Когда Арт понял, что ключи, видимо, у него в кармане джинсов, то стал загнанно оглядываться – как крыса в мышеловке в поисках несуществующего сыра. К счастью, унывал он недолго. Именно это мне больше всего в нем нравилось. Может, он и напоминал крысу. Но такую, которая нипочем не сдастся.
– Ну что, солнышко, попробуем так. Если вы поможете…
Он повозил головой по потолку, уперся плечами в подголовник, а ступнями – в пол. Ему удалось оторвать зад от сиденья и выгнуться так, что его бедро оказалось почти у самого моего лица.
– Теперь попробуйте… ой… сунуть руку мне в карман и достать их. Давайте, солнышко. Постараюсь удержаться.
Я просунула пальцы в узкий и тугой карман, но под таким неудобным углом ничего не могла нащупать.
– Можно быстрей, солнышко? Ой, голова! – Его шея совершенно нереально вывернулась, и макушка впечаталась в лампочку.
Я собралась с силами и глубже пропихнула пальцы ему в карман. Ничего. Видимо, ключи в самом низу. Ничего. Еще дальше?
– Нет? Твою мать! Пардон, лапочка. Значит, в другом кармане.
С другой стороны?
– Гордон, по-моему, вам лучше выйти. Так будет проще.
– Если я вылезу, то назад уже не влезу. Мое тело знает, что сейчас чувствует эта машина. Второй раз она меня не впустит. Так что это наш единственный шанс. Давайте, золотце.
Я встала коленками на сиденье – так легче было добраться до дальнего кармана – и навалилась всем телом Арту на грудь…
– Ой, простите, Гордон!
– Ничего-ничего. Действуйте, солнышко. Мои расплющенные пальцы втиснулись в другой карман и ползли по бедру Арта – вниз, вниз, все дальше и дальше…
– Вроде что-то есть.
Там что-то было. Там явно что-то было. Вот только ключи или?.. Ой!
Будь это в кино, мы, конечно, уже вовсю целовались бы. Ключи ключами, но… Мы заглянули бы друг другу в глаза и поняли, что настал час – тело льнет к телу, сердца полны надежд, карманы полны… И тут-то бы все свершилось: мощный аккорд и не менее мощный взрыв.
Признаюсь честно: пока я прижималась к Арту и шарила у него в штанах, мне подумалось – а может… Я вдруг заново ощутила, что у меня есть тело. И что мое тело свободно.
Ах, как бы это было просто! Просто поддаться чувствам. Я закрыла глаза и представила, как проведу пальцем от ямочки между его ключицами вниз, по груди, потом по животу, проберусь под пояс джинсов. Как у него втянется живот, будто приглашая мою руку скользнуть дальше, по этой голодной впалости. Дальше… ниже… еще… еще ниже… Сексуальное напряжение снято.
Вот только трепет у меня в паху быстро сменился нехорошей тяжестью в желудке.
Потому что я поняла: мои чувства – жалкая банальность, и ничего больше. Просто он первый мужчина, который подвернулся после Хэла. А я одинока. Когда все кончится, я раскаюсь. Мне станет стыдно и противно. И я задавила свой порыв.
– Есть! – Я побренчала ключами перед Артом.
И тут-то заметила, что он смотрит не на ключи. А на меня. И что лицо у него странное, чуть ли не страдальческое. Ох. Он обеими руками взял меня за плечи, я и вдруг осознала: это мне все кажется банальным. А ему, может, и не кажется.
Арт приблизил губы к моему уху. Я почувствовала его теплое дыхание. Его бедра ходуном ходили подо мной. А он оказался не таким тощим, как на вид. У него были мускулы, о которых я нипочем бы не догадалась.
Что-то все слишком запутано для профессиональных отношений. Даже таких нестандартных, как наши.
– Боже мой, детка… – голос Арта шел из самых глубин его существа, – я… вы…
Молчи! Не надо!
– Вы меня сейчас локтем проткнете!
Запах растительного масла или новогодней елки напоминает мне тот наш обед в машине (воспоминаниями я обязана остаткам жареной картошки и хвойному освежителю воздуха, который Томас держал в салоне).
– По-моему, здесь не курят, – сказала я, когда Арт полез в карман за сигаретами. – Томас убрал пепельницу. Видите дырку?
– А по-моему, курят, солнышко. Дырка, наверное, просто для красоты. Или для мелочи. Или для атласа. А может, даже для сигарет. Вот, глядите. В самый раз! – Он затолкал в дырку пачку сигарет. – Явно специальный держатель для курева.
– А вам не кажется, что пора бросить? Вы много курите.
– Сам знаю, солнышко.
– Вот и поставьте себе цель. Я буду стремиться к своей цели, а вы – к своей. Могу вам помочь. У меня очень хорошо с самодисциплиной. Это мое сильное место.
Предложение не вызвало энтузиазма, скорее одну только неловкость, а Арту и без того уже было не по себе. Маэстро явно любил простор. Для тела и для мысли. Он никогда не сидел на стуле, предпочитая разваливаться на нем, почти что укладываться поперек. В крошечной же машинке Томаса разгуляться было негде – и настроение у Арта стремительно портилось.
– Кстати, о целях. От вашей Томас не в восторге. – Маэстро завел машину и задом подъехал к окошку раздачи. – Кофе будете?
Томасу не нравилась моя цель? Он ничего такого не говорил во время нашей встречи. Правда, нас быстро прервало столкновение, так что, может, он просто не успел высказаться.
– Лично я считаю вашу цель великолепной, но Томас… ну, думает, что вы способны на большее. Он о вас очень высокого мнения, поэтому хочет предложить дополнительную задачу.
– Например?
– Да что хотите, только бы вам стало лучше.
– Все равно что?
– Да. Лишь бы вы ощутили, что жизнь налаживается.
– Я уже однажды придумала замечательную цель, и что вышло?
– Да это не цель, а хренотень какая-то. – Арт замахал продавцу.
– Разве можно так с клиентом? Это мое личное дело.
– Какая разница, личное или не личное? Все равно это цель неудачника. Я вам помогать не стану, и не надейтесь! Придумали тоже! Генеральная уборка во всем доме! Это не цель. Она вас недостойна. Разобрать гардероб? Пожалейте свое время. Что-то вы скатываетесь на всякую ерунду. Ну, соображайте!
Я молчала.
– Ну же, – не отставал он. – Что вы всегда мечтали сделать? Заветная мечта? Ну?
Испепеляющий взгляд у меня, надеюсь, получился, но лишь подлил масла в огонь.
– О чем тайно мечтали? Научиться на чем-нибудь играть? Ну хоть на гитаре. Все хотят играть на гитаре. Написать книжку? Разве это так трудно? Разбить сад? Выучить итальянский? Влюбиться? Солнышко, нужно придумать что-то творческое, чтоб грело душу. Теплое. Чтоб в него можно было зарыться носом. Или укутать сердце. Что-то такое, чтоб осталось с тобой на всю жизнь. А то – уборка! Господи, отдраить дом! Да что за цель такая гребаная? Отстой!
Разве? После этого ни один из нас не проронил ни слова. Он довез меня до цветочной лавки Томаса и высадил.
Я уже прошла квартал в сторону редакции, когда у меня зазвонил мобильник.
– Прости, солнышко. Я псих недоделанный. Разворачивайся. Я тут, сзади.
Он и вправду был там.
Через час великий маэстро наконец расправил свои длинные конечности. Мы стояли на тротуаре возле Королевской фабрики балетной обуви (основана в 1908 г.). В небольшом трехэтажном кирпичном здании помещалась мастерская брата Гордона. Младшего брата по имени Арт. Маэстро явно хотел устроить мне экскурсию по мастерской.
– А это прилично – заходить в мастерскую, когда его нет?
– Вполне. Братец у меня классный. Он будет рад, что вы все это увидели.
Этот Арт оказался скульптором. Работа у него такая.
– В сущности, скульптор – не профессия. Скорее призвание. Как у священника, – с гордостью объяснял маэстро. – Только от секса не надо отказываться. Ну и конечно, заработок поменьше.
Меньше, чем у священника?
– Ему мало что удается продать в последнее время. Но его будут покупать. Я очень в него верю. Все говорят, что у него талант. Скоро у Арта откроется персональная выставка.
– Здорово. Когда?
– Обойдемся без дат, – отрезал он.
– Без дат?
Он серьезно покачал головой. Я вообще никогда еще не видела его таким серьезным.
– Не будем об этом. – Маэстро вскинул руки, защищаясь от дальнейших расспросов.
– Я не хотела…
– Не в вас дело, солнышко. Просто Арт очень чувствительный. Творческий человек. Ранимый. У него сейчас кризис. Поэтому он не хочет говорить про выставку, боится сглазить.
– Но говорит-то не он. Говорим мы с вами.
– Ему вообще не нравится, когда об этом говорят. – Маэстро начинал злиться.
– Может, ему нужен стимул? А вы не можете ему помочь?
– Когда закончит, тогда закончит. – Гордон послал мне предостерегающий взгляд. – Думаете, он сам не знает, какой идиотизм – проторчать в мастерской больше четырех лет и все еще быть на воробьиный хрен от прорыва? Просто кто-то должен в него верить. Я верю. Всецело.
В жизни не видела, чтоб кто-то так болел за брата. Вот уж не подозревала в Гордоне подобной чуткости!
– Арт делает что может. – Он отвернулся, достал ключ и отпер обшитую металлом дверь. – Это хотя бы начало.
За дверью оказался темный коридор с крутой лестницей в конце. Солнце ворвалось вместе с нами, пятно света бросилось на пол, как подросток с размаху шлепается на песок. В косом луче заплясала пыль. Маэстро взбежал по лестнице через две ступеньки.
– Сюда. Пошли.
Когда я дошла до второго этажа, он ждал меня, застыв посреди комнаты. И явно волновался. Так, будто это была его собственная мастерская. Он выглядел совсем мальчишкой.
– Как вам, Джули?
У меня вдруг заколотилось сердце. От ходьбы по лестнице или из-за зрелища, которое мне открылось?
Надо мной висели два или три десятка чудесных воздушных композиций. Крупные тяжелые шары всех цветов радуги под тонкими-тонкими дугами. Будто метеориты на паутинках. Ну и как мне?
– Красиво… Невероятно.
– Правда? – Он ревниво следил, как мой взгляд переходит с одной фигуры на другую. – Брат спросит меня, что вы сказали. Захочет услышать точные слова.
– Можно сказать, что с этой минуты я больше не хочу драить дом, – ответила я. – Но ведь он не поймет, правда? Придется расшифровывать.
– Шикарный отзыв, солнышко. Самый лучший. Не волнуйтесь, Арт поймет.
Мамины мурашки вернулись. Причем с головы до ног. Я точно знала, что они мне не мерещатся, но все же для верности позвала Марджи и Триш.
– Он кто? – шепнула Триш, глядя в садик, где мама, с закрытыми глазами и вся в мурашках, развлекала великого маэстро. – На психоаналитика никак не похож!
– Какое-то знакомое лицо… – задумчиво протянула Марджи.
– Он точно не актер? И не писатель? – выпытывала Триш. – Фактура подходящая, да и мурашки – верный признак. Во всяком случае, раньше промашек не случалось.
– У него брат скульптор, но не он сам. Нет! – Я постаралась увидеть Арта ее глазами. – И «кантри-энд-вестерн» он тоже не поет. Я с ним познакомилась по работе.
Марджи пришла в замешательство:
– И давно у Деборы началось?
– Пару часов назад, когда он привез меня. Мама была на веранде и, по-моему, «взъерошилась» еще до того, как он вылез из машины. И с тех пор мурашки не сходили. Сначала были на руках и груди. Гордон остался выпить, и теперь они повсюду. Честное слово, даже за ушами.
Из садика донесся взрыв хохота. Арт изображал в лицах какой-то случай, в одной руке – сигарета, в другой – бокал вина. Мама сидела лицом к нему, с закрытыми глазами, и заходилась смехом. Я, конечно, радовалась, что она так увлечена, но была во всем этом и какая-то странность. Марджи и Триш стрельнули друг в друга взглядами.
– Дареному коню в зубы не смотрят. Но нам это не нравится. Да, Триш?
– Что-то тут нечисто, – кивнула та. – Нутром чую. Спорю на бутылку «Гранжа» – он не тот, за кого себя выдает.
20
Арт
Я мало смыслю в искусстве, но точно знаю, чего в нем не люблю.
Арт Стори
С недавних пор я стал подмечать, что многие мои знакомые куда сильнее затраханы жизнью, чем мне казалось. Увы, и я тоже. Какой удар по моему самолюбию!
Я уже начал думать, что годам к тридцати пяти – сорока наша жизнь входит в ту колею, где и останется до самого конца. Все, пора собирать камни. Пора считать цыплят. Смотришь вокруг и видишь, что сталось с твоими друзьями. Понимаешь, что их мелкие пунктики – когда-то прекрасная затравка для полночных бесед – выросли в большие, и уже совсем не такие милые, странности. И в голову приходит, что та же участь, наверное, постигла и твои смешные причуды. Что все восклицательные знаки твоей жизни потихонечку, незаметно свелись в твой жизненный приговор.
Может, единственный выход – признать, что большую часть жизни ты проторчал в тупике? Наверное, я не единственный, кто ткнулся физиономией в великое зеркало правды?
«Свет мой зеркальце, скажи – может, меня и вправду затрахала жизнь?» – «Да ладно, Арт, не грызи себя. С тобой все нормально». – «Правда, зеркало? Правда?»
Ну да, да, я напился. Было поздно, я сидел один. И, если честно, со мной все было не так уж нормально. Вряд ли вас это удивит. Вы небось давно сообразили, какой десерт мне светит. Кто-то из вас, возможно, даже машет официанту: «Сюда, и поживей. Сколько можно ждать! Вот он, ваш клиент. Дайте-ка меню. Что там полагается за лень, вранье, зарытые таланты, безответственность, разврат, неспособность вовремя принять решение, неспособность достичь успеха и самое мерзкое – неэтичное поведение? Пусть теперь ест!»
Но черная полоса в жизни вечно застает меня врасплох. Не то чтобы я ничего не предчувствовал. Просто не мог до конца поверить, что она все-таки настанет.
Наверное, потому я и валялся тогда на скамейке в мастерской – в тусклом свете убывающей луны и с банкой из-под пива в руке – и рассматривал своих дражайших сообщников. Единственных своих спутников – других уже не будет. Мои скульптуры. Вот мы и остались одни. Да и среди них не найдется рисковой души. Тайн бытия они никому не раскроют. Видно, пора на них поставить крест.
А жаль, потому что в общем и целом все как раз налаживалось. Я сидел на пиру жизни и совсем не помышлял о десерте.
Во-первых, хоть Гордон и не пришел в себя, но врачей ободрил тот факт, что волос у него стало больше, чем у любого из них. (Сестра Крисси даже предложила заплести ему дреды.) И с каждым моим приходом в больницу Мишель держалась все вежливей. Наши ряды заметно поредели – даже Тони с Сандрой скатились до трех посещений в неделю. На их фоне мое постоянство выглядело солидно. Однажды Мишель так прониклась, что даже поблагодарила меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31