– Побудь здесь хотя бы еще немного. Ну, скажем, пару дней!
– Не могу. Я улетаю «Конкордом» сегодня после обеда.
– Ах нет! Нет! Пожалуйста… – В голосе у нее звучала мольба, и она была бессильна скрыть это. – Останься хотя бы на денек!
Он покачал головой.
– Завтра мне будет еще труднее расстаться с тобой. Обратно они ехали молча. Вернувшись домой, Мигель быстро собрал вещи. Патриция не стала перечить, когда он объявил, что не хочет, чтобы она провожала его в аэропорт. Прощание вышло скованным. Патриция пыталась проглотить комок, застывший у нее в горле. Мигелю хотелось утешить ее. Он обещал как можно чаще звонить и самыми яркими красками расписал картину их радостного воссоединения через шесть недель – сразу после того, как он проведет финальный бой в Лиссабоне.
Когда он уехал, Патриция уселась на подоконник в спальне и залюбовалась закатом. В небе над фермой она увидела перистый след самолета. Уж не тот ли это самолет, который уносит от нее Мигеля?
Начало темнеть, но в небе пока не зажглось ни единой звезды. «Ах, папочка, где же ты?»
Прошло уже несколько месяцев со времени ее последнего мысленного разговора с отцом. Ей незачем было взывать к любви небесной, пока она с такой силой купалась в неге любви земной. Но сейчас она опять почувствовала себя покинутой – а значит, потерянной.
Патриции хотелось, чтобы папочка взял ее на руки и убаюкал так, чтобы вся боль прошла. Нет – не папочка. Ей хотелось, чтобы Мигель сжал ее в объятиях – и чтобы мгновение длилось вечно. Но он только что недвусмысленно дал ей понять, что мучить быков для него важнее, чем быть с нею. И этого она никак не могла понять. Да любит ли он ее на самом деле?
Глава XXIV

НЬЮ-ЙОРК
Патриции еще никогда не доводилось работать с таким ожесточением, как за последние три недели, вникая во все дела корпорации; только изнуряя себя трудом она могла заглушить неотвязные мысли о Мигеле. Она чувствовала полное изнеможение, но стеснялась признаться в этом кому бы то ни было, не говоря уж о том, чтобы пожаловаться. Миссис Спербер и Хови работали с точно такой же интенсивностью, но не выказывали при этом ни малейших признаков усталости.
Сейчас, сидя за длинным столом для совещаний, во главе заново сформированного совета директоров, она едва прислушивалась к словам миссис Спербер, делающей отчет о своей инспекционной поездке на предприятия в штате Огайо. Патриция бросила взгляд на часы – опять ушел целый день; как же она ненавидела все эти совещания. Возможно, ей стоило бы придумать какой-нибудь предлог, извиниться и откланяться…
Но тут дверь с грохотом распахнулась и в конференц-зал вошел Хови. Патриция с трудом удержалась от смеха – настолько разительная перемена произошла во внешности адвоката. Она просто не верила собственным глазам. Куда подевался жеваный-пережеванный коричневый костюм с мятой сорочкой, как он теперь обходится без широченных подтяжек? Сорочка на нем была безупречно выглаженной, в строгую полоску, галстук телесного цвета, усеянный крупными рисунками, изображающими орлов, и – кто бы мог в это поверить? – сшитый на заказ костюм весьма модного фасона. На смену очкам со стеклами, напоминающими донышко бутылки из-под кока-колы пришла пара, подобающая авиатору экстра-класса. Не ударило ли ему в голову назначение главным советником гигантской финансово-промышленной корпорации?
– Хови! – сказала она. – Вы классно выглядите!
Он покраснел.
– Вам нравится? У моей новой подружки такой своеобразный вкус.
Он прошел во главу стола и показал всем присутствующим свежий номер «Ньюс-уик». С обложки на них смотрела Патриция. По рядам пробежал шепоток.
Держа журнал высоко над головой, Хови торжественно произнес:
– Леди и джентльмены, этот номер «Ньюс-уик» еще не поступил в продажу, но завтра с утра он окажется в руках у миллионов людей. И я не сомневаюсь, что вы узнали ту, чья фотография на обложке.
Хови просто сиял.
Патриция потупилась, переплела пальцы, она не знала, что сказать.
– Позвольте мне зачитать вам кое-какие выдержки из передовой статьи этого номера. – Хови прочистил горло, а затем внешне бесстрастным тоном, скорее, подходящим для судебного заседания, начал – «На рынке ценных бумаг резко вырос интерес к акциям компании Стоунхэм, основанной сорок лет назад покойным Дж. Л. Стоунхэмом финансово-промышленной корпорации. Широко известный и вызывающий у многих почтительный трепет промышленник и финансист, Стоунхэм создал могущественную империю, вполне соответствующую его собственной репутации. Но теперь его единственная наследница, Патриция Деннисон, резко меняет генеральную линию финансово-промышленной деятельности всей компании и привлекает к себе внимание широковещательными заявлениями типа сделанного ею на прошлой неделе: «Я хочу вдохнуть совесть в дела компании, превратить ее в корпорацию, учитывающую интересы не только своих акционеров и клиентов, но и своих сотрудников, компанию, защищающую окружающую среду в заботе о будущих поколениях».
Патриция почувствовала, что заливается краской смущения. Восхищенные взоры всех присутствующих были обращены к ней. Миссис Спербер казалась наседкой, хлопочущей об одном из своих цыплят.
Хови меж тем продолжил. Его голос становился все громче и громче, а шея покраснела в тугом воротничке новой сорочки.
– «Хотя скептики с Уолл-стрит предсказывали понижение курса акций компании Стоунхэм после того, как бразды правления перешли к мисс Деннисон, на деле случилось прямо противоположное. Известия о ее намерениях вызвали взлет интереса к акциям компании у тех инвесторов, которые рукоплещут замыслу мисс Деннисон. Как выразился один из дилеров, чувствующий вкус к социально и экологически ориентированному производству, «мисс Деннисон доказала, что сам факт заботы о ближнем оказывается куда прибыльней, чем слепая погоня за голой прибылью».
Хови ликующим голосом закончил речь:
– Давайте же согласимся с мнением тех, кто хвалит нашу блистательную мисс Деннисон!
Все встали аплодируя и выкрикивая приветствия. Патриция, потупившись, пробормотала нечто вроде «благодарю вас всех», протестующе подняла руку и бросилась прочь из конференц-зала.
Оказавшись у себя в кабинете, она плотно закрыла дверь. Почему миг собственного триумфа не радует ее? Ведь как раз этого она и стремилась добиться – преобразовать компанию – и подать тем самым пример остальным. Так почему же в душе у нее такая гнетущая пустота?
Она знала, почему, – рядом не было Мигеля, с которым можно было бы разделить этот триумф.
Прошла неделя с тех пор, как она говорила с ним в последний раз. Потом она неоднократно пыталась дозвониться, но с ним было крайне трудно связаться, – он разъезжал по португальским провинциям, проводя отборочные бои, да и разница часовых поясов была изрядной помехой.
Вот и сейчас она не без колебаний потянулась к телефону. Во время их последнего разговора голос Мигеля показался ей таким холодным, далеким, равнодушным. Разумеется, он был целиком поглощен собственными заботами. Ей не в чем было упрекнуть его, она ведь и сама была чересчур занята делами. Но ее работа по переустройству корпорации уже близилась к завершению – миссис Спербер и Хови скоро смогут взять на себя руководство компанией, а у них это получится гораздо лучше, чем у нее самой. Ну, и что потом? Найдется ли в жизни Мигеля место для нее? Ей так хотелось быть полезной ему, но что она могла ему дать – не следовать же за ним с одной корриды на другую? Сама мысль об этом наводила на нее тоску.
Она так и не решилась позвонить ему.
Выйдя из здания компании, Патриция увидела высокую белокурую женщину с высокой башней волос на голове, которая, казалось, могла опрокинуться на сильном ветру, точь-в-точь как у Джоанны Бенсон. Незнакомка стояла у огромного белого лимузина. О Господи, да ведь это и есть Джоанна Бенсон! Патриция уже хотела броситься к ней, когда из главных ворот здания выбежал Хови и с громким криком: «Дорогая! Прости, что заставил тебя столько ждать!» – бросился к Джоанне.
Джоанна, которая была выше его на целый фут, наклонилась, поцеловала его в лоб, поправила ему галстук и пригладила растрепавшиеся прядки волос.
Патриция, спрятавшись за колонну, с изумлением следила за ними. Джоанна и Хови! Это невероятно!
Она подождала, пока они отъедут, а затем сама села в машину. Кто бы мог подумать, что парочка таких не похожих друг на друга людей сумеет воссоединиться? И они оба казались такими счастливыми. Патриция даже почувствовала легкий укол зависти. Эти двое испытывали сейчас такое взаимотяготение и близость, как когда-то и она с Мигелем. Но теперь трещина, пролегшая между ними, становилась все шире.
Ее машина мчалась по направлению к этому ужасному дворцу на Парк-авеню, в котором она вынуждена была остановиться из-за перегруженности своего расписания. По крайней мере, портрет Дж. Л. Стоунхэма, висящий здесь, уже не производил на нее столь гнетущее впечатление, как прежде. Черты деда на портрете каким-то загадочным образом смягчились – его глаза перестали сверлить ее, а весь облик не казался более высеченным из гранита, но свидетельствовал, скорее, о том, что и Дж. Л. был человеком из плоти и крови. Даже если бы Дж. Л. и не одобрил преобразований, произведенных ею в компании, достигнутое ею повышение прибылей наверняка пришлось бы ему по вкусу.
Машина замедлила ход у здания ООН – здесь стоял пикет демонстрантов, блокируя движение. Водитель обернулся к Патриции:
– Переждем, мисс Деннисон? Или попробуем прорваться по Третьей авеню? Но легкой поездки я вам не обещаю.
– Пожалуй, я пройдусь пешком.
– Но, мисс Деннисон! Это же еще двадцать кварталов!
– Мне нужно размяться.
Когда она вышла из машины с кондиционером, уличная жара обрушилась на нее, как лавина. Внезапно она осознала, что большую часть времени проводит на свежем воздухе у себя на ферме или же в автомобилях и в кабинетах с системой кондиционирования. Она и сама не могла припомнить, когда в последний раз вот так шла по городу, а не любовалась на него из окна дома или машины.
Она с трудом проложила себе дорогу сквозь толпу пикетчиков, протестующим против дурного обращения с палестинцами на Западном берегу Иордана, и подхваченная общей массой прохожих, двинулась дальше по Первой авеню. Она множество раз проезжала по этой улице, но никогда не всматривалась в нее, всегда чем-то занятая – что-то читая или слушая музыку.
Она шла медленно, вглядываясь в лица людей, – все они куда-то спешили, каждый отделен от всего остального мира своими заботами; юноши и девушки даже не посматривали друг на друга, расходясь в разные стороны под грохот музыки, доносящейся из наушников «плейеров». Не обращая внимания на всю эту суету, у стены сидела нищенка, разложив на коленях нехитрый скарб; у ее ног возилась собачонка; никому не было до них ни малейшего дела. Патриция остановилась, приласкала собачонку и дала нищенке десятидолларовую купюру.
Пройдя дальше, она оказалась у уличного киоска, расточавшего пряный запах «хот догов», сарделек и беляшей. Она не знала, что такое беляш, поэтому купила попробовать. Он оказался вкусным, и она пошла дальше, с удовольствием жуя на ходу.
Проходя мимо газетного киоска, она увидела, как с автофургона в него сгружают свежие газеты. Продавец вскрывал пачки журналов. Он перерезал веревку на одной из пачек, и посыпались номера «Ньюс-уик». С обложек на нее глядело ее собственное лицо. Она вспомнила фразу, которую тогда прочитал Хови, – о том, что простое проявление внимания приносит свои плоды… Это были слова Тома Кигана – он помог ей кое-что понять. И еще он помог Мигелю. Ей хотелось послать что-то в его фонд, но из-за всей этой судебной волокиты у нее голова пошла кругом. Надо сделать это прямо сейчас, подумала она, когда поток пешеходов переносил ее через улицу.
Пройдя чуть дальше, она увидела, как «скорая помощь» пытается продраться через уличный затор. Но машины не давали ей проехать. Никому не было дела до того, что в «скорой», возможно, кто-то находится при смерти. Как трудно в Манхэттене добраться до больницы. Наконец вой сирены затих, и «скорая» остановилась у больницы Ленокс-Хилл дальше по улице.
А может быть, Том Киган сейчас именно там, может, он заботится о ком-то, находящемся на смертном одре?
Правда, было уже поздно, но она по крайней мере, могла заглянуть и оставить записку. Когда она видела его в последний раз? Неужели год назад? Сколько всего произошло за эти месяцы! Повинуясь внезапному порыву, Патриция перешла через улицу и оказалась в вестибюле больницы. Подойдя к стойке дежурной, она сказала:
– Я хотела бы оставить записку для Тома Кигана.
– Минуточку, – сказала хорошенькая медсестра, что-то проверяя по своему компьютеру. – Сейчас… Палата № 602.
– Ах, нет… Я… – залепетала Патриция. – Мне бы хотелось только оставить ему записку.
– Прошу прощения, но нам запрещено принимать передачи для пациентов.
– Но он не пациент, а доктор! Девушка еще раз сверилась с компьютером.
– Нет, пациент. Шестьсот вторая палата.
В полном недоумении Патриция вошла в лифт и поднялась на шестой этаж. Прошла по длинному сводчатому коридору, сверяясь с номерами на дверях. Мимо нее прокатили на носилках молодого пациента; рядом с каталкой шла сиделка с бутылочкой для внутривенного вливания.
У двери под номером 602 Патриция в нерешительности остановилась. Затем все-таки постучала. Из палаты донеслось приглушенное: «Войдите!»
Открыв дверь, Патриция в первую минуту решила, что перепутала номер. На кровати лежал изможденный старик, потухшие глаза были едва заметны в глубоких глазных впадинах. На щеках пламенели кроваво-красные язвы. Патриция невольно отпрянула к дверям, но взгляд потухших глаз приковал ее к месту.
Молчание прервал хриплый голос:
– Вот уж не думал, что когда-нибудь вновь увижусь с вами!
Патриция не смогла выдавить из себя в ответ ни слова. Она почувствовала, что у нее подкашиваются ноги и бессильно рухнула в кресло, приставленное к кровати;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40