «Пожалуйста, пусть она победит. Пусть она победит!»
– Повторяю, ты врешь. И теперь тебе уже никак не выкрутиться. Ты проиграла. – Как здорово было чувствовать себя победителем!
Марлен вдруг прищурилась, схватила щипцы, сунула их в открытый рот своего Муфуфу и обрушилась на первый попавшийся зуб. У Марлен кишка не тонка, что да, то да.
Однако здоровый зуб – это вам не сорняк в огороде. Он даже не шелохнулся. Марлен рванула снова, вскочив на ноги и отфутболив стул с такой силой, что тот прокатился по всему кабинету. Она вошла в зубодерный раж: уперлась ступней в кресло и расставила ноги для упора. И чем шире она их расставляла, тем выше задиралась ее короткая юбка. Длинные загорелые бедра обнажались все больше – и наконец мистер Муфуфу самым краешком глаза, но узрел то, ради чего пришел. Лоскутик белых шелковых трусиков обтягивал прелестный, пухлый венерин холмик.
Эта благодать раскачивалась прямо перед глазами любовника, и он впился в нее горящим взором. При виде мягкого, сладкого устьица он на миг забыл о щипцах, о насилии, о боли. Но Марлен тут же развеяла чары, издав короткий утробный рык. С ее последним мощным рывком наружу выскочил окровавленный клык. Это был зуб-гигант. Марлен сунула его мне в лицо, как военный трофей. И улыбнулась.
Муфуфу же глянул на зуб и отключился. Здорово посеревшая Лола пятилась к двери. Марлен развернула лампу и стала методично забивать кровавую дыру во рту любовника ватными тампонами, такими же белоснежными, как ее трусики.
– Лола! – рявкнула она. – Я не собираюсь торчать тут весь день. Передвинь запись в час тридцать на час. Тогда я успею нормально пообедать.
Я полез в карман, достал связку ключей, отцепил ключ от нашей с Марлен квартиры и швырнул в стерилизатор. Второе «удаление» в то утро оказалось куда менее болезненным, чем первое.
Я поведал эту историю Джули Тринкер, услышав ее предположение об измене мужа. Мы ехали в моей машине сквозь тьму куда глаза глядят.
– Теперь вам легче, солнышко?
– С чего бы? Оттого что с вами случилось что-то нехорошее? – Джули, похоже, очень удивилась.
По правде говоря, мне тоже было паршиво. Я никому раньше не рассказывал эту историю и теперь понял почему.
– Все ведь познается в сравнении. Знаете, когда говоришь себе: «Моя жизнь не сахар, но с ним я бы не поменялась»?
Я не смотрел на Джули, но почувствовал, что она отвернулась к черному окну.
– Тогда – общий жизненный опыт, – сказал я. – Вам не лучше от мысли, что вы не одна такая?
– Наоборот. Еще грустнее. – Джули хлюпнула, достала наглаженный носовой платочек, развернула, промокнула глаза и снова сложила его. – Мне теперь кажется, что все безнадежно. Я спрашиваю себя – в чем смысл?
В тот день Джули Тринкер не просто заглянула в пустой таз. Она заглянула в бездну, имя которой – отсутствие смысла жизни. Я честно пытался дать ей понять, что это далеко не всегда плохо и даже может быть хорошим знаком.
– Потеря смысла жизни – еще не конец, – сказал я. – Скорее начало.
– Начало чего? – выдавила Джули. – Полной бессмыслицы?
На некоторые вопросы нет готовых ответов. Вопрос о смысле жизни – один из них. Мой личный опыт многому научил меня по части бездн и пропастей.
Пока тебе нет тридцати, нежданная пропасть – это приключение. В нее можно соскользнуть по канату или ухнуть на «тарзанке». В пропасти можно даже устроить тусовку и сообща попробовать какое-нибудь новое зелье. Но если ты уже промахнул тридцатник… Гигантская воронка, что высасывает смысл из жизни, лишь вчера исполненной значения, – это кошмар.
Многие пытаются заслониться от бездны – воздвигнуть что-нибудь на краю, чтобы больше ее не видеть. Например, новый гараж или огромный гардероб индивидуальной конструкции. Когда мы с Марлен поняли, что живем на краю обрыва, мы купили заброшенную старую фабрику и с головой ушли в ее реконструкцию. Несколько месяцев мы выбирали новые краны и светильники, лишь бы не смотреть на растущую трещину у наших ног.
Если бы я не застал Марлен, когда она пыталась получить кое-что от мистера Муфуфу, мы наверняка перешли бы от попыток заслонить пропасть к попыткам заполнить ее. Так делают многие. Младенец – другой может оказаться прекрасным наполнителем. Или хотя бы новая работа. Смена карьеры в состоянии заполнить бездну на долгие годы.
Но в конечном итоге никакие меры не решат проблему кардинально. Бездна никуда не денется. Как большой знаток пропастей, могу заверить: она будет только расти.
– А как насчет моста? – спросила Джули. – Почему нельзя перебросить через бездну мост?
– О! Вы еще здесь! – воскликнул я с энтузиазмом. – Замечательно!
Джули сидела рядом, но от нее уже давно не было слышно ни слова.
– Разве нельзя попробовать пройти над бездной? – Она наконец повернулась ко мне. Глаза у нее покраснели и повлажнели; взгляд метался туда-сюда, отражая мучительную умственную работу. – Мост наверняка помог бы, разве нет?
Как только она это сказала, я понял, с чем имею дело. Джули по-прежнему лелеяла надежду, что у них с мужем все исправится. А значит, надо действовать осторожно и доносить правду маленькими порциями.
– Начнем с главного, – сказал я. – Из того вашего рассказа можно смело заключить, что ваш муж действительно завел роман. Или рассчитывает завести. Выключенный мобильник – серьезная улика, солнышко.
– Думаете? – вскинулась она. – А может… ему просто нужен отдых? Ему ведь постоянно названивают с работы. По вечерам, в выходные… Вдруг он просто устает от звонков?
Смотреть на Джули было грустно. У нее дергалась нога – вверх-вниз, вверх-вниз, а руки на коленках комкали мокрый белый платочек. Ей совсем не нужна была горькая правда, а у меня не было желания эту правду сообщать. К тому же я давно заметил: то, что ты говоришь, и то, что слышит собеседник, – очень разные вещи. Настолько разные, что иногда мне непонятно, зачем мы вообще разговариваем.
Однако я все-таки решил попробовать. Во-первых, у меня возникло чувство долга по отношению к Джули. А во-вторых, мне стало ее жалко. Особенно когда я узнал, за кого эта бедолага вышла замуж.
За час или два до этого разговора, когда Джули еще только села ко мне в машину, она вдруг стала рыться в своей сумочке.
– Голова болит, – объяснила она. – Можно включить свет?
Я потянулся через ее коленки и открыл бардачок. Внутри загорелась лампочка. Тускловатая, не спорю, но все же какой-никакой свет! А в салоне освещение испокон веков не работало.
– И это все? – недоверчиво поинтересовалась Джули.
Терпеть не могу, когда ругают мою машину.
Джули достала из сумки карманный фонарик, и салон «ситроена» озарился ярче, чем «Макдоналдс» в субботу вечером. На полу лежала фотография – выпала из сумки Джули.
– Это Хэл. – Она подняла снимок и протянула мне.
– Это Хэл?
На меня смотрел тот самый телефонный трепач, что ловко расправился с какой-то подружкой. Так-то вот. Теперь, когда я знал, с кем связалась моя клиентка, отступать было некуда. Оставалось только назвать вещи своими именами.
– Я бы не стал отбрасывать ваши первые подозрения насчет телефона. Смена привычных схем поведения – верная наводка. Женатики никогда и ничего не меняют просто так.
Мои слова задели Джули за живое. Сразу чувствовалось: она что угодно отдала бы, чтоб не знать всего, что знала теперь наверняка. Ей надо было решить – выложить все мужу или просто жить дальше. Многие на ее месте прикидываются слепыми, словно выжигают себе глаза. Лично я никогда так не смог бы. Что останется, если вычесть из отношений страсть? Духовная некрофилия.
– Итак? Зададите ему вопрос в лоб? Обещаете? – спросил я, и Джули кивнула. – Отлично. Теперь главное – решить, как вы будете реагировать на ответ.
– Откуда я знаю? Зависит от ответа.
– Э-э, нет. Зависит от того, что вы решили заранее. Если решили спасать брак, то простите его в любом случае. Признается, что завел интрижку, но это так, баловство, – вы его простите. Заявит, что встретил большую любовь, – вы и это простите.
– А если будет все отрицать?
– Солнышко, что бы он ни сказал, вы все равно его простите. Или будете думать, что простили. Главное, вы захотите простить. Прощение – залог спокойствия. Если хочешь раз и навсегда отделаться от проблемы, прости – и живи себе дальше.
– От ваших идей на душе черно. Не обижайтесь, Гордон.
– И не думал, солнышко. С другой стороны, возможно, все не так уж плохо. Хотите сохранить брак? Ладно. Но зачем же позволять вытирать об себя ноги? Надо постоять за себя. Скажите четко, чего от него ждете. Когда женщина уверена в себе, это здорово заводит.
– Правда?
– Еще бы! Женщины с убеждениями очень хороши.
– А знаете, я всегда была очень… ну… уживчивой. Мне казалось, так лучше. – Джули смотрела на меня с надеждой.
– Бывают, конечно, убогие, у которых встает на что ни попадя. Но вообще-то, солнышко, уступчивость – это не эротично.
– Вас ни разу не привлекла уступчивая женщина?
– Насколько помню, нет.
– Вас никогда не тянуло к внимательной, разумной женщине? – не унималась Джули. – К женщине, которая просто желала бы вам счастья? И себе тоже?
У нее это прозвучало так, будто нет ничего естественнее, чем влюбиться в хорошую женщину. Хорошую для тебя. Я вдруг превратился в лакмусовую бумажку. Джули видела во мне всех особей мужского пола, простейших и одноклеточных – в эмоциональном плане.
– Вас не тянет к милым и добрым? – допытывалась она. – Такие женщины для вас – вовсе не женщины?
– Вы меня в угол загнали, солнышко.
Джули была измучена и разочарована. Остаток пути она просидела, отодвинувшись к дверце, нахохлившись и обхватив себя руками, будто пыталась заменить возлюбленного, который баюкал бы ее, как умеет только возлюбленный.
Она повернулась ко мне, лишь когда мы остановились у «Львиной головы». И извинилась, что отняла много времени.
– У меня не всегда такая тоска в жизни, – тихо сказала она. – К нашей следующей встрече все встанет на свои места.
– Если и нет – не страшно, солнышко, – ответил я. – Я вам рад, даже если у вас в жизни куча дерьма.
Я наклонился и поцеловал ее прямо в губы. Поцелуй вышел как в фильмах с Кэри Грантом: губы сомкнуты, тела врозь. Я ничего от нее не добивался. Но все же целовал ее, как мужчина женщину. Я пытался сказать, что знаю, какая она храбрая. Благословлял ее своим поцелуем, и только. Ведь все мы бывали в ее положении.
Она не оттолкнула меня, но не ответила. Просто приняла поцелуй, а затем повернулась, открыла дверцу и на секунду сжала мою руку, прежде чем вышагнуть в темноту.
Целый вечер признаний не проходит бесследно. Мне нужно было выпить. Побольше. Желательно в компании.
В «Львиной голове» сидел только один парень, блондин ростом с первоклашку. Замечательно сложенный мини-мужчинка с приятным лицом. В голубом бархатном камзольчике и штанишках его нипочем не отличить бы от фарфоровой статуэтки.
Я дал бы ему лет сорок, но очень приблизительно. Невысокие люди всегда кажутся моложе. Когда я сказал ему об этом, он просиял. И ответил, что я первый, кто нашел что-то хорошее в маленьком росте.
– Наш мир принадлежит высоким, – сказал он, когда мы с ним выпили по первой пива. – Люди уважают большой рост. А как уважать человека, на которого смотришь свысока?
Он протянул мне визитку.
– Театральный агент? – удивился я.
– Нет, торгую цветами. У меня магазинчик на Финдл-стрит.
Он вежливо улыбнулся и жестом отправил бармена за новой порцией пива.
– Но вы действительно Томас Корелли?
– Конечно. А вы?
У меня в бумажнике завалялась визитка Гордона. Я протянул ее Томасу.
– Психотерапевт? – удивился Томас.
– Нет, скульптор. – Я надолго припал к кружке. – Увы, я даже не Гордон Стори. Хотя, если учесть, что Гордон сейчас лежит в коме, наверное, надо порадоваться, что я – не он. Я его брат, Арт.
– Рад знакомству, Арт. – Томас поднял бокал. – Твое здоровье!
Выяснилось, что Томас знал Гордона. По крайней мере, слышал о нем. Его собственным психотерапевтом был Даллас Улог, сосед Гордона по конторе.
– Я хожу к мистеру Улогу уже почти три года, – сообщил Томас.
– Прилично.
– Я не думал, что выйдет так долго, – кивнул он. – Но оказалось, что в жизни много такого, о чем я не догадывался. Как говорит мистер Улог, «мир ограничен только для ограниченного ума».
Томас сказал мне, что одна из его жизненных целей – стать театральным агентом. Визитки придумал Улог, чтобы Томас почувствовал себя агентом и дорос до новой карьеры. Такая у него была стратегия.
– Будущее – это настоящее, которое мы еще не создали, – изрек Томас. Судя по тону, он считал, что, если повторять это почаще, в конце концов и сам поверишь.
– Звучит очень по-улоговски, – заметил я.
– Так и есть. Это его слова, – серьезно ответил Томас.
– Очень улогично, – продолжал я. – Пожалуй, даже улогительно по своей простоте.
Я веселился от души и был не прочь продолжить веселье. У меня уже родилось словечко «улогообразно», но Томасу Корелли не так-то просто было заговорить зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31