— Мы — это совсем другое дело. И нам как раз запрещают любить друг дружку. Сама сказала, что мы будем видеться тайком. А разве это правильно?
— Ничего не надо делать тайком — вот в чем истина, — говорит незнакомец, тоже присаживаясь на траву. — Прежде всего то, от чего получаешь удовольствие. А любить — это все равно что хотеть выпить море. Потому-то взрослые и запрещают детям любить, ведь дети еще не знают, что море им никак не выпить, слишком оно велико. И лучше остановить их заранее, пока они еще не бросились в воду.
Клик, клик, клик, пальцы Джейн снова пересчитывают решетку, она идет обратно.
— Вы, оказывается, совсем ничего не поняли! Я, к примеру, хотела бы его съесть, но, если я его съем, тогда его уже больше не будет. Любовь — это так же просто, и так же невозможно.
— Так ведь это то же самое, что выпить море, разве ты не понимаешь? Если бы он вдруг исчез, ты бы согласилась выпить море, чтобы его отыскать?
— Не знаю. Я никогда не видела моря. Говорят, оно очень соленое.
— Оно нарочно соленое, да еще дышит, как живое.
— Пьеро, когда мы доберемся до моря?
— Никогда. Мы убежали в другую сторону. Вот доедем до Панамы, там есть улица, которая ведет из одного моря в другое.
— Ты слышал, что он сказал? Море дышит! Врет, как все взрослые. Тогда, значит, и у реки есть легкие, так, что ли?
Незнакомец отвечает Джейн все тем же спокойным голосом, не обращая внимания на ее воинственный тон, а она стоит теперь на вершине склона, солнечный свет пронизывает насквозь ее тоненькое, как шелк, ушко, и оно пылает так ярко, что даже на ее белую голую шейку падает красный отблеск.
— Если плыть по реке целый день, она тоже задышит, ведь море будет близко, и вода станет соленой. Поэтому-то я и отплываю сегодня вечером на этом пароходе.
— Вон та красивая машина и человек в фуражке — они ваши?
— Человек ничей. А машину я подарю ему, мне она больше не понадобится, и к тому же это слишком серьезная вещь.
— Если этот человек не ваш, почему же он вас ждет, ведь он же не лошадь, которая не может из оглоблей выйти?
— Потому что он не ребенок и не знает еще, что я больше не притворяюсь.
— Вы так вымазались, как же вы теперь в такую машину сядете. А он чистенький, и пуговицы у него позолоченные. Ну ладно, пока! Нам пора к маме Пуф.
Она поворачивается к ним спиной и направляется к пароходу, плотно сжимая ноги и виляя попкой.
— Знаешь, отведу-ка я ее на пароход. Там есть уборная, — говорит незнакомец вставая.
Он идет следом за ней, даже не подумав отряхнуть свой голубой костюм, стереть с него пятна мазута, масла и глины, а на спине костюм совсем как новый.
Он хочет показать, что игра закончена и что провести его не удалось.
— Королевство, замки — все это так, для шутки. Но почему же вы такой богатый, если не работаете?
— Потому что слишком долго был серьезным.
— Вы что, были важной шишкой, каким-нибудь хозяином или начальником?
— Еще похуже, защищал справедливость.
Они уже догнали Джейн, а та, хоть и согнулась чуть не вдвое, держится все так же высокомерно.
— Справедливость! И многих вы защитили? Вы что, приделывали калекам ноги?
Незнакомец развязывает галстук и крутит им в воздухе, прямо как Крыса своей цепью.
— Нет. И все же ты богиня, и я тебе поклоняюсь, даже если ты этого не хочешь. Пошли посмотрим пароход.
Джейн широко раскрывает вдруг загоревшиеся глаза, но тут же снова хмурится.
— Не могу. Я очень спешу.
— Именно поэтому я и предлагаю тебе зайти на пароход.
— Не понимаю, что вы имеете в виду, — говорит Джейн, еле шевеля губами и стиснув зубы, так что голосок ее пробивается какой-то жалкой струйкой.
— Я тоже, но все равно пойдем, — неумолимо командует незнакомец,
Он ведет их к корме парохода, к красивым белым мосткам. У входа стоит какой-то человек в черном кителе с золочеными пуговицами и в белой фуражке, он здоровается с их незнакомцем.
— Мы к вам в гости, — говорит тот.
— К вашим услугам, — отвечает человек в фуражке.
Они входят в большой, заставленный массивными кожаными креслами зал, где вместо стены круглое окошко, и незнакомец подводит Джейн к узкой дверце.
— Вот здесь, — говорит он с поклоном.
Глаза у Джейн уже не золотые, а цвета раскаленного угля.
— Я вас ни о чем не просила.
— А я тебе ничего и не предлагаю.
Она все же открывает дверь, пожав плечами и бросив укоряющий взгляд на Пьеро, словно он повинен в этом ее унижении.
А он подходит к большому окну и видит бассейн, полный зеленой воды, неподвижной, как зеркало, вокруг бассейна стоят шезлонги и зонты, а под мостом маячит голубоватый пароход, гораздо выше ихнего, и тащат его маленькие красные буксиры.
— Это теплоход, но перевозит он сейчас только солдат. Он переплывает море.
— А это долго?
— Дней десять, а может, и больше. Все зависит от подводных лодок.
Джейн уже вернулась, говорит восторженно-радостным голосом, словно пароход уже снялся с якоря:
— Вот это вода! Как будто ее только что промыли. Я бы с удовольствием искупалась.
Незнакомец тихонько гладит ее по голове, и она не сопротивляется. И даже Пьеро не обращает на это внимания.
— Это я попросил сделать ее такой, чтобы она оттеняла твои волосы. — В его смеющемся голосе впервые сквозит едва заметная ирония.
— Теперь можете сочинять что угодно, я уже поняла, что вы обманщик. И почему это вы такой серьезный, вы ведь говорили, что больше никогда серьезным не будете.
— Я серьезный? Вот сейчас искупаюсь прямо в костюме — его не мешает простирнуть.
— Только не в бассейне, а то опять все получится серьезно. Да и вода там уж очень чистая.
— Значит, в реке?
Джейн даже вздрагивает от удовольствия, открывает дверь, ведущую в бассейн, бежит прямо к борту парохода и наклоняется над водой. Незнакомец снимает пиджак.
— Тут полно всякой дряни, вода прямо черная, а рыб не видно. А прыгать-то как высоко!
Он снимает также туфли и закатывает рукава белой рубашки.
— А как вода быстро течет! Видишь, Пьеро, как несет бумажки? А вы плавать умеете?
— Нет, конечно. Только серьезные люди прыгают в воду, умея плавать. Вот не вернусь, и ты будешь в этом виновата.
— Вы доплывете до моря? Никогда не видела, чтобы здесь кто-нибудь купался. Вот на острове, на другой стороне, я сама часто купалась, там насыпали песку и устроили для нас лягушатник.
Он снимает носки и закручивает штанины.
— Не надо, — говорит вдруг Джейн насмерть перепуганным голосом. — Я не хочу. Лучше уж в бассейне. А воду можно будет промыть еще раз.
— Теперь ты сама все принимаешь всерьез. А потом опять будешь называть меня обманщиком? Лучше взгляни мне прямо в глаза и смотри долго-долго, целую минуту, и всели в меня могущество Огненной богини.
Джейн бежит к шезлонгу, бросается на него, свертывается клубочком и дрожит всем телом под ярким солнцем. Он подходит к ней, наклоняется совсем близко и смотрит ей в глаза. Джейн понемногу успокаивается, завороженная его взглядом, а может, в ней снова проснулся задира-бесенок; но вот он уже бежит к поручням, и через секунду слышится всплеск, но где-то так далеко, что кажется каким-то нереальным.
— Ты сумасшедшая, как все женщины, — говорит он.
— Но он все-таки взрослый, он должен соображать, что делает. Знаешь, Пьеро, у него в глазах словно замерзшие слезинки.
Они наклоняются над водой и видят, как он плывет на спине, постепенно удаляясь от них, и машет им рукой. На пароходе и на пристани кричат люди.
— Знаешь, от него каким-то холодом несет, — добавляет Джейн. — Ты и правда считаешь, что он тот самый Голубой Человек, которого ты выдумал?
— Ничего я не выдумал. Есть такие вещи, которые не знаешь, а чувствуешь.
Но вот незнакомец возвращается к пароходу, плывет теперь саженками, погрузив в воду голову, он движется вперед очень-очень медленно, будто кто-то тянет его назад.
— И все-таки он необыкновенный человек!
— Тоже какой-то ненормальный, — заключает Джейн мечтательно. — Вроде Крысы. Словно нарочно стремится проиграть. И скрывает от других, зачем это делает.
— И все же он необыкновенный! Броситься в воду из-за твоих прекрасных глаз. Да надо быть сумасшедшим!
— Вот видишь. Ты и сам говоришь…
— Да я совсем не то говорю. Мне хотелось бы иметь такого отца, как он.
— А как же твой папа? Если он летчик, он такой же хороший, как мой.
— Но летчики вечно где-то в небе летают. А что это за замок на острове?
С парохода им гораздо лучше видно башню, она возвышается на холме под купой деревьев.
— Там только башня. А замка никогда и не было. И башня вовсе не такая высокая, как отсюда кажется. Мы с тобой туда сходим. Там даже столы стоят, можно позавтракать. Папапуф очень любит рассказывать про эту башню, придумывает разные невероятные истории и каждый раз завирается все больше и больше, потому что не помнит, что раньше говорил.
Рядом с ними кто-то разворачивает веревочную лестницу, и вот уже появляется красивая серебристо-черная голова, с которой стекает серая вода. Незнакомец прыгает на палубу и энергично трясет головой, чтобы из ушей вылилась вода.
— Вы хороший пловец, но в другой раз предупреждайте нас, — говорит человек с лестницей.
— Слава богу, она уже на месте, — объявляет незнакомец с облегчением.
— Кто? Кукушка или лягушка? — спрашивает Джейн, которая довольно равнодушно встретила его возвращение.
— Моя подводная лодка. Я назначил ей здесь свидание через три дня, но она прибыла раньше срока.
— А может, там его брат? Он ведь на войне, командир подводной лодки.
— Нет, нет. Моя лодка совсем маленькая, только для прогулок. Двухместная. Ты поедешь со мной?
— С вами? Ни за что на свете! Но может быть, вы нам ее дадите? Мы ведь уезжаем навсегда.
— Любопытно. Я тоже. Жаль, что там всего два места. Кому-то одному придется остаться. А куда вы направляетесь? Расскажи-ка!
— Я хочу на берег. Вы еще грязнее стали, и от вас пахнет мазутом.
Он берет свои туфли, носки, галстук, пиджак, и они возвращаются к белым мосткам.
— Понравилось им у нас? — спрашивает человек у мостика.
— Так понравилось, что они столкнули меня в лужу нефти. В следующий раз ее надо заблаговременно осушить,
— К вашим услугам, — отвечает человек, вежливо улыбаясь.
Он бросает все свои вещи на сиденье машины, дверцу которой все еще держит открытой человек в куртке с золочеными пуговицами.
— Зачем же вы бросили туда свои вещи? — спрашивает Джейн.
— О, я могу бросить их в реку, если тебе так больше нравится.
— Вы ведь отдали ему машину. Она теперь не ваша.
— Еще моя до восьми часов вечера.
— Почему это? Вы жульничаете.
— Потому что в восемь отплывает пароход. А мне еще надо кое за кем заехать.
— А как же мы? — не отступает Джейн.
— Отвезем вас сейчас в ваш замок. Это вопрос решенный. Где ваш вагон с косулями?
— Да это совсем не то. Вагон только на ночь, мы там спим. А сейчас наш замок у мамы Пуф.
Он открывает им заднюю дверцу, усаживается рядом с ними и говорит шоферу:
— К маме Пуф!
Но сейчас в его красивом, глубоком голосе сквозит нежность.
Машина дает задний ход, потом проезжает вдоль всего парохода, и он впервые замечает, что спереди на нем выведено золотыми буквами название: ТАДУССАК.
— Это по-индейски?
— Ты ведь знаешь индейский язык лучше меня. А это название того места, куда я еду, оно там, где начинается море, в двух днях пути отсюда.
— Значит, мы не встретимся, — объявляет Джейн. — Мы-то ведь уже в стране Великого Холода, а она куда дальше, чем страна индейцев.
— Ну что же, я заеду на обратном пути в страну Великого Холода. Это будет мое последнее путешествие.
— На подводной лодке?
Он надевает носки и туфли и ничего не отвечает. И они едут к маме Пуф в голубой машине человека в голубом.
— Я, кажется, понял, в чем дело. Он вовсе не Голубой Человек, а человек в голубом.
Они выходят из бакалейной лапки мсье Пеллетье. Джейн сосет карамельку с корицей, но у нее плохое настроение. Пришлось чуть ли не умолять ее съесть конфетку; она уверяет, что раньше эти карамельки были совсем другими, от них во рту было прохладно, а сейчас ее просто тошнит и, только чтобы доставить ему удовольствие, она согласилась попробовать. Тем не менее она принялась сосать вторую, покуда он отдавал коробку Крысы хозяину и говорил ему про Ласку; но, наверно, лучше ему было промолчать, потому что мсье Пеллетье разозлился и велел ему заткнуться. А за коробкой они все-таки заехали, не забыли, хотя Ласка совсем помрачнел, увидев голубую машину. В самую последнюю минуту он вдруг вспомнил про Крысу, вспомнил так потрясшее его лицо Крысы, скачущего на лошади в брюхе ночи — а ведь перед этим Крыса был таким счастливым, так по-детски радовался, что рядом с ним Баркас и Банан, хотя они были помоложе его, казались почти стариками, — и он испугался, что подведет Крысу, и попросил человека в голубом заехать на рыночную площадь.
— Рада бы доставить тебе удовольствие, но я больше не могу. По-моему, в них вообще никакой корицы нет.
Она выплевывает конфету, но все же не бросает коричневый кулек, где еще осталось штук десять конфет.
— Не знаю, что уж ты такое понял? Какая разница, голубой он или в голубом? Подумаешь, перестал быть серьезным! Да это у него такая игра, а играть в нее ему очень просто, потому что денег у него куры не клюют: только самые богатые богачи могут позволить себе сходить с ума.
— И вовсе он не сумасшедший. Ты же сама сказала, у него в глазах слезинки замерзли.
— Значит, что-то в нем повредилось. А вообще, видел ты когда-нибудь совсем сухие глаза?
— Конечно. У Свиного Копыта, вороны из замка, которая пинала нас ногой. И у тетки Марии на самом деле тоже глаза сухие, хотя и слезятся все время, но это такая болезнь.
— Я сегодня весь вечер с места не сдвинусь, у меня прямо ноги отваливаются. И все равно я не понимаю, какая разница: голубой или в голубом.
— Как тебе объяснить… Наверно, с ним то же, что и с нами. Вот мы могли бы говорить кому-то «папа», но не говорим, потому что наши отцы так заняты войной, что им не до нас. Так и с Голубым Человеком. Ему, наоборот, хотелось бы, наверно, заботиться о ком-нибудь. Да не о ком, он одинок.
Она вдруг резко останавливается посредине улицы против подворотни, которая ведет в сад мамы Пуф, ноздри у нее трепещут от гнева, она дрожит с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41