Правда, тут же спохватилась и добавила: «Кто бы мог подумать?» Но мне было все равно. Я ведь не ради нее ходил туда каждый день. Может быть, даже и не ради Гордона. Подозреваю, что в больницу я ходил ради самого себя. Кто-то медитирует. Кто-то ходит в церковь. А я сидел в палате с Гордоном и его стояком, смотрел, как хлопочет сестра Крисси, и больше мне ничего не было нужно.
Во-вторых, Томас тоже вроде бы слегка смягчился. Кажется, он наконец поверил, что я стану психотерапевтом его мечты.
В-третьих, Марлен все-таки заказала мне скульптуру. Как я и думал, она не смогла устоять перед возможностью запечатлеть свое тело в пору цветения, прежде чем дохнет холодом осень.
И наконец, я достиг поразительных успехов на профессиональном фронте. Джули Тринкер выполнила главную задачу – переспать с кем-нибудь новым и привлекательным – всего за неделю! Рекорд в области психотерапии. Но не спешите распаляться праведным гневом. Вы решили, что я действительно тот мерзкий и насквозь неэтичный выродок, каким меня считала самая суровая часть вашей натуры? Так вот, Джули вовсе не спала со своим психотерапевтом. Совесть шерифа правды кристально чиста. Но увы! Никто не застрахован от недоразумений.
Двумя днями раньше я вылез из кровати ни свет ни заря – хотел скорее начать лепить Марлен. Я был взвинчен, потому что меня осенило. В ту ночь я почти не спал, все набрасывал в уме свою задумку. Маленькую, изящную вещицу, почти статуэтку, не больше пятидесяти сантиметров высотой. В металле. Марлен будет опираться попкой на большой шар. Спина прямая, одна длинная нога вытянута вперед, вторая отведена чуть в сторону, мышцы напряжены, ступня изогнута, но носок упирается в пол, как будто Марлен и шар вот-вот снимутся с места. Я пока еще не мог представить ее голову – голова для меня была неактуальна. (Неудивительно, что нашего брака хватило ненадолго.) Я даже не был уверен, хочу ли делать руки. Образ длинной, вытянутой ноги был так силен, что затмевал все остальное.
Я работал день напролет, как вдруг, оторвавшись от глины, увидел, что по мастерской дефилирует оригинал моей статуи. Марлен не появлялась здесь три года – и на тебе, нарисовалась. В узеньких белых шортиках и тугой футболочке с рекламой фирмы «Мишлен». Футболка подчеркивала не только достоинства мишленовских шин.
На оригинале голова явно имелась.
– Многообещающее начало, – сказала голова.
Руки и пальцы, видимо, тоже были (держала же она в чем-то ключи от мастерской!).
– Я стучала, но ты не слышал. – Марлен бросила ключи на скамью. – Все никак не соберусь их вернуть… – Она умолкла, будто в ожидании. Вот только чего?
– Угу… – Я потянулся стащить с собственной головы скрученный платок, который всегда повязываю, если работаю с глиной.
Вы подумали, что платок на голове – форменный выпендреж? Пятнадцать лет назад так, наверно, и было, но теперь это дело привычки. И удобства. Как и старая джинса с ног до головы, очки в черной оправе вместо контактных линз и диск Ван Моррисона в музыкальном центре.
– Не снимай. – Марлен кивнула на платок. – Я не хотела тебя отвлекать. Просто шла мимо и решила…
Марлен кругами ходила по комнате, вертела что-то в руках, куда-то совала нос. Над ней как-то особенно неподвижно висели мои фигуры. Они будто затаили дыхание и надеялись, что каким-то чудом она их не заметит. Конечно же, заметила! Но сделала вид, что ничего не видит, совсем как гость, когда наткнется на незаправленную постель. До чего же меня это бесило! Знакомое чувство: булавочный укол.
Когда мы были женаты, Марлен приходила с работы и делала именно это: расхаживала по мастерской, обычно с бокалом шардонне, и всем своим видом будто спрашивала: «Ну и чем ты можешь похвастать? Вот я, например, запломбировала двадцать шесть дырок, поставила десяток мостов, подтянула старческие десны, чтоб не свисали над бильярдным столом. А ты сегодня что заработал?»
– Хочешь выпить, Марлен? – спросил я и пошел в бывшую подсобку, теперь мою кухню. – Я как раз собирался сделать перерыв. (Ничего я не собирался.) Есть пиво и красное, но в пакете.
– Пиво. – Марлен пошла за мной. – Это ты меня лепишь? Даррен считает, ты дороговато запросил.
– Если кто-то и может его убедить, что дело того стоит, так это ты.
– А мне понравилось тогда, в кафе. Не каждый день пробуешь собственную ляжку! – Она имела в виду ту булочку, на которую я намазал стружку масла с ее попы. – М-м, объедение!
– Что, так вкусно? А я все не мог понять, почему у акробатов такой самодовольный вид. Теперь понял.
Тут она хихикнула. Марлен? Над моей шуткой? Вряд ли это пиво, она едва успела к нему приложиться. Осторожно, друг. Будь начеку.
– В общем, когда я вышла из кафе, я подумала – если тебе все-таки нужно, чтоб я позировала… Ну знаешь, для верности… Даррену ведь не обязательно об этом знать. Тут ведь нет ничего такого, правда? – Она повела плечиком. – С нашим-то прошлым… По-моему, глупо не создать тебе все условия для успеха.
Это намек? Она что, со мной заигрывает? У меня в голове замигали прежние сигналы. Внимание, желтый свет. Медленно, очень медленно. Тормози.
– Да-да, солнышко, ты где-то права. – Я улыбнулся и нажал на газ. – Как раз запамятовал, какие у тебя мышцы на бедре!
Друг мой, тебя ничему не учит жизнь. Абсолютно ничему!
– Да что ты?
Марлен вытянула ступню, согнула ногу в колене и отвела чуть в сторону. Потом провела пальцами по бедру. На нем рельефно выступила мышца, в точности как я ее помнил. Красный свет, красный! Стоп! Марлен дотянулась, поймала мою руку, прижала к теплой, смуглой коже и провела ею вверх, вдоль мышцы. Во рту у меня разлилась сладость, и…
– Дай-ка я быстро зарисую, пока ты здесь.
Когда я убрал руку и стал искать по карманам карандаш, Марлен очень удивилась. Но меньше, чем я сам.
– Это недолго. Присядь на табуретку, – предложил я. – Пойду возьму альбом.
В дверь постучали, Марлен встала и пошла открывать. Внизу послышался другой голос, по лестнице процокали сдвоенные шаги – и Марлен вернулась в мастерскую. Вид у нее был совсем надутый – еще более надутый, чем когда она выходила.
– Арт! – Она мотнула головой на незваного гостя.
На верхней ступеньке с разинутым ртом стояла… Джули Тринкер, собственной персоной.
Все, конец. В первую секунду я от изумления проглотил язык. Только отчаянно соображал, как бы спасти положение. Что же такого сказать? Что в роли Гордона я намного ценней, чем в собственной? (Марлен с готовностью подтвердила бы, что сам по себе я не стою ломаного гроша.) Или… Поздно. Я не успел даже покаяться.
– Так вы… Вы – Арт? – спросила Джули. – Арт Стори?
Твою мать!
– Вы ужасно похожи на брата!
Что-что?
– Прямо как близнецы!
Близнецы? Как же я не додумался?
Джули вся засияла. Глаза у нее стали как блюдца. Изумление хлестало через край. Просто фонтан изумления. И это ей очень шло.
– Наверно, вам все это говорят. Без очков и без… – она ткнула пальцем в мой головной убор, – просто одно лицо! – Джули повернулась к Марлен: – Правда, потрясающее сходство?
Ох, черт. Марлен. Я совсем про нее забыл. А она была все там же: тихо стояла и мерила Джули взглядом, уже не первый раз.
– Арт? Похож на Гордона? – Марлен наклонила голову и искоса глянула на меня. – Я давненько не встречалась с Гордоном, но мне всегда казалось – по ним сразу видно, что братья. Арт, правда, упорно возражал… – Марлен побренчала ключами, чтобы я заметил, что она их забрала. – Арт считает себя уникумом. Да, Арт?
Разве?
– Разве?
Но Марлен, не ответив, быстренько распрощалась (не слишком вежливо) и ушла, проскользнув мимо Джули, которая все стояла на верхней ступеньке и ждала, пока ее пригласят внутрь. Я махнул ей, чтоб заходила.
– Моя бывшая жена, – бросил я, будто это все объясняло. (А может, как раз и объясняло.)
Знаю, что вы сейчас подумали. Настал идеальный момент, чтобы сознаться. Выложить Джули все разом. Все равно разоблачения не миновать. А так у меня был хороший шанс, что Джули не станет очень уж шуметь из-за моего признания. Где-то пятьдесят на пятьдесят, совсем неплохо в нашем положении. Да я бы и сознался – правда, правда! Если бы только Джули в тот день не надела новое платье – шелковое розовое, с застежкой спереди. И если б я не уловил аромат ее свежевымытых волос. И если б в ту самую секунду она не подняла глаза к моим печальным, незадачливым висячим друзьям и не наградила их одобрительным кивком и улыбкой. И если б я не увидел краешком глаза какое-то шевеление под потолком, очень похожее на кивок в ответ. Это была мгновенная легкая дрожь – раз, и все. Но ей-богу, они шевельнулись!
Так что не судите строго. Да, я слабак. Может, даже эгоист (скотина, подонок, негодяй, и… спасибо, дорогой читатель, пока достаточно). Но я вдруг понял, что могу потерять гораздо больше, чем думал.
Мне показалось, что лучше будет оставить все как есть, пока Джули не узнает меня настоящего, в неадаптированной авторской версии. А там, глядишь, все решится само собой. А пока Джули будет осваиваться со мной, я потихоньку освоюсь с ней. Мне это тоже было очень нужно, ведь замученная и усталая Джули, которую я знал, даже близко не напоминала сирену, что разгуливала по моей мастерской с бокалом рождественского мерло в руке. Подозреваю, это был не первый ее бокал в тот день. У нее под поясом уже явно что-то плескалось.
На самом деле никакого пояса на ней не было. Джули-сирена вся состояла из нежных, непрерывных, волнистых линий. Шелк платья легко льнул к ее изгибам, как «форд-кабриолет» стелется по горному серпантину: повторяет все извивы, нигде не тормозя. Раньше я не замечал у нее таких форм. Каким-то чудом Джули за одну ночь вся обратилась в тело.
Она стояла напротив меня, за скамейкой. Я наливал вино, а Джули пыталась объяснить, зачем пришла. И врала напропалую, причем очень неумело.
По ее словам, она заглянула в мастерскую на удачу, «вдруг там окажется Гордон» (наверняка вранье), потому что «вчера где-то забыла солнечные очки, может, у него в машине» (точно вранье – очки сидели ободком у нее на макушке). И вообще, она надеялась застать тут Гордона, потому что после того, как они вместе побывали в моей мастерской, она «увидела его в новом свете» (а это, может, и правда). Она вчера послушала, что Гордон говорит про брата и «про то, какой он талантливый» (святая правда!), и только тогда поняла…
– …как я была к нему несправедлива!
– Ко мне?
– Да не к вам. – Она слегка смешалась. – К Гордону. Вас я совсем не знаю.
– А, ну да. Пардон. И что дальше?
– Вчера я увидела его с совсем другой стороны, и оказалось, что он очень чуткий и отзывчивый человек.
Он? То есть я?
– Сначала, когда мы познакомились, я решила, что он… – Джули скорчила рожицу, потом вдруг осеклась: – Ой, нет. Наверно, не надо так говорить. Это несправедливо.
Он – что?
Джули рассеянно водила рукой по скамье, прослеживала пальцами трещины и выбоины, гладила приставшие кусочки глины и капли застывшей краски. Сейчас ее пальчики обводили большую выпуклую блямбу пролитой лазури. Завораживающее движение. Очень чувственное.
Я склонился к ней, чтобы подлить вина. Интересно, она сама-то знает, как чудесно пахнет?
– Говорите, Джули, не стесняйтесь, – подбодрил я. – Это Гордон связан профессиональной тайной. А вы – нет. Он-то психотерапевт, у него рот на замке. Но вы клиентка, вам можно не сдерживаться. Это очень естественно. Так что вперед. Гордон сказал бы, что это хороший знак. Здоровый. И потом, что вы можете сказать о нем такого, чего я сам не знаю?
И я опять подбодрил ее, на этот раз улыбкой. Она пригубила вино и улыбнулась в ответ. Губы у нее тоже были новые, под стать ее новым формам. Аппетитные.
– А вы ему точно не расскажете? – В ее вопросе было больше кокетства, чем тревоги.
Будь на ее месте любая другая женщина, я решил бы, что она со мной флиртует. А может, она и впрямь флиртовала (сам бог велел, с ее-то губами).
– Буду нем как рыба, – заверил я. – Слово скульптора.
Так себе клятва, конечно. Скульптор мать родную продаст за хороший камень. Но в тот момент я поклялся бы чем угодно, только б Джули не замолкала. Да и кто бы не поклялся! Все мы готовы с раскрытым ртом слушать чье-то лестное мнение о нас самих. Даже если (как в моем случае) собеседник и не в курсе, что делает именно это.
Джули понизила голос – напускала таинственность:
– Сначала я решила, что он просто хам.
Он? Я?
– Гордон?
– Ну вот, так и знала, что лучше помолчать, – спохватилась Джули.
Признаюсь, я был в шоке. То есть я, конечно, подозревал, что поначалу показался ей слегка… необычным. Ну, может, не очень приятным в общении. Но чтобы хамом…
– Нет-нет, продолжайте, – произнес я вслух. – Я вас понимаю. Наверное, многие думают так же, как вы.
– Вполне возможно, – задумчиво согласилась Джули.
Что, правда? Есть кто-то еще?
– Но ведь теперь я так не думаю. Гордон… он такой… Чем больше я с ним общаюсь, тем больше он растет в моих глазах.
Уф, хоть что-то хорошее.
– Теперь я поняла, что он очень меня вдохновляет.
О, это еще лучше.
– Он такой честный человек. Искренний, открытый. У вас замечательный брат, Арт.
Джули испустила долгий вздох, от которого у меня самого перехватило дух. Она как-то незаметно передвинулась ближе ко мне – так близко, что я мог сосчитать веснушки у нее под ключицей (четыре).
– Он вам правда нравится? – спросил я.
– Очень! Он такой умный. На меня столько всего навалилось, а он меня вытаскивает. Он очень интересный человек. И такой собранный. Такой ответственный.
Ее палец опять нашел застывший наплыв краски, этот голубой сосок. Она все дразнила его, трогала, теребила. Я верил всему, что она сказала обо мне. Каждому слову. И чувствовал, что бесповоротно, по уши влюбляюсь. В себя.
Взгляд Джули вырвал меня из любовного транса.
– А как он в вас верит, Арт! Мне это очень нравится. Он считает, что вы ужасно талантливый. – Она взяла мою руку и прижала к своей груди – пылко, настойчиво. – Он знает, что вы закончите все свои скульптуры. Даже и не сомневается.
Это я-то не сомневаюсь?
– Не сомневаюсь… то есть не сомневается? – И вы их закончите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31