– Я не чувствую никакого напряжения!
Он унижал ее, и Патрицию это, конечно, бесило.
– Вы не чувствуете напряжения, вот как? Ох, прошу прощения, мадемуазель!
Мигель бросил повод и ушел, оставив ее сидеть в неподвижности на застывшем в неподвижности коне. Она уже подумывала, не пуститься ли вскачь, но тут он вернулся, держа в руке два куриных яйца.
Она попыталась превратить все в шутку.
– Яичница? А почему без ветчины? Но он не поддержал игривого тона.
– Это сырые яйца… Я хочу, чтобы вы поместили одно из них между вашим бедром и седлом. Держите яйцо крепко, чтобы не упало наземь, но, вместе с тем, без напряжения, чтобы его не раздавить. – Он подал ей и второе яйцо. – А это прижмите другим бедром.
Теперь она почувствовала себя в еще более комическом положении, чем прежде, – сидя на коне без поводьев и без стремен и удерживая бедрами сырые яйца.
Он вновь взялся за длинную веревку и щелкнул плеткой. Харпало неторопливо снялся с места. Не прошло и нескольких секунд, как по бриджам Патриции растеклись и принялись капать на сапоги оба раздавленных яйца.
Мигель знаком остановил коня и передал повод Деннису.
– На сегодня это все.
Спрыгнув наземь, Патриция уставилась на омлет, в который превратились ее брюки. А когда подняла взгляд, Мигеля на скаковом кругу уже не было. В ярости она закричала ему вслед:
– Да, вы правы, мистер Кардиго! Я испытываю напряжение! Я испытываю напряжение! Но вы тоже его испытываете!
Обернувшись, он ухмыльнулся во весь рот. Она до сих пор не замечала, какие у него ослепительно белые и безупречно ровные зубы.
Собственно говоря, она вообще впервые увидела, как он улыбается.
Когда Мигель вернулся в коттедж, на губах у него по-прежнему играла улыбка.
«Патриция Деннисон проигрывает со счетом ноль-один», – подумал он.
Он не сомневался в том, что она сейчас ревет. И вынужден был признаться самому себе в том, что сознательно и злокозненно стремится к такой ситуации, когда чаша ее терпения наконец переполнится – и она, обозвав его всеми бранными именами, которые ей известны, прикажет ему убираться с фермы вместе с его паршивыми лошадьми.
Но она сумела преподнести ему сюрприз.
Он увидел, как краска заливает ей щеки, увидел, какой гнев вспыхивает у нее в глазах, – но затем, вместо того, чтобы сорваться или взорваться, она саркастически пошутила – и заставила рассмеяться его самого.
В храбрости ей не откажешь, подумал он, швыряя шляпу на кресло, а сам – заваливаясь на кровать. Наверняка, она окажется крепким орешком.
Он потянулся за бутылкой вина, намереваясь откупорить ее, и тут обнаружил записку о том, что ему опять звонила Исабель. Интересно, когда она, наконец, от него отвяжется?
Дрова трещали и пламя пылало в печи, развеивая в гостиной зябкий холодок ранней осени. Стереосистема звучала сладким голосом Билли Джоэля. Конча принесла кофе и пирог с ягодами.
Лаура отхлебнула кофе.
– Ты знаешь, голубушка, как мне нравится этот старинный дом, но, при всех твоих деньжищах, почему бы тебе не убрать со стен эти червивые бревна?
Патриция рассмеялась.
– О Господи, Лаура, – я же велела обшить ими гостиную. Они взяты из разобранного сарая восемнадцатого века – сарай уже не подлежал восстановлению. И мне нравится дух старины, который они придают этой комнате, – словно ты вдруг очутилась на сеновале.
– Что ж, хорошо еще, что ты не покрыла тут полы сеном и не разместила Спорта на кухне.
Патриция рассмеялась так весело, что едва не расплескала свой кофе. Лаура бывала порой на редкость остра на язык.
– Лаура, я понимаю, что ты считаешь меня сумасшедшей, но, поверь, не обзаведись я этой фермой и этими животными, тогда бы я уж и точно спятила. И тебе, как никому другому, должно быть понятно, какую важную роль в жизни человека может играть лошадь.
– Знаю, детка, знаю. – Лаура отвела взгляд от младшей подруги и уставилась в пустоту. Но затем печаль отхлынула от нее так же стремительно, как перед тем нахлынула, и, повернувшись к Патриции, она сказала: – Кстати, о лошадях. Как продвигаются твои уроки верхового танца?
Патриция вздохнула.
– Пожалуйста, не надо. Лучше всего выкинуть все эти занятия из головы. Он чудовищный человек. Мне не отстирать мои лучшие бриджи – они все в яичном желтке.
– А зачем нужны для верховой езды куриные яйца?
– Долго рассказывать. Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном.
– Например, о Томе Кигане?
Патриция вздохнула, потом полезла в карман и достала оттуда письмо.
– От него? Патриция кивнула.
– Он пишет мне два раза в неделю.
– Не читай мне всей этой скучищи. Только все, что касается секса.
– Ах, Лаура, как это замечательно – понимать, что ты влюблена. – Она указала на настенный календарь, каждый прожитый день в котором был вычеркнут жирным крестом. – Осталось сто сорок дней.
– Ты так говоришь, словно тебя в тюрьму посадили.
– Я… я жду, что Том освободит меня из этой тюрьмы.
– Ого-го! Видать, на этой ферме кое-кому предстоит жаркая ночка!
Патриция покраснела, не зная, что сказать, и подошла к окну. Мигель, держа Харпало на длинном поводу, пускал его рысью по широкому кругу. Сегодня его хромота бросалась в глаза сильнее, чем обычно. Она никогда не осмеливалась спросить его об этом, но втайне сгорала от любопытства. Что это было – несчастный случай?.. или, может быть, полиомелит?.. или врожденный недостаток? Разумеется, хромота никак не могла быть связана с его занятиями конным спортом. Она продолжала следить за ним – его умение обращаться с лошадьми всегда производило на нее гипнотическое впечатление.
– Знаешь, Лаура, в наши дни мужчина посмотрит на тебя, сграбастает – и ожидает, что ты сразу же согласишься.
– Правда? – Лаура хмыкнула. – Жаль, что меня хоть изредка кто-нибудь так не грабастает.
Но Патриции было не до смеха. Она не рассказала Лауре о том, что произошло ночью на конюшне, и не собиралась разоткровенничаться сейчас.
– Но Том не таков – он по-настоящему любит меня. Он уважает во мне человека.
– Ты рассуждаешь, как девственница. Рот у Лауры был набит пирогом.
– Жаль, что это на самом деле не так. – Патриция села за стол, отхлебнула кофе, задумчиво посмотрела на Лауру. – В школе, знаешь ли, я отправлялась на свидание с парнем, порой шла с ним в кино, а потом занималась сексом.
– Ну, и что в этом дурного?
– Дурной была причина, по которой я пускалась во все тяжкие. Я буквально бросалась на шею каждому мужику, который мне попадался. Мне хотелось нравиться, мне это никогда не надоедало. Позднее доктор Соломон объяснил мне, что я просто использовала секс для того, чтобы обратить на себя внимание. Но после каждой такой встречи я чувствовала нечто прямо противоположное – будто использовали меня.
– Но почему же?
– Когда люди смотрят на меня – что они во мне видят? Мою истинную сущность? Или только деньги моего деда? – Но тут она повеселела. – А вот когда на меня смотрит Том, мне понятно, что ему нужна я сама. Деньги не имеют для него ровным счетом никакого значения.
– А секс для него имеет значение?
– Ах, Лаура, о чем ни заговори с тобой, всегда ты все сводишь к сексу?
– Потому что лучшей темы для разговора все равно не найдешь.
Патриция мечтательно вздохнула.
– Секс нам с ним предстоит замечательный, потому что он будет основан на подлинной любви. Я представляю себе, как он ложится рядом со мной…
– На место Таксомотора.
– Лаура! Я говорю серьезно.
– Ты рассуждаешь, как персонаж из женского романа.
– Но я люблю романы! Что может быть лучше, чем романтическая история!
– Что ж, детка, возможно, тебя и ждет романтическая история.
Глава V

СТОУН РИДЖ
После еще нескольких столь же обескураживающих уроков и шести пар погубленных бриджей Патриция научилась сидеть на Харпало, идущем иноходью, рысью и легким галопом, не разбивая при этом ни единого яйца. Разумеется, Мигель ни разу не позволил ей сесть на Ультимато.
Ей страшно хотелось удостоиться от Мигеля похвалы, но все, чего ей удавалось добиться, ограничивалось сухим словом «да» после удачно выполненного упражнения. И это «да» стало для нее самым желанным словом во всем словаре. А в последнее время он, произнося свое «да», порой улыбался. И каждый раз после этого она краснела.
Затем настал день, когда она обнаружила, что ей подали Харпало не только оседланным, но и со стременами. Однако поводья по-прежнему отсутствовали.
Мигель появился на кругу с двумя бокалами, до половины наполненными тем, что выглядело как красное вино.
– Вот как, у нас праздник?
– Нет, мадемуазель, испытание. Если ваши руки не окажутся безупречно крепкими на протяжении всего времени на лошади, вы пораните чувствительные нервные окончания у нее во рту. Это периквита – одно из лучших португальских вин. Постарайтесь не пролить ни капли. – Он подал ей бокалы в обе руки. – А теперь представьте себе, что это не бокалы, а поводья. Держите их нежно – держите их, как два цветка, а не как два камня.
Его поэтическая манера излагать свои соображения плохо сочеталась с суровостью поведения и облика.
С превеликой осторожностью Патриция пустила Харпало по кругу. Ей удалось не расплескать ни капли. Когда Мигель велел коню остановиться, Патриция радостно ухмыльнулась.
– Должно быть, мадемуазель, вы сейчас необычайно горды собой.
– Так оно и есть.
– Но испытание еще не закончилось.
Он откупорил бутылку и налил вино в бокалы почти до самых краев.
И прежде чем Харпало перешел с рыси на легкий галоп, белые бриджи Патриции оказались залиты алым вином.
В отчаянье бросив взгляд на расплывающиеся по брюкам пятна, она услышала слова Мигеля:
– На сегодня, мадемуазель, это все.
– Мистер Кардига! – закричала она ему вдогонку, так как он уже повернулся и пошел прочь. Теперь он остановился, повернулся к ней лицом, посмотрел на нее. А она высоко подняла наполовину расплескавшийся бокал. – Пью за вас! Поздравляю! Вам опять удалось добиться своего!
Пальцы Мигеля барабанили по телефонному аппарату, пока он дожидался, когда же его соединят с Лиссабоном. Из окошка ему было видно, как едет на своей аппалачской лошадке Патриция, за безродным конем плелся пятнистый пес.
Необходимо было отдать ей должное – она никогда не забывала объехать всю ферму, ни утром, ни вечером. Он чуть ли не раскаивался в том, что заставил ее погубить столько пар бриджей, и в то же время был втайне более чем удовлетворен успехами, которые она делала. Не так-то ему будет просто заполучить Ультимато обратно. Разумеется, Мигель никогда не делал ей никаких комплиментов, но в последнее время тон его критических замечаний несколько смягчился. – Алло!
Трубку взял Эмилио.
– Догадайся, кто звонит.
– Ах, это ты, Мигель. Ты что, уже вернулся в Лиссабон?
– Нет еще.
– Ты сказал мне, что вернешься через неделю. А прошло уже почти два месяца. Что-нибудь не так?
– Наоборот, все идет слишком так, как надо. Она оказалась превосходной наездницей.
– Так она еще не возненавидела лошадей?
– Нет, но еще один ящик периквиты мне не помешал бы.
– А что, она любит вино?
Эмилио продолжал поддразнивать друга, а глаза того невольно по-прежнему следили за Патрицией. Сейчас она спешилась и осматривала коня, проверяя, не повредил ли он копыта. Мигель увидел, как с ветви тополя слетел золотой лист и мягко опустился ей на голову. Солнечный луч, упав на листок, превратил его в искрящийся светом топаз. Мигелю стало жаль, когда Патриция поднялась во весь рост, а листок соскользнул наземь.
К тому времени, когда он закончил разговор с Эмилио, она уже ушла.
Мигель пустил Ультимато стелющимся по земле галопом через весь луг, но, едва заметив Патрицию, сменил темп и повел коня простой рысью. Патриция вышла из маленького застекленного домика, над входом в который была прибита табличка «Инсекторий».
Она озадаченно посмотрела на него.
– Чем я могу помочь вам, мистер Кардига?
– Мадемуазель, меня интересует это строение. Конюхи называют его «жукоторий». Что это такое – «жукоторий»?
Засмеявшись, она прикрепила к седлу Спорта два стеклянных сосуда, в которых кишмя кишели какие-то насекомые, и села на лошадь.
– Вот и конюхи тоже смеются, – сказал Мигель.
– А на самом деле в этом нет ничего смешного. Я здесь выращиваю хороших жуков, чтобы не опылять инсектицидами свои розы.
– Как это вы выращиваете хороших жуков?
– А я скармливаю им плохих жучков, которых тоже выращиваю. Можете посмотреть там, на окне, на листьях люцерны. Но плохих жучков я тут держу взаперти.
На лице у Мигеля можно было прочесть явное недоумение.
– Но как же вы их отличаете друг от друга?
– Рафиды – это плохие жучки – черного цвета, а хорошие – она указала ему на сосуд с насекомыми, – красного. Это, кстати, самки. Когда у меня набирается достаточно хороших жучков, я отвожу их в розарий – и они поедают плохих.
– Ну да, понятно.
Судя по его наморщенному лбу, ему как раз ничего не было понятно. Хотя, как знать, возможно, он был, наоборот, первым человеком, который хоть что-то понял.
Патриция пустила Спорта вскачь и с удивлением обнаружила, что Мигель поскакал следом за ней, хотя и поддерживая такую дистанцию, чтобы им не удавалось говорить друг с другом, не переходя на крик.
Она подъехала к огороженному участку, площадью в один акр, на котором был разбит розарий, открыла сосуды и выпустила насекомых; те, загудев, зигзагами устремились туда, где цвели последние в том сезоне розы.
– А почему розы туг в основном белые, – неожиданно спросил Мигель.
– Белые розы были любимыми цветами моей матери.
Мне кажется, перебравшись сюда, я действовала, главным образом, по наитию. Мне хотелось воскресить лучшую пору моего детства – еще до всех несчастий…
Она резко оборвала разговор. Не сказав больше ни слова, она поехала на пруд с утками, а потом к курятнику.
Есть что-то забавное и трогательное в том, как она управляется со своей живностью, подумал Мигель. Она не походила ни на фермершу, озабоченную грядущими барышами, ни на сентиментальную девушку, забавляющуюся с живыми игрушками. Ему не удавалось подыскать этому точного определения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40