Подписи не было. Я перевернула листок. На другой стороне было написано: «Приходите одна».
Черт! – Я выронила записку и отскочила чуть ли не к дивану. Это что, издевательство какое-то, что ли?
Тут же, не тратя ни секунды, я взяла трубку и позвонила суперинтенданту Хеннесси в Оксфордшир. Ее не оказалось на месте, но дежурный сержант, услышав, кто я такая, немедленно дал мне номер ее мобильного телефона. Со мной обращаются как с особо важной персоной, мрачно подумала я и набрала номер; трубку взяли немедленно.
– А, миссис Медоуз, я как раз хотела с вами побеседовать.
– Правда? – Мое сердце опять заколотилось.
– Да. Я сейчас в Лондоне. Мы только что вышли из вашего дома.
– А. Да, разумеется. – Я и забыла, что она собиралась обыскать дом. – И что? – настороженно спросила я. – Нашли что-нибудь интересненькое?
– О да, даже очень интересненькое. Сказать, что?
– А у меня есть выбор?
– Вообще-то, нет. В вашей спальне мы обнаружили записку. Под подушкой. Текст такой. – Она прокашлялась. – «Я не буду молчать, любовь моя. Даже не надейся. Мы слишком сильно влипли. Возвращайся ко мне. С любовью, твой зайчик-попрыгун Тим».
Повисла тишина. Я таращилась на трубку.
– Что скажете? – спросила она.
– Вы не могли бы повторить, пожалуйста? – пролепетала я.
– Разумеется. – Она перечитала текст, на этот раз чуть более проникновенно. И добавила: – Кстати, мы проверили почерк. Записка подлинная.
Я онемела.
– Миссис Медоуз?
– Да?
– Вы меня слушаете?
– Да.
– Вы хотели что-то сказать?
– Нет, ничего.
– Ничего, да?
Эта женщина в совершенстве умела выражать сарказм, повторяя последнюю реплику собеседника и добавляя вопросительный знак.
– Ничего, кроме того, что это явный подлог. Как я и говорила, мы с мистером Маквертером почти не знакомы. Я видела его всего пару раз в жизни. И он уж точно никогда не был моим любовником. По какой-то причине он пытается доказать обратное.
– Я бы хотела с вами согласиться, миссис Медоуз, но проблема в том, что последние несколько недель он находится у нас под замком. И подбросить эту записку в ваш дом он не мог просто физически.
– Значит, это сделал кто-то еще.
– А, понятно, кто-то еще. И с какой стати кому-то еще это делать?
– Я не знаю.
– Ах вы не знаете?
Ну вот, опять она за свое: испепеляющая ирония. Меня это уже бесило.
– В таком случае, я бы посоветовала вам поскорее узнать, потому что, честно говоря, картина не из приятных, не так ли? Вы отрицаете, что знали этого парня – в сексуальном или каком-то ином плане, – а потом мы обыскиваем ваш дом и находим интимные записки в вашей спальне. И что я должна думать?
– Я с вами согласна, и на вашем месте я бы тоже непременно пришла к незавидному для меня заключению. Все обстоятельства складываются не в мою пользу, не так ли, так почему бы не обвинить во всем меня? Почему бы не арестовать меня? Зачем вы топчетесь вокруг да около? Почему ваша убежденность не придает вам смелости, суперинтендант Хеннесси? Или правда в том, что вы и сами далеко не убеждены в моей виновности?
Последовала долгая пауза, во время которой я втихаря поражалась самой себе. Какой интересный ход, Рози! Обвинить в блефе старшего офицера, расследующего дело об убийстве, где ты – главная подозреваемая! Какой смелый, если не сказать – безрассудный, ход.
Я с некоторым облегчением услышала, как она наконец процедила сквозь зубы:
– Всему свое время, миссис Медоуз. Всему свое время. Так зачем вы звонили?
– Что?
– Вы мне сами позвонили.
– Ах да, – замялась я. – Ну… просто так. Хотела спросить, как… как у вас дела.
– О, дела у нас лучше некуда, миссис Медоуз. Мы скоро увидимся.
Я медленно повесила трубку. Уставилась на записку. Почему я ничего ей не рассказала? Может, просто боялась, что она появится в моем доме, включив сирену полицейской машины и захлопав дверьми, и мой таинственный гость пустится наутек, а она выставит эту историю как изощренную уловку с моей стороны и обвинит меня в том, что я сама накатала записку? Или же было что-то еще? Я задумалась, встала и подошла к окну. Мне пришло в голову, что тот, кто подбрасывает мне в спальню фиктивные записки, и автор анонимного письма может оказаться одним и тем же человеком. Может, он и надеется, что я расскажу обо всем полиции? А если это один и тот же человек, не заманивает ли меня он в еще более страшную западню? Может, он хочет меня подставить? Да, подумала я с бьющимся сердцем, так оно и есть. Кем бы ни был автор письма, он наверняка думает, что мне не хватит духу прийти в дом в одиночку, что я наверняка позвоню в полицию – как я только что и сделала. Он думает, что я притащу с собой мисс Стальные Трусы. Я схватила записку. В ней говорилось: в два часа во вторник. Вторник сегодня. Я взглянула на почтовую марку на конверте. Письмо было отправлено два дня назад. Кто-то слепо положился на ненадежную почтовую систему и понадеялся, что письмо доставят вовремя. И его доставили, а сейчас – я сверилась с часами – уже без десяти двенадцать. Если я потороплюсь, то как раз успею к назначенному часу. Я колебалась ровно долю секунды, а потом послала все к чертям. С меня хватит. Если после всех моих страданий мне суждено кончить жизнь с ножом в спине, пусть так и будет. Но я поеду в Лондон и раз и навсегда выясню, какого черта здесь происходит.
Я бегала по комнате, хватая пальто, деньги, ключи, сумочку, и в последний момент поднялась наверх и наткнулась на… шляпную булавку. Мамочка всегда внушала нам с Филли, что когда едешь общественным транспортом или где-то еще, где могут промышлять подозрительные личности – по мнению моей матери, подозрительными были все, у кого плащ чуть потрепан, – очень важно иметь с собой шляпную булавку. Это просто жизненно необходимо. Куда ее втыкать при подходящем случае, я понятия не имела, но ни капли не сомневалась, что сегодня булавка может мне пригодиться.
Я сбежала вниз по лестнице, подхватила Айво на руки и посадила бедного ошарашенного ребенка обратно в машину. Потом очень, очень осторожно проехала по объездной дорожке и остановилась чуть в сторонке от Фарлингса. С сыном на руках прокралась к кухне и поскреблась в окно, одновременно нервно поглядывая на двери спален. Его нигде не было видно, но это вовсе не значит, что он не следит за мной из башни или еще откуда-нибудь.
Я поскреблась еще разок.
– Марта! – прошипела я. – Слава богу, ты вернулась.
– А, это ты, – сказала Марта, открывая окно. – Он тебя повсюду ищет.
– И где он сейчас?
– Наверху, – она мотнула головой, – опять нецензурно орет по межгороду.
– Марта, мне нужно поехать в Лондон. Ты здесь еще побудешь? Не присмотришь за Айво?
– Присмотрю, конечно, Рози. Ты так много для меня сделала.
Она протянула руки, и я передала ей ребенка.
– И сделай мне одолжение, не говори Джоссу, куда я еду, ладно?
– Ладно, – неуверенно пробормотала она. – Значит, с тобой все в порядке? Ты больше не в беде?
– Нет, конечно. Я вернусь к вечеру, обещаю.
– Будь осторожна, – шепнула она мне вслед.
Я неслась по М4 на огромной скорости. Рулевое колесо отчаянно тряслось, и вся машина тревожно подрагивала. Моя старенькая бедняжка «вольво» уже давно пережила свои лучшие годы, и слишком частые поездки по кочковатым сельским тропкам брали свое. Мотор зловеще шипел и отчаянно противился моим попыткам изобразить из себя героя сериала «Полиция Майами» и грубо эксплуатировать ржавые древние шестеренки. Только не сломайся, взмолилась я сквозь зубы. Пусть от тебя что-нибудь отвалится, но только не сломайся. Скоро отвезу тебя в сервис, клянусь.
Без десяти два я подъехала к своему лондонскому дому. Я вышла из машины и огляделась. На улице было тихо и пустынно, как всегда посреди недели в середине дня. Я открыла маленькую железную калитку, которая привычно забряцала, и пошла по дорожке. В маленьком садике землю устилали гнилые листья; на облетевшем розовом кусте повисла обертка от «Твикса», принесенная ветром. Она печально трепыхалась на ветру. Я схватила ее, почувствовав угрызения совести при виде окружавшего меня запустения: ведь когда-то я трудолюбиво разбивала эту клумбу, сеяла траву, с религиозным рвением ухаживала за маленьким клочком земли, исполняя свой супружеский долг. Я повернула ключ в замке парадной двери. Когда мне наконец удалось оттолкнуть гору рекламного мусора, накопившегося за дверью, в нос мне ударил отвратительный запах сырости, всегда обитающий в заброшенных домах. Мне хотелось броситься к окнам и распахнуть их настежь, вытереть пыль со всех поверхностей, но я ограничилась тем, что прошла в кухню и открыла дверь черного хода, впустив поток холодного и влажного январского воздуха.
Повернувшись и войдя в дом, я вдруг поняла, что, возможно, здесь есть кто-то еще. С ухающим сердцем я замерла на месте и прислушалась. Может, мой таинственный друг уже здесь: взломал замок или пробрался через окно на втором этаже, а теперь поджидает меня, скрючившись за креслом или притаившись за дверью?
Сердце бешено заколотилось, а пальцы крепко сжали булавку в кармане. Я осторожно прокралась в комнату, поднялась наверх, заглянула в шкафы и под кровати, как делала, когда Айво снился кошмар. Только на этот раз мне не хватило храбрости закричать: «Выходи, медведь гризли, где бы ты ни был! Придется тебе сражаться с мамочкой!»
Я осмотрела и ощупала все возможные места и, наконец убедившись, что кроме меня, в доме никого нет, спустилась вниз. Как странно, что все в доме лежит на своих местах, даже диванные подушки, хотя здесь недавно побывала полиция. Я еще раз убедилась, что разруха в коттедже действительно была нужна им лишь для виду, и меня в который раз охватила ярость. Эти ублюдки просто хотели напустить на меня страху.
В прихожей я задержалась и провела пальцем по запыленной фотографии, стоявшей на столике. Это были крестины Айво. Я взяла снимок и стала разглядывать эту якобы счастливую семейную картину. На переднем плане стояла моя мать в пронзительно-желтом костюме; у нее был довольный и гордый вид. Я приютилась рядом с ней: раскрасневшаяся и довольно толстая, но счастливая, с Айво на руках. Позади – папа, как обычно бледный, но улыбающийся, а рядом с ним – Филли, роскошная и холеная, в кремовом льняном костюме и темно-синей шляпе. Майлз смотрел не в камеру, а на Филли, с нескрываемым обожанием. Здесь был и Том, загорелый, красивый, в светло-голубой рубашке от «Брукс Бразерс», только что из Лос-Анджелеса. Элис, крестная мама, немного уставшая, но все же ослепительно красивая в жакете из старинного кружева и гобелена; рядом с ней – Майкл, явно позирует перед камерой, напыщенный донельзя, самодовольный, кичащийся своей мужской неотразимостью. Крестным отцом был Боффи – он широко улыбался в костюме в тонкую полоску, а рядом с ним – Шарлотта в винно-красном костюме и дядюшка Бертрам, проказливо ухмыляющийся в камеру. В первом ряду, рядом со мной, стоял Гарри. Его костюм десятилетней давности чуть не лопался по швам: в свое время это была довольно оптимистичная покупка, но в крестины Айво его пришлось запихивать в костюм силой. Лицо Гарри побагровело: наверное, залил за воротник по случаю; но он сияюще улыбался Айво и был безмерно рад.
Я еще раз взглянула на фотографию. В горле у меня повис комок. Что бы ни произошло позже, что бы мы ни делали, ни говорили, на этой фотографии была счастливая семья в счастливый день. С удивлением, пытаясь рассуждать справедливо и не сентиментальничать, я осознала, что тот день действительно был одним из самых счастливых в моей жизни. Крестины моего любимого сына.
Дверной звонок прорезал тишину. Я чуть не выпрыгнула из своей шкуры и при этом выронила фотографию, которая упала на каменный пол. Стекло разбилось на тысячу осколков. Я быстро выбежала из комнаты, пробралась в прихожую и притаилась за занавеской у панорамного окна. Я проползла вдоль стены и выглянула на улицу. Сердце выпрыгивало из груди. Боже, а ведь я хотела подготовиться, собраться с духом, занять выгодную позицию: например, у окна на втором этаже, чтобы сразу увидеть, кто идет по улице и по садовой дорожке! А теперь все, что я видела, да и то выгнув шею, – это красный мерседес, припаркованный на соседней улице. Машина была незнакомая. Немного отодвинув занавеску, я заметила чей-то боковой силуэт на крыльце. Человек у двери был в длинном пальто и коричневой фетровой шляпе и нарочно встал поближе, чтобы мне ничего не было видно.
Я прижалась к занавеске. В горле пересохло, и меня сильно затошнило. Какого черта я здесь делаю? Ох Рози, дурочка, зачем же ты приехала? В какой-то момент в голове промелькнула мысль, что надо бежать. Я могу рвануть по коридору в открытую дверь черного хода. Но, собравшись с духом, я прокралась обратно через гостиную и вошла в прихожую. На цыпочках, украдкой, подошла к входной двери. Проклиная все на свете, что мне не хватило сообразительности потратиться на маленькие глазочки, о которых вечно твердил Гарри, я медленно потянулась к задвижке. Сжала ее, и тут в дверь позвонили опять. Настойчиво, прямо над моим ухом.
– Ааааа! – невольно завизжала я, и тут же жалко пропищала: – Иду!
Я подождала. Молчание. Господи, как мне хотелось, чтобы чей-нибудь дружелюбный голос ответил: «Вот и отлично! Не спеши, это всего лишь я, молочник принес пакет молока!» Но этого не произошло. И я снова подняла руку, дернула засов, открыла дверь и вгляделась. На пороге, в длинном черном пальто и старой фетровой шляпе, надвинутой на самые глаза, стояла Шарлотта.
Глава 27
– Шарлотта!
– Здравствуй, Рози.
– Господи! – Я вытаращилась на нее, как идиотка, с открытым ртом.
– Можно войти? – наконец произнесла она.
– Что? О! Боже, да, разумеется… извини, проходи, конечно! Я рада тебя видеть!
Я радостно отошла в сторону. Господи, какое облегчение!
Шагнув в дом, она подставила щеку для поцелуя. И мне так не терпелось ее чмокнуть, что я поскользнулась и упала на нее, чуть было не поцеловав ее взасос.
Она зашла и неуверенно замялась посреди комнаты, оглядываясь вокруг. Одной рукой она теребила шелковый шарф, и я сразу поняла, что она нервничает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53