Я улыбнулась и глубоко вздохнула, свернув на узкую тропинку; холодный ветер щипал щеки и уши. Я почувствовала себя легче и счастливее, чем была многие годы.
– Мы идем к Элис? – прокричал Айво.
– Да, милый.
– И Молли и Лу?
– Конечно. – (Молли и Лу – дочки Элис.)
– И по магазинам? – с надеждой добавил он. Раз по магазинам, значит, за сладостями.
– Возможно.
– А потом?
Вот именно, Рози, а что потом? Что произойдет позже? Куда мы пойдем? Где будем жить? Что ж, придется что-то искать. Буду работать неполный день, найду способ содержать нас обоих и не сидеть ни у кого на горбу. Что-нибудь да подвернется.
Дом Элис стоял в конце ряда мрачных викторианских зданий из красного кирпича и не имел с ними ничего общего. Во-первых, ее дом был намного меньше, почти как коттедж, будто кто-то взял, подумал, да и обрубил его с одного конца. Дом был выкрашен в бледно-розовый цвет, входная дверь – в темно-голубой. По стенам расползались вечнозеленые лианы, а летом – клематисы и розы, а вместо обычного убогого пятачка пыльной лондонской травы перед домом Элис вырастила настоящий деревенский садик со змеящейся посредине кирпичной дорожкой. Циники сказали бы, что пародия на деревенскую жизнь в сердце Уондсворта – чудачество чистой воды, но Элис так элегантно и убежденно занималась своим садоводством и домашним хлебопечением, что никто не осмеливался над ней смеяться.
Я поставила велосипед к стене, прошагала по тропинке к двери и позвонила. Через минуту послышалось пение, и дверь распахнулась. На меня смотрела Элис. Она была босиком, в старинном шелковом халате синего цвета; медно-золотистые волосы львиной гривой обрамляли лицо; в руке – недоеденный тост. Ее уверенные голубые глаза изумленно моргали.
– Ты рано. Мне казалось, мы договорились на десять.
– Знаю, но мне хотелось вырваться из дома. Извини. Ты занята?
– Не больше, чем обычно. Проходи, если сможешь пробраться мимо колясок. Прости, у меня тут как в детском супермаркете… Привет, мой ангел! – Она проводила меня в длинный узкий коридор, заваленный детскими причиндалами и задержалась, обхватив ладонями личико Айво. Звонко чмокнула его в щеку, и он отблагодарил ее одной из своих самых очаровательных улыбок.
– Нет, нет, назад! Мне нужно выйти! – В другом конце коридора стоял муж Элис Майкл, который, похоже, опаздывал и запыхался. Размахивая кейсом, он отогнал нас в сторону и протиснулся мимо. – Проклятье, Элис, нужно что-то придумать с этой чертовой двойной коляской! – Он пнул ее ногой. – Может, дети научатся ходить или что-нибудь в этом роде?
– Сначала пусть научатся бегать, – твердо заявила Элис. – Мои дети все должны делать первыми, ты же знаешь, как я хочу, чтобы они выросли талантливыми.
– А я хочу жить спокойно и благополучно, и подальше от этого сумасшедшего дома. Рози, я бы на твоем месте туда не ходил, – предупредил он, кивнув в сторону кухни. – Кое-кто забыл купить шоколадные колечки на завтрак, и дети замышляют бунт. Почти как Бостонское Чаепитие.
– Спасибо, что предупредил, – улыбнулась я. Мы двинулись дальше и осторожно протиснулись друг мимо друга.
– Рози, какая ты сегодня милашка. Щечки сияют, глаза блестят – почти как у препубертатного подростка. Ты что, занималась сексом?
– Ты что, с ума сошел? Просто прокатилась на велосипеде.
– Ох уж эти узкие маленькие велосипедные сиденья. – Он просиял. – Как захватывающе, особенно если после столкнуться в темном коридоре с мужем лучшей подруги… Застывшее сердечко забьется, щечки порозовеют…
– Хватит развратничать, отвратительный старикан, иди-ка на работу, – приказала жена и выпроводила его за дверь. – И не возвращайся, пока не заработаешь целое состояние!
Улыбнувшись, он потянулся к ней у самого выхода и закружил на руках. Крепко поцеловал в губы, и я заметила, как они смотрят друг другу в глаза. Гарри никогда так на меня не смотрел. Не заглядывал в самое сердце. Я вдруг поняла, что кто-кто, а они точно только что занимались любовью.
– Знаешь, она меня бьет, – с улыбкой прошептал он, не сводя глаз с жены. – Каждую ночь.
– Размечтался, – ответила Элис, слегка пихнув его. – Давай, марш на работу. Поторапливайся!
Он ушел. Прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди, с мягкой улыбкой, она наблюдала, как он шагает вниз по улице.
Майкл был старшим менеджером по работе с клиентами в рекламном агентстве. Они с Элис познакомились, когда она работала арт-директором. Он отличался красотой и изысканными манерами и составлял полную противоположность ей: учтивая речь, безупречная манера одеваться, просчитанное обаяние. Если придираться, скажу, что, на мой вкус, он слишком похож на агента 007, но к чему искать изъян в счастливом браке?
– Так, – решительно произнесла Элис, захлопнув за ним дверь. – Прокладывай тропу, Макмедоуз, пора разобраться с бунтующими аборигенами.
Мы вошли в кухню, где сопровождаемый визгами и смехом звон ложек, стучавших о миски, становился все громче и громче. Войдя во вкус, маленькие дочери Элис горланили во весь голос, и Элис пришлось набрать побольше воздуха в легкие, выпятить грудь и заорать что есть мочи:
– ВСЕ, ХВАТИТ!
Повисла мгновенная тишина, потом раздалось хихиканье, потом девчонки надулись. Я довольно плюхнулась на стул с подушками у окна и наблюдала оттуда, как Элис утешает и ругает своих питомиц, предлагая батончики-мюсли вместо шоколадных колечек мол, Зена, королева воинов, ест их регулярно. Несмотря на протестующие вопли, она крошила мюсли в миски. Я тихонько гладила кота, который согнал Айво с моих колен, и оглядывала крошечную, хаотично обставленную кухню с разномастной мебелью из крашеного дерева. Кухня была похожа на избушку Гензеля и Гретель. Буфеты рассыпались, стоило лишь до них дотронуться; короткие опоры колченогих столов держались на подоткнутых газетах; шкафчики не закрывались; все было от разных сервизов, и ни один предмет первоначально не предназначался для практических кулинарных целей. Но поскольку почти все поверхности были завалены игрушками, книжками и старыми журналами, в общем-то было все равно.
Среди развала и беспорядка, на простых беленых стенах, висели картины Элис уверенные, сильные мазки гуаши храбро сияли на полотнах; решительное творчество посреди суматохи повседневной семейной жизни. Стол, за которым мы сидели, лишь наполовину предназначался для пакетов с хлопьями и детской посуды с Кроликом Питером; другую его половину занимали трафареты, альбомы и банки из-под варенья, забитые кистями и перьями для каллиграфии. В своей жизни Элис нашла компромисс. Ей так было удобно, и это сразу бросалось в глаза. Я знала, что кажущийся беспорядок на самом деле искусно продуман, и, если понадобится, Элис в мгновение ока отыщет в мусорной куче, нагноившейся поверх томика А. С. Байатт на столе, хоть тренировочный тапок, хоть ключи от машины, хоть талон из химчистки. Втайне от всех Элис была очень организованным человеком. И то, что мы видели, – всего лишь художественно устроенный, организованный хаос.
Из-за этой полубессознательной обстановки в доме Элис каждый раз, когда я возвращалась к себе домой, я острее ощущала подавленность. Дом номер 63 по Меритон-роуд с его традиционно полосатыми обоями и цветочными бордюрами, ровными рядами серебряных фоторамок, табакерками, с ослепляющей симметричностью выстроившимися на до блеска отполированных столах, с его пышными подушками на упругих диванах – такими, что садившийся на них подскакивал, как горошинка, – после утра, проведенного с Элис, наш дом казался образцом мещанской напыщенности.
Естественно, Гарри все эго было по вкусу; застывшая, формальная, устрашающая атмосфера с претензией на великолепие. Со временем я поняла, что он хотел построить упрощенную версию старинного особняка, но когда огромный портрет дядюшки Бертрама занял всю стену в гостиной, а подвесной канделябр низко и угрожающе повис на хрупком потолке столовой, мне это показалось смешным, а не роскошным. После моего переезда мы горячо спорили из-за ремонта, и я не могла поверить в происходящее, когда он запретил мне вдоволь поработать паровым десорбером. Но Гарри был непреклонен. И хотя я пыталась слегка упростить обстановку, в последнее время мне удавалось лишь тайком разбрасывать диванные подушки и перемещать табакерки каждый раз, когда я проходила мимо. И даже эти мелкие акции протеста не проходили незамеченными. Гарри мигом наводил порядок, мягко укоряя меня: «Вижу, ты не выбросила вчерашние газеты, Рози; им ни к чему валяться здесь на день дольше, чем необходимо». Или: «Неужели тебе нравится, когда пальто висит на перилах?» Или: «Рози, почему твои лучшие туфли валяются у черного хода?»
Они хотят убежать, думала ответить я, но прикусывала язык и покорно отправляла туфли обратно в шкаф, выбрасывала старые газеты и вешала пальто на место.
В тех редких случаях, когда Элис и Майкл приглашали нас на ужин, Гарри практически немел от ужаса при виде их дома. Когда по пути домой к нему наконец возвращался дар речи, он бормотал что-то вроде: «Чудная парочка, вот уж чудная. Как только люди могут так жить. Они что, друиды, что ли?»
Я улыбнулась про себя, опустившись на гобеленовые подушки и терпеливо ожидая, когда Элис уделит мне внимание. Она налила детям в чашки апельсиновый сок, а нам поставила кофе, и тут, внезапно и необъяснимо, когда она села за стол напротив меня, моя решимость начала слабеть. Как я могу просить одобрить разрушение того, что она, как и любая другая мать, которую я знаю, изо всех сил старается сохранить? Она держит обязательства, она верна детям, мужу, своему рисованию, саду, она успевает все – и как я могу признаться, что хочу уйти от всего этого, бросить все обещания и позволить им упасть на землю с глухим стуком?
– Так-так, – проговорила она. – Что случилось?
– Хммм? – (Я рассеянно гладила кошку, притворяясь, что ничего не слышала.)
– Что случилось, с чего это ты сбежала из дому на рассвете?
– О, ничего особенного. – Я с несчастным видом потягивала кофе. – Надоело сидеть в четырех стенах с ребенком, как обычно, только и всего. Утренняя тоска по четвергам, подумаешь.
– Меня не проведешь: ты сама не своя, с того момента, как пришла, даже Майкл заметил. В чем дело?
– Ох, не знаю, просто вчера я кое-что решила. Поздней ночью, после отвратительной вечеринки, расхрабрившись от красного вина, приняла отважное решение. Но сегодня, здесь, на твоей кухне, в холодном свете утра четверга, оно уже кажется смехотворным. – Я подняла глаза и вымучила бодрую улыбку. – Забудь. Как твои картины? Дозвонилась до того парня, который хочет устроить совместную выставку?
Элис разглядывала меня через стол; ладони неподвижно сжимали кофейную чашку. Внезапно она опустила ее, потянулась через стол и взяла меня за руку.
– Сделай это, – выдохнула она.
– Что???
– Сделай это. Ты же хочешь уйти от него, да? Решила прошлой ночью, я же вижу. Ради бога, Рози, сделай это, и немедленно!
– Но… как ты узнала?
– Господи, Рози, да это же очевидно! Рано или поздно ты бы все равно это сделала: это вопрос времени, только и всего! Ни одна женщина в своем уме не стала бы терпеть его так долго; только такая жалкая слабачка, как ты, дотянула до конца!
– То есть… ты правда думаешь, что я должна его бросить?
– Тебе не надо было вообще выходить за него. Он придурок, и тебе это известно!
– Элис!
– Но это же правда.
– Но… ты… ты никогда ни слова не говорила! Я понятия не имела!
– Но не могла же я сказать: поздравляю, Рози, старушка, ты вышла за отменный мешок с дерьмом!
– Отменный… – оторопела я. – Черт, и ты только сейчас говоришь мне об этом? – разозлилась я. – Почему не сказала, когда мы с ним еще встречались?
– Те две минуты? Вспомни, Рози, до свадьбы ты привела его к нам на ужин всего один раз. И если мне не изменяет память, весь вечер он поучал меня, как следует процеживать вино, переставить мебель, воспитывать моих детей и правильно готовить курицу в вине – при этом он ел эту самую курицу! И в качестве прощального удара заявил, что мои картины – вовсе не картины, а всего-то «декоративное искусство». Естественно, захлопнув дверь, я решила, что такого гнусного козла не встречала уже давно, но подумала: нет-нет, Элис Филберн, держи-ка рот на замке. Все мы совершаем ошибки, и Рози облажалась не на шутку, но пусть она сама это выяснит, ладно? Потом я уехала в Италию на пару недель – на художественные курсы, а когда вернулась, ты пригласила меня на ланч в «Питчер и Пьяно» и с идиотской улыбочкой продемонстрировала блямбу на безымянном пальце размером с сам Гибралтар, и уже через две недели вальсировала к алтарю в пене шелковой органзы и с затуманенными глазами! И когда мне было вставить хоть слово? До, во время или, может, после принятия брачного обета, а может, когда ты мгновенно забеременела? Может, стоило тогда во всем признаться? Заглянуть на огонек, подарить пару пинеток и шепнуть тебе на ушко: мол, отец твоего нерожденного ребенка – полное чмо?
– Полное… Боже, а теперь можно говорить все, что угодно, да? – взорвалась я. – Давай же, Элис, не сдерживайся!
– Извини, – запнулась она, потянувшись за кофе. – Я не нарочно. Я так долго сдерживалась, закупоривала все в себе, а теперь правда так и рвет наружу, как вчерашний отравленный карри.
– Но ты даже ни разу не намекнула!
– А ты бы прислушалась? – прошептала она, наклоняясь через стол. – Ни за что, Рози, потому что твое замужество – совершенно типичный для тебя поступок. Чем больше я задумывалась, тем больше понимала, что себе ты не изменила. Плывешь по жизни, ничего не замечая вокруг, не знаешь, вторник сегодня или среда, а время от времени кровь ударяет в голову, и ты зацикливаешься на чем-то, а потом – БУМ! – Она грохнула кулаком по столу. – В этом вся ты. Ты похожа на управляемую ракету: никакие доводы не сведут тебя с безумного курса. И в школе было то же самое. Училась себе спокойно, могла бы превосходно сдать выпускные экзамены, и тут, проявив невиданную опрометчивость, ведь лучшие оценки были уже у тебя в кармане, заявляешь, что не собираешься поступать в Оксфорд, а станешь поваром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53