Но одно он знал твердо: в самшитнике и в зарослях акации ничего настолько большого и опасного не водится - колючие ветви мешают развернуться. Поэтому Хорваг решил, что шумел человек. Мало ли, гонец, к примеру, из Левеса заблудился, или сборщики орехов из пустыни возвращаются, или… Тут Хорваг не на шутку встревожился - а что, если это кто-нибудь из «песчаного» люда? Свободных охотников пустыни, что не признают законов и не чтят Повелителей? От них можно ждать всего, чего угодно. Опасный народ.
На всякий случай Хорваг поднял свой нож, негромко позвал:
- Эй! Кто там есть?
Укуса он не заметил и не почувствовал. Только почему-то неожиданно перевернулся мир, ушла почва из под ног, и Хорваг рухнул на спину, пребольно приложившись затылком о что-то твердое. Мелькнуло что-то рыжее, лесоруб инстинктивно прикрыл голову руками, надеясь, что пронесет.
Между тем, кто-то грубый подхватил его жесткими когтистыми лапами и понес. Тут и пронзила все его тело нестерпимая боль. * * *
Их взяли в плен жутким способом. Муравьи привыкли обездвиживать добычу, обкусывая ей лапы, - чтобы не убежала. Так они поступали и с врагами. Без одной-двух ног противник становится неповоротливым, и над ним легче одержать победу.
Только шестиногие не знали, что человек, лишившийся вдруг ног, может умереть от болевого шока. Из дюжины захваченных в плен людей дорогу до Главного Жилища перенесли лишь пятеро. Среди них был и Красет.
Пришел в себя он только внутри какой-то маленькой пещерки. Душный и влажный воздух обволакивал со всех сторон, над головой нависал ноздреватый камень, вроде песчаника. Света почти не было, слабо мерцали зеленоватые пятна плесени на стенах. Пахло чем-то резким, невдалеке раздавалось зловещее шуршание.
Красет пошевелился.
- О! Пришел в себя, - вполголоса прошептал кто-то. - Ну-ка…
Над ним склонилось осунувшееся лицо с запекшейся царапиной на щеке. Светлые волосы незнакомца, когда-то, похоже, волнистые и красивые, теперь от крови и грязи свалялись в неопрятные колтуны.
- Ты кто? - еле выдавил из себя Красет.
- Сайл, сборщик орехов из Валега…
Валег был небольшим поселком у самого края долины, примерно в полутора переходах от Левеса. Оттуда часто наведывались гонцы-скороходы с приказами и новостями. Красет даже хорошо знал некоторых.
Сайл меж тем продолжал:
- Мы уж тут пятый день торчим - я, да вон Милвер, тоже земляк мой. А тебя рыжие только вчера притащили. Сам-то откуда?
- Из… Ле… веса… Красе… том зовут… - А-а, рыбак, значит. Не повезло. В самый лов, небось, попался?
Сил, чтобы кивнуть, не было, но Сайл, похоже, не нуждался в ответе.
- Понятненько… А нас с Милвером тоже за работой повязали. Мы впятером вышли орехов набрать, как раз они созревать начали. Только первые две корзины набили…
Сайл говорил много, взахлеб - видно было, что этим он старался скрыть гложущий его изнутри страх. Чего-то он смертельно боялся и гнал эту мысль от себя, плел словесную паутину, говорил, говорил, говорил…
-… как эти твари из кустов на нас и набросились. Мы поначалу и не сообразили, что рыжие-то на нас жвалами щелкают, бегут себе мимо - и ладно. Обычно муравьи на людей не нападают, разве нет? Любого спроси… Вот ежели на тропу их забредешь случайно - тогда да, могут и на жвалы поддеть. Так старики говорят. Мы-то с муравьями раньше и не сталкивались, их в наших краях нет. А вообще, кто их, рыжих, знает - чего им в голову придет? Так что мы поначалу опешили, потом все же дошло: шестиногие-то не шутят. А отбиваться все одно нечем. Оружие с собой не брали, даже самого завалящего копья не было - ножи, чтоб орехи выкапывать, и все. Места вокруг десять раз вдоль и поперек исхоженные, кого там бояться? Да и сам знаешь, во время сбора орехов - не до охоты. Так что ни крикнуть, ни пальцем шевельнуть не успели, жвалами раз-раз! - и готово дело. Ни один не ушел. Такие дела… Взяли пятерых, а сюда только меня с Милвером принесли. Остальные… остальные там остались, в пустыне, не выдержали дороги. Три полных перехода без пищи, воды, жара - страсть! Ты-то как добрался? Тяжко было, небось?
- Не… помню…
Говорить было тяжело. Но требовалось выяснить одну вещь. Красет, с трудом выговаривая слова, переводя дыхание после каждого, спросил:
- Меня… принес… ли… одного…
- Нет. Тебя, да еще двоих. Только один сразу почти умер - кровью истек, бедняга, - а второго наутро рыжие куда-то уволокли. Больше мы его не видели.
- Кто…
- Кто они? Один - из наших, валеговских, лесоруб, Хорвагом звали. Жалко парня! У него дома - жена, парнишек трое, мал мала меньше, а он тут… помер. Вот…! - Сайл ругнулся сквозь зубы.
- А второй даже разговаривать с нами не стал, как узнал, что мы под пауками ходим. Под ноги себе плюнул, пробурчал что-то - про рабов, да про смертоносцев еще нечто нелестное… Как он их приласкал, а, Милвер?
- Раскоряки, - прошептал из темноты совсем молодой голос.
- Угу. Я слышал, у жуков-бомбардиров наших хозяев так кличут. Но парень этот, если по виду судить, явно не оттуда - скорее, из пустынников, охотник. Рожа, живот, ноги - все темное, будто его над огнем коптили. Как раз его-то утром и уволокли, а он - ничего, смелым оказался: правой руки нет, бедро все располосовано, а все одно отбивался. Только где ему с этими рыжими гадами совладать!
Красет кивнул.
Значит, и Геммы, и Леклера больше нет в живых. Как и Келы… Ох, зря ты напрашивалась в этот злосчастный поход за рыбой, бедняжка! Сидела бы дома, была бы сейчас хоть и вдовой, но, по крайней мере, живой вдовой…
- Ты лежи спокойно, не двигайся. У тебя это… - Сайл замялся, - ног нет. Я тряпками кое-как перетянул, чтобы кровь унять, но тебе лучше не шевелиться, а то снова пойдет.
Сайл еще долго что-то говорил, и его голос действовал успокаивающе. Красет забылся беспокойным сном.
Когда он проснулся, то долго, до хрипа звал собратьев по несчастью.
- Сайл! Милвер!
Никто так и не отозвался. Красет понял, что остался один. Болели ноги, обрубки опухли, покраснели, воспаление поползло вверх к бедрам, все тело горело, жар выжимал последние запасы воды. Хотелось пить… Красет начал бредить, ему то и дело казалось, что он видит Леклера и Гемму. Рыбак звал их, пытался ползти и тогда образы погибших друзей таяли, и возникала все та же стена с клочьями слабо святящейся плесени. Иногда его окружали толпы свирепых муравьев, готовых сомкнуть жвалы на его шее. Красету чудилось, что они вот-вот съедят его. Тогда он в изнеможении зажмуривался, думал: будь что будет, только бы поскорее… Но ничего не происходило, никто не набрасывался на него, не рвал на части его тело. Пересилив страх, рыбак открывал глаза - вокруг снова было пусто.
Когда на самом деле жесткие зазубрины жвал цапнули его за бок, Красет даже не очнулся. Он так и не понял, что муравьи куда-то носили его. Реальность и бред слились для него воедино. Он уже почти ничего не ощущал, ни голода, ни жажды, только тупую, ноющую боль.
Ночью он умер. На рассвете пробудившийся рабочий муравей, прочесывая Жилище в поисках накопившегося за ночь мусора, подхватил безжизненное тело и вынес его на солнце - подальше от муравейника. * * *
Допрашивать пленных оказалось не так сложно. Он думал, что двуногие будут сопротивляться его напору, попытаются закрыть свой примитивный разум, запрятать поглубже мысли. Он приготовился ломать волю этих ничтожных существ, но они неожиданно легко открылись ему. Двуногие калеки совершенно не сопротивлялись ментальному вторжению - они были обессилены ранами, долгой дорогой, отсутствием пищи.
(Была и еще одна причина, которой повелитель муравьев не знал: за годы владычества пауков люди настолько привыкли, что их сознание открыто смертоносцам, что даже перестали это замечать. А перестав замечать - разучились сопротивляться, прятать свои мысли. Говорят, когда-то Великий Найл тоже приметил эту особенность в разумах паучьих слуг. Тогда он сравнил их насквозь прозрачные мысли с проходной комнатой, двери которой распахнуты настежь. Входи, кто хочешь…)
Битва в каменном Жилище у протоков показала, что ему противостоят две группы врагов. Восьминоги, чем-то отдаленно напоминающие его муравьев - большое число конечностей, та же прочная хитиновая скорлупа, мощные челюсти, похожие на жвалы, - являются высшей кастой. А мягкотелые, слабые двуногие выполняют их приказы, прислуживают. Добывают пищу, строят Жилища. Возможно, что они - просто трудолюбивые, но почти неспособные воевать рабочие особи. Вроде фуражиров-носильщиков или чистильщиков.
Управляет же всем некий Великий Восьминог-Повелитель, чей образ переполнял куцые рассудки двуногих. В их представлении он - огромный, всесильный и всеведущий. Его приказы передаются другим восьминогам, рангом пониже, а они уж руководят низшими. Могут от отчаяния и в бой послать, как это случилось в Жилище у протоков.
И хотя двуногие сопротивлялись, надо признать, упорно, сноровки и сил у них для битвы нет. Они - не воины.
В том сражении за каменное Жилище двуногие слуги, ожесточенно сопротивлявшиеся вначале, неожиданно потеряли всю свою ярость, стоило только уничтожить их повелителей - бурых и черных восьминогов. Конечно, мягкотелые не отступили, продолжали вяло отбиваться, но точно так же повели бы себя и его рабочие муравьи: защищали бы Жилище даже в самой безнадежной ситуации. Это заложено в них и без его приказов…
Муравьиный владыка мыслил своими категориями, мало понятными и людям, и паукам. Он все равнял по себе, даже не задумывался о том, что могут быть и другие формы разума. Образ Великого Восьминога-Повелителя был слишком похож на него самого. Следовательно, ему противостоит другой мощный разум, управляющий тысячами младших разумов. Только его враг волю свою передает не напрямую, а через множество посредников - тех самых восьминогов. Он даже ощутил некоторую зависть к противнику: как ему удается из одинаковых личинок выводить столь непохожих особей?
Главный вывод из этих размышлений нес гибель смертоносцам: двуногих уничтожать по возможности, но бурых и черных восьминогов истреблять ценой любых потерь. Тогда сопротивление рабочих угаснет само собой. Основная же цель - найти Жилище Великого Восьминога-Повелителя. И уничтожить его… * * *
Лимм предпочитал жить один с тех пор, как ушел из семьи. С того времени уже минула дюжина дождей, а он будто и не собирался ничего менять. Родственникам это не нравилось, сестра то и дело пыталась женить его на одной из своих подружек, но парень оставался непреклонен. Благосклонность женщин ему доставалась и так - Лимм был удачливым и щедрым охотником, а больше ему ничего и не надо было.
Содержать в чистоте свою нору он был бы в состоянии и сам, если бы порядок и чистота его хоть сколько-нибудь беспокоили. Больше всего на свете Лимм любил одиночество. Чтобы никто не зудел над ухом, когда, устав после тяжелого охотничьего похода, он заваливался на протертые шкуры своей лежанки. Чтобы никто на нее, эту охоту, не гнал, когда не хочется, - запасов, мол, только на два дня осталось. Всего этого Лимм навидался в детстве. Когда же он вырос, то ушел от своей многочисленной и беспокойной семьи, разыскал к югу от занесенной песком скалы неплохую нору и поселился в ней.
Скала была местной достопримечательностью. Говорили, что таинственные знаки у нее на боку - совсем не игра ветра и воды, а письмена Прежних. Что в этих закорючках, как всегда, заключена мудрость мира. Говорили даже, что, если найдется человек, который сможет прочесть надпись, то она окажется похлеще, чем тайны Белой Башни. Врали, небось. Лимм всерьез эти байки не воспринимал, но все же слазил на скалу из интереса. Ничего особенного. Какие-то трещинки, зазубрины, дыры и дырочки поменьше… Только время зря потерял.
В тот день он не собирался идти в пустыню. Добытого позавчера бегунка на сегодня еще хватит, если не слишком привередничать и не обращать внимание на запах. Геала, нынешняя подруга Лимма, вроде бы обещала научить его коптить мясо под жаркими солнечными лучами. Тогда можно будет на охоту и через пять дней ходить, а не через три, как теперь. Но за водой все-таки придется сходить, пока солнце не успело подняться высоко.
Для воды у него был прекрасный мех из шкуры гусеницы-мохнача, дар одной из воздыхательниц. Лимм улыбнулся. Эта одинокая вдовушка уже пятую луну намеками приглашает его к себе. Все какие-то предлоги выдумывает. В последний раз жаловалась, что подпорка в норе покосилась, грозит, мол, упасть, а ей, бедной, в одиночку, без помощи крепких мужских рук ну никак не справиться.
Он подхватил с каменной полки, служившей ему столом, пустой мех, не без труда вытащил притершуюся пробку, перевернул, потряс, будто надеясь, что каким-то чудесным образом воды все-таки еще немного осталось и не придется тащиться к источнику. Из костяного горлышка выкатилась последняя капля. Ничего не поделаешь, придется идти.
Оружие Лимму поначалу брать не хотелось - налегке и сбегать проще, и путь кажется вдвое короче. Но потом все же он взял копье, сунул за пазуху пращу: пустыня - не уютная родная нора, ошибок не прощает. А еще она не любит бесшабашных глупцов и часто наказывает их по всей строгости.
Однажды она преподала Лимму урок. Он шел в гости к Геале, нес ей два отреза превосходного мяса, даже, помнится, насвистывал что-то веселое. Идти недалеко - через две дюны перемахнуть, да потом полета перестрелов вправо. Тогда он решил не брать оружие. Зачем? Дело было ранним утром, краешек солнца еще только показался из-за горизонта, пауки-верблюды пока спали в своих норах, а лучшая защита от скорпиона всегда с собой - быстрые ноги.
В тот день Лимм вылез из своей норы, бодро прошагал немалую часть пути, даже не оглядываясь по сторонам. И тут из-за гребня дюны, откуда ни возьмись, выскочила фаланга. Эти зверюги любят охотиться по ночам, ближе к утру - но, похоже, эта не успела еще ничего добыть себе на завтрак, потому и забрела так далеко. Вот с ней тягаться в скорости человеку бесполезно - восемь ног всяко быстрее двух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36