по щекам у нее побежали слезы.
– Не плачьте.
Том сделал такое движение, словно хотел дотронуться до нее. Вены у него на руке вздулись канатами, кожа была бесцветна. Он заметил, что Патриция бросила взгляд на его руку, и поспешил убрать ее под одеяло.
– Что стряслось? – изумленно спросила она. Вместо ответа он уставился на потолок. Затем все же выдавил из себя:
– Проклятие богов. – Его потрескавшиеся губы затряслись, она не сразу поняла, что он пытается улыбнуться. – Синдром приобретенного иммунодефицита.
Она посмотрела на него, не в силах ничего понять.
– СПИД.
– Ах нет, Том, только не у вас!
Он с отсутствующим видом уставился куда-то вдаль.
– А собственно, почему? Я идеальный кандидат.
Лишившись дара речи, Патриция, не отрываясь, смотрела на жалкую фигуру, скорчившуюся под белым в каких-то подозрительных подтеках одеялом. Когда она овладела собой, слова хлынули из нее потоком:
– Но вы ведь делали только хорошее! Вы старались помочь ближним! Вы поехали в Богом забытый край… чтобы спасти голодных, больных, страждущих, всех, от кого отказались остальные! Всю свою жизнь вы только тем и занимались, что делали людям добро.
– Вздор.
Она решила, что неправильно расслышала его.
– Что вы сказали, – переспросила она, наклонившись к нему поближе.
– Я ненавидел этих поганых арабов!
Патриция отшатнулась от него. Он, должно быть, бредил.
– Единственным человеком, которому мне хотелось помочь, был я сам, – продолжил Том все тем же заупокойным тоном, медленно разворачиваясь к ней лицом. – Это чистая правда. Я думал только о себе.
– Том, прошу вас, вы на себя клевещете! Вы провели два года в самых суровых условиях, помогая несчастным и обездоленным.
– Все это чушь.
– Как вы можете утверждать такое?
Его голова бессильно откинулась на подушку, глаза закрылись.
– Патриция, у меня осталось не так уж много времени, и я пытаюсь быть честным. Мне трудно, потому что я никогда не был честен. Но разве можно ждать другого от такого тайного лидера, как я?
– Том, ваша интимная жизнь не имеет никакого отношения к тем замечательным достижениям, которых вы добились на поприще человеколюбия.
– Хотелось бы мне быть таким человеком, каким я вам кажусь. – Том вяло улыбнулся. – Но мной двигало только тщеславие.
– Тщеславие?
– Да… Мне хотелось стать Великой Белой Надеждой Парк-авеню. – Вот я и очутился здесь, на Парк-авеню. – Из горла у Тома донесся странный клекот – смех, сразу же перешедший в кашель. Он отдышался, затем заговорил вновь. – С деньгами, которые я крал из благотворительных пожертвований, в том числе и из ваших, я мог позволить себе немало увеселительных поездок по свету.
– Я вам не верю, – прошептала Патриция.
– Нет уж, лучше поверьте. У меня не осталось времени на то, чтобы лгать.
Он откинулся на подушки. Исповедь явно утомила его.
Патриция не знала, как реагировать на обрушившиеся на нее признания. И пока она собиралась с мыслями, дверь палаты открыли. Вошла сестра с прибором для внутривенного вливания. Она присоединила трубку к катетеру на груди у Тома и, не сказав ни слова, вышла из палаты.
– В чем вы нуждаетесь, Том? Я могу чем-нибудь вам помочь? – выдавила из себя наконец Патриция.
– Да, пожалуй… Еще бы парочку годков жизни.
Патриция закусила губу.
– Простите.
Том смотрел на нее чуть смягчившимся взглядом. В порыве жалости Патриция наклонилась поцеловать его.
– Не надо, – резко бросил он и отвернулся к стене.
– Я вернусь, Том, – сказала Патриция.
Она торопливо вышла из палаты, осторожно прикрыв за собой дверь, поскольку оставаться там больше не могла. У лифта она привалилась к стене, пытаясь осмыслить происходящее.
Она вошла в лифт и уже собиралась нажать на кнопку, когда се нагнала сестра, что-то держа в руках.
– Доктор Киган хочет, чтобы вы приняли у него это.
Патриция посмотрела на небольшой сверток в коричневой упаковке, перетянутой ленточкой, и, не сказав ни слова, взяла его.
Она вяло держала сверток в руке, спускаясь в лифте. В вестибюле ей пришлось опуститься в кресло, так как ноги отказывались служить. Осторожно, стараясь не порвать бумагу, она развернула обертку. Внутри оказалась резная деревянная коробочка, исписанная какими-то иероглифами. Открыв ее, Патриция невольно заморгала. Перед ней сверкала россыпь бриллиантов. Осторожным движением руки она извлекла из шкатулки ожерелье, которое когда-то сама пожертвовала на больницу, руководимую Томом, на благотворительном обеде в его честь. Здесь же она обнаружила короткую записку.
«Мне очень жаль, что я не доверял вам настолько, чтобы открыть свою главную тайну. Она казалась мне слишком мрачной, чтобы извлекать ее на свет. У меня не хватило смелости – но тем самым я обидел вас, обидел ту, которая менее всего этого заслуживает. Простите меня, если сможете.
Вы дали мне это в знак любви. Любовь – бесценный дар. Примите, пожалуйста, и мою любовь тоже.
Том».
КАРТАКСО, ПОРТУГАЛИЯ
– Какого черта ты тут околачиваешься? – заорал Эмилио.
Мигель никак не отреагировал на его возглас. Поглощенный собственными мыслями, он мерял шагами грязную тропу, окружающую переполненный загон для быков. Запертые там звери рассерженно ревели.
– Мигель, ты слышишь меня? – не отставал Эмилио.
– Толпе это вроде бы нравится.
– Что за вздор! Да здешние жители просто ошалели от радости из-за того, что к ним, в маленький занюханный городишко, приехал сын великого Пауло Кардиги. А какого дурака он из себя строит – на это им наплевать.
Мигель через плечо смерил друга убийственным взглядом.
Но тот заговорил еще громче:
– Смельчак какой выискался. Не удостаивает быка взглядом, вступая с ним в прямой контакт! Он мог тебя изуродовать!
Мигель остановился и, перегнувшись через массивную бетонную стену, заглянул в загон, где беспрестанно колыхалась обтянутая черной шкурой мышечная масса.
– Но ведь не изуродовал, – хладнокровно возразил он.
– Скажи спасибо Ультимато! Только он и обратил на быка хоть какое-то внимание!
Мигель заскрежетал зубами.
– Кончай болтать ерунду! Что тебе от меня нужно?
Эмилио собрался с духом.
– Мне нужно, чтобы ты работал с быком, точь-в-точь как у меня в поместье. Как ты работал, когда глаза твоего отца сияли гордостью за сына!
– Он следил за тем, как я сижу на коне. Быка он, думаю, просто не заметил.
– А сегодня, как мне кажется, не заметил быка ты сам! Мигель повернулся лицом к другу.
– Эмилио, когда я задумал вновь принять участие в корриде, мне казалось, будто все будет, как в доброе старое время, – но мне не восстановить своих былых ощущений. Они просто… как бы тебе сказать… исчезли.
– Ах ты черт! Это еще что за напасть! Твои ощущения вернутся к тебе, когда ты сумеешь сосредоточиться на том, чем занимаешься.
На минуту в разговоре возникла напряженная пауза.
– Мигелино, умоляю тебя… В ближайшую пару недель постарайся все-таки сосредоточиться на них. – Эмилио указал на быков. – Это твои враги. Посмотри на них! Они только того и ждут, чтобы убить тебя. Один из них лишил тебя ноги. И ты хочешь, чтобы другому удалось завершить начатое тем, первым?
Взгляд Мигеля машинально обратился в сторону, куда указывал Эмилио. Быки мотали могучими головами, нетерпеливо били землю копытами; их словно бесило то, что их заперли в столь ограниченном пространстве. Еще пару дней назад они привольно бродили по лугам – а теперь оказались пленниками, которых перед отправкой на бойню ждет еще смертельный поединок с человеком.
Один могучий бык отделился от остальных и приблизился к Мигелю. Он негромко ревел и из его черного рта высовывался наружу длинный алый язык, которым бык хлопал себя то по одной ноздре, то по другой. Он казался изумительной статуей, полуденное солнце играло на его черных боках и янтарных рогах. Затем он поднял голову, посмотрел на Мигеля и глухо заревел. Что он пытался сказать человеку, возможно, своему будущему сопернику?
Но в его глазах нельзя было прочитать ничего: миндалевидные, бездонно-синие, они лишь отражали солнечный свет.
Внезапно Мигелю вспомнилась мысль, вычитанная в одной из книг, которые давала ему Патриция. Все, кто живет в нашем мире, писал автор, подразделяются на убийц и беглецов, а отличить одних от других можно по расположению на лице глаз. У беглецов глаза широко расставлены, чтобы видеть все вокруг себя, у убийц – сдвинуты к центру, чтобы легче было сфокусироваться на возможной жертве. И по сравнению с остальными земными тварями, глаза ближе всего посажены у человека.
Впервые в жизни Мигель заметил, как широко расставлены глаза быка. В этом мире он был добычей, а человек – охотником.
Бык укоризненно, не мигая, смотрел на Мигеля – и тот в конце концов отвернулся. Эмилио обнял его за плечи.
– Что же все-таки тебя гложет?
Мигель пожал плечами.
– Сам не знаю…
– Зато я знаю. Все дело в Патриции. Но тебе пора прекратить тосковать по этой девице. Вид у тебя, как у больного теленка. Мигель потупился.
– Я практически не спал после нашего последнего разговора с нею – теперь нас так немногое связывает. Она летает по свету в своем лайнере… советы директоров… заводы… Не хочу, чтобы все это затянуло в свою гущу и меня.
– Ну, а с какой стати? Ты же матадор!
– Да, пожалуй… прошлой ночью она говорила со мной так холодно… так безразлично… у меня возникло ощущение, будто…
– Ага, вон куда подевались твои ощущения!
Мигель отвернулся.
– Не уверен, что она вообще когда-нибудь приедет в Лиссабон…
– С твоими нынешними успехами ты сам не доберешься до Лиссабона! До финала!
Мигель промолчал. Как объяснить другу, что былые ощущения исчезли, потому что исчезла Патриция? Он был убежден, что между ними все кончено.
Глава XXV

НОГАЛЕС
Патриция, охваченная смущением, стояла, потупившись, а приветственные крики разносились по всему фабричному зданию.
– Спасибо, Патриция! Спасибо, Патриция, – по-испански кричали рабочие.
Митинг проходил на редкость сумбурно – Рафаэль и другие члены фабричного комитета говорили, перебивая друг друга, настаивая на том, чтобы она непременно осмотрела новую электролинию и систему канализации, они ухмылялись во весь рот, так что в цеху, казалось, стало светлее от блеска их зубов.
Когда Патриция собралась уходить, Рафаэль расчистил перед ней дорогу в толпе.
– Сегодня вечером у нас будет большой праздник – музыка, выпивка, угощение… – Облизнув губы, он принялся перечислять острые мексиканские блюда. – Вы никогда в жизни такого не пробовали.
– Мне жаль, Рафаэль, но сегодня после обеда я улетаю.
– Но как же так! И не вздумайте!
Ей не хотелось говорить ему о том, как скверно она себя чувствует всю последнюю неделю, и о том, что буквально валится с ног от усталости. Вместо всего этого она объяснила:
– Меня ждут в Нью-Йорке, мне необходимо туда вернуться.
– Ах, какая жалость! У нас будет такой замечательный праздник!
– В следующий раз, Рафаэль.
Он ухитрился подмигнуть ей своими большими глазами.
– А может, и лучше, что вы уезжаете. По крайней мере, не увидите, как я надерусь.
И он зычно расхохотался.
– Рафаэль, прежде чем я уеду, не окажете ли вы мне одну услугу?
– Все, что угодно.
– Проводите меня в колонию – есть одна вещь, которую мне хотелось бы выяснить.
– А что это?
– Я пойму, когда увижу.
Они спустились по склону холма в рабочий поселок – сейчас, в середине дня, пустынный, потому что все мужчины работали на заводе. В руках у Патриции была большая коричневая сумка.
– Позвольте мне помочь вам. Рафаэль хотел взять у нее сумку.
– Нет-нет, она совсем не тяжелая.
Им пришлось сойти с дороги, уступая место двум большим грузовикам, везущим тяжелые бетонные плиты.
– Видите, мы не теряем времени, – сказал Рафаэль. – Уже начали строиться.
Патриция улыбнулась. Потом указала на узкую боковую тропку.
– Нам надо налево… Если я правильно запомнила.
И вот наконец Патриция увидела хижину, перед которой рос крошечный розовый куст, со всех сторон защищенный от бесцеремонного вторжения острыми сучьями. Но роз на этом кусте сейчас не было.
Когда они приблизились к хижине, оттуда вышла старуха.
– Мне хочется поговорить с этой дамой, – сказала Патриция Рафаэлю. – Вы ведь поможете с переводом?
– Ну, разумеется! Сеньора Мария, – крикнул он. – К вам гости.
Старуха с достоинством дождалась того момента, когда Патриция подошла к ней.
– Я вам кое-что привезла, – начала Патриция.
Рафаэль тут же перевел это на испанский.
Патриция извлекла из сумки цветочный горшок с крошечным розовым кустом. Но на нем были два белых бутона, готовых вот-вот распуститься.
Старуха дрожащими руками приняла подарок.
– Ах… Ах…
Других слов у нее не было, но, судя по блеску ее глаз, розового куста краше этого она еще не видела. Затем, широко улыбнувшись беззубым ртом, старуха затянула Патрицию в глубь лачуги и предложила ей сесть на деревянный чурбан. Затем сказала что-то Рафаэлю.
– Она говорит, что хочет угостить вас чаем, настоенным на травах.
– Ах нет, спасибо, – запротестовала Патриция. Рафаэль опять взялся за роль толмача.
– Она говорит, что вы плохо выглядите. И что именно этот особый отвар пойдет вам на пользу.
Патриция терпеливо сидела в хижине, пока старуха поставила на керосинку ржавый котел с водой, затем перелила вскипевшую воду в котелок поменьше, куда заранее положила какие-то травы, а затем вручила напиток гостье.
Патриция взяла котелок обеими руками и отхлебнула жгучего пойла; старуха смотрела на нее пронзительным взглядом.
– Так… так… хорошо… Ты родишь сильного парня, – пробормотала она по-английски.
– Что такое?
Патриция была убеждена в том, что ослышалась.
Когда Рафаэль еще раз, уже как бы в переводе, повторил ей то же самое, старуха мягко прикоснулась к животу Патриции и принялась делать рукой вращательные движения.
– Ах, как бы мне хотелось, чтобы это оказалось правдой, – вырвалось у Патриции.
Старуха, улыбнувшись, кивнула. В ее глазах светилась мудрость столетий.
– Твой ребенок вырастет большим и сильным, как этот розовый куст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40