Отец пространно, в весьма приподнятых выражениях высказывал свое неудовольствие молодым мастером, "который в ряде отдельных случаев позволяет себе предъявлять требования, не соответствующие возрасту, общей подготовке, а также моральному состоянию моего сына Борискина Валентина, который при прежнем мастере числился в передовых рядах как по практике, так и в еще большей степени по теории, а теперь скатился значительно вниз.
Хочу обратить внимание педагогического совета училища на молодой возраст мастера Андреади Григория Константиновича, его вспыльчивый характер и отсутствие педагогического такта, выразившееся и в том, что товарищ Андреади отказался дать мне объяснения по вышеуказанному вопросу, когда я предложил ему это...".
Заявление было длинным, склочным и не стоило того, чтобы, отнимая время у мастеров и преподавателей, читать его до конца. Но Балыков все-таки дочитал до самой последней точки и спросил:
- Какие будут мнения, товарищи?
- А почему не пришел на совещание этот Борискин, если он так обижен на Андреади? - спросил старый мастер Коновницын.
- Мы приглашали товарища Борискина, но он сказал, что сегодня не сумеет прибыть на совещание, - объяснил Николай Михайлович, - однако я думаю, что от того, присутствует товарищ Борискин или нет, существо вопроса не меняется.
- По-моему, этот вопрос вообще никакого существа не имеет. Андреади молодой - верно, и ни по нашему решению, ни по желанию Борискина старше не сделается, - сказал Коновницын.
- Этого папашу нам бы вызвать следовало, только не для того, чтобы его указания выслушивать! - сказала преподавательница физики. - Пусть бы он узнал, какое наказание Валентин Борискин, а не ученик.
- Не дальше как вчера Борискин сбежал с моих занятий, - подал реплику физрук.
- Минутку, товарищи! - призвал к порядку Балыков. - Что представляет собой Валентин Борискин, мы знаем. Но речь сейчас не о нем. Поступило заявление, верное или нет - другое дело, наша обязанность ответить по существу. Я бы попросил Григория Константиновича в двух словах обрисовать положение. Пожалуйста.
Встал черноволосый, подтянутый парень, меньше всего походивший на преподавателя, и четко, по-военному, заговорил:
- Докладываю суть: Валентин Борискин отказался участвовать в уборке мастерской. Сообщил, что у него грыжа и поднимать тяжести запретил врач. Имея некоторое представление о Борискине, я приказал принести медицинскую справку с указанием, какие работы он производить может и какие не может. Справки Борискин не представил, и я отстранил его от занятий, полагая, что в мастерских работа физическая...
- Кому вы сообщили о своем решении? - спросил Балыков.
- Никому не сообщал.
- Почему?
- Разве я обязан каждую чепуху докладывать старшему мастеру?
- Продолжайте.
- Несколько позже позвонил отец Борискина и стал мне читать мораль. Я сказал: если интересуетесь успехами сына, потрудитесь зайти в училище, и я вас проинформирую. Все.
- Что вам ответил Борискин?
- Мне не хочется, Николай Михайлович, повторять его слов...
- Но это важно...
- Слова были оскорбительные, их смысл сводился к тому, что я щенок и не смею давать указаний старшему товарищу.
- И тут, Григорий Константинович, вы, надо думать, не остались в долгу? Высказались, как умеете высказываться?
- Николай Михайлович, не делом мы занимаемся. Хочет Борискин выяснять отношения, пусть явится, не хочет - напишем ему, что по телефону училище справок о своих воспитанниках не дает, - сказал Коновницын, - и дело с концом.
- Товарищи, товарищи... - снова призвал к порядку Балыков. Но тут зазвонил телефон, и Николай Михайлович отвлекся.
Грачев сидел и злился. Ему ужасно хотелось вмешаться и сказать слово в защиту Гриши Андреади, мастера молодого, во многом неопытного, но исключительно добросовестного и преданного. А главное, Анатолию Михайловичу претила подноготная этой истории - Борискин-старший работал в плановом отделе завода и от него в какой-то мере зависело, выгодные или невыгодные заказы попадают в училище.
Мысленно Грачев уже произнес свою речь:
"Неужели нет на свете зверя страшнее кошки, товарищи? Ну, работает папаша Борискин в плановом отделе и делает вид, что в его руках выгодные для училища заказы. Так что? Из-за этого носиться с балбесом-сыночком? Смешно! В конце концов, в плановом отделе есть начальник, заместитель, секретарь партбюро и вообще люди. Я вовсе не предлагаю подкладывать свинью папаше Борискина и ставить вопрос о его родительских обязанностях, хотя и не исключаю такого хода, но можно пойти к плановикам и поговорить с ними. Неужели они наших пацанов обидят? Никогда!.."
Произнести речь Грачеву не пришлось, да и вообще разговор о Борискине иссяк сам собой. Николай Михайлович преувеличенно громко сказал в телефонную трубку:
- Все ясно, Аркадий Гаврилович! Раз надо, сделаем...
И все поняли - Балыков разговаривал с директором завода. Училище существовало при заводе. И пожелание, просьба, поставленная директором задача - это подразумевалось само собой - имели силу закона.
- Товарищи, минуту внимания! - сказал Балыков, опустив трубку на аппарат. - Решением заводоуправления нам поручается провести День завода. Все учащиеся, весь преподавательский состав должны выйти на территорию и отработать полный день на приведении в порядок заводских площадей. Подробный план распределения участков, объем работы будут представлены в ближайшее время. Но уже сейчас, непосредственно завтра утром, надо начать разъяснительную работу... Каждый учащийся должен понимать, какой вклад он внесет в общую копилку. Полезно напомнить, что все получаемое училищем идет от завода, что никто не жалеет ни сил, ни средств на подготовку кадров, и в этот день каждый получает Возможность отблагодарить старших товарищей за заботу и внимание... - Балыков говорил еще несколько минут, но Грачев не слушал. Все это он знал наизусть, его раздражали не столько слова, сколько напускной пафос, с которым они произносились...
"Завод располагает штатом подсобников. У завода есть техника тракторы, машины, бульдозеры и всякая еще уборочная чертовщина... те, кто обязан, месяцами не убирают территорию... А теперь аврал... такое безобразие называют патриотическим почином... - думал Грачев. - Почему я должен вести моих мальчишек в этот бедлам, махать вместе с ними метелкой и делать вид, что так и надо?"
Совещание скомкалось и как-то само собой прекратилось. Начали расходиться. Анатолий Михайлович дошел уже до двери, когда его окликнул Балыков:
- Всего два слова, Анатолий Михайлович.
- Слушаю вас.
- Вы дали списки на фотографирование ребят?
- Дал.
- Вы эти списки с ребятами обсуждали?
- Конечно. Как всегда.
- Как всегда, оно-то как всегда, но на этот раз жаль... Юсупова выдвигает группа?
- Выдвигает, и притом единогласно.
- Досадно, однако. Тут запрос пришел. Из отделения милиции характеристику на него требуют. Представляешь, Анатолий Михайлович?
- Ну и что? Раз просят - пошлем.
- Послать-то пошлем... да как бы накладки не получилось? Мы расхвалим, а потом выяснится... Или ты забыл, как в прошлом году с Парамоновым неладно получилось?
- Если хотите, я съезжу в отделение, поговорю предварительно, выясню обстановку... Хотя я не думаю, что там может быть что-нибудь серьезное. Мишей я доволен.
- Договорились. Пока оставляем вопрос открытым. Ты съезди и тогда уже решим.
- Только пусть завтра Юсупова все равно фотографируют, как всех, кто намечен! Чтобы у Миши никаких там сомнений-подозрений не возникло.
Грачев взглянул на директора, хотел что-то еще сказать, но раздумал.
На автобусной остановке Анатолий Михайлович увидел Андреади. И тот сказал:
- Или, пока за несоответствие не выгнали, самому заявление подать, как ты считаешь?
- Не валяй дурака, Гриша. Ты на кого работаешь? Тебе ребят разве не жалко?
- Вот то-то и оно - ребят жалко. А иначе бы хоть завтра с утра плюнул, и... будьте здоровы!
- Погоди. И во всяком случае, завтра с утра не плюй. С утра попрошу тебя присмотреть за моими, мне отлучиться надо будет часа на два.
Нужное Анатолию Михайловичу отделение милиции располагалось в новом районе, и добирался он туда долго. Ехал и все удивлялся, до чего велика стала Москва, не город, а государство!
Отделение находилось в небольшом, сложенном из светлого силикатного кирпича кубике, обсаженном молоденькими липками и обрамленном широким аккуратным газоном.
Грачев потянул большую, сплошь из стекла дверь и очутился перед традиционной стойкой.
Несколько дальше, в глубине помещения, за старым канцелярским столом, под зеленой, тоже не новой, лампой восседал младший лейтенант милиции.
- Здравствуйте, - сказал Грачев, снимая кепку.
Почему-то младший лейтенант приветствие Грачева пропустил мимо ушей, строго поглядел на посетителя, спросил официальным голосом:
- По какому вопросу, гражданин?
- К майору Глоба. Приглашен. И пока еще можете смело называть меня товарищем. Можете мне улыбнуться. Я хороший, меня все любят, товарищ младший лейтенант.
- К майору Глоба вход со двора. Второй этаж. Комната семь. - И младший лейтенант, когда уже Грачев и не ждал, улыбнулся ему.
Грачев поднялся по широкой лестнице на второй этаж, отыскал комнату номер семь, постучал и вошел.
Майор Глоба оказалась женщиной.
Почему-то Анатолий Михайлович удивился, хотя он прекрасно знал - в милиции служит немало женщин.
Грачев представился.
- Прошу, садитесь. Меня зовут Тамара Викторовна. Одну минутку... Она достала какой-то реестр, полистала и, видимо, найдя то, что нужно, спросила: - Вы по поводу Миши Юсупова?
- Собственно, у меня, Тамара Викторовна, нет никаких поводов жаловаться на Мишу. Вы или от вас звонили директору училища и просили представить на Юсупова характеристику. Я, его мастер, подумал: бумагу написать недолго, но не лучше ли съездить и поговорить?..
- И всегда вы так - лично на каждый запрос выезжаете? - серьезно и, как показалось Грачеву, не без подозрительности спросила Тамара Викторовна.
- Не каждый же день милиция моими мальчишками интересуется.
- А трудный у вас народ?
- Почему обязательно трудный? Разный! Есть и трудные, но в общей массе нормальные ребята... Сначала забот с ними хватает, потом, когда они втягиваются в училищную жизнь, легче делается.
- Вы давно мастером работаете?
- Порядочно. В общей сложности почти двадцать лет.
- Так что Юсупов?
- Крученый парень. Надо ему обязательно на виду быть. Есть такой грех. Бойкий, особенно на язык... Самолюбие сильно развито. Я его тут подначил: дескать, здоровый ты парень, с твоими данными только борьбой и заниматься! "Завелся", ходит в секцию, старается... А у нас в спортсекциях строго - двойку по физике или математике схватил, с занятий - вон! Но Юсупова заело, и деваться некуда - пыхтит, тянется...
- С товарищами как у него отношения?
- Обыкновенные. Поможет, если в состоянии. И не скандальный. Чувство справедливости развито. Покомандовать, правда, любит, порисоваться.
- Словом, вы характеризуете Юсупова вполне положительно?
- Вполне. Вот сейчас я здесь, у вас, а его на доску передовиков фотографируют...
- Ну что ж, очень хорошо. Спасибо. Больше у меня вопросов нет. - И майор Глоба жестом радушной хозяйки показала - дескать, рада бы и еще поговорить, но, извините, дела...
- Все? И писать ничего не надо? - удивился Грачев.
- Не надо. Мы старые картотеки проверяли. Юсупов у нас значился... теперь я отмечу - все в порядке, нашего особого внимания не требуется...
- Так просто? Без акта, без протокола?..
- Разве вы от своих слов откажетесь?
На том они и расстались.
Грачев вышел на улицу в странно приподнятом настроении. Прежде всего его радовало, что с Юсуповым все в порядке. Как ни ликуй по поводу его последних трудовых успехов, ждать от Юсупова можно было все-таки чего угодно.
На глаза Анатолию Михайловичу попалась телефонная будка. Он порылся в кармане, нашел монетку, позвонил Балыкову.
- Николай Михайлович! Я из милиции говорю...
- Да-да, слушаю. Что выяснилось?
- Николай Михайлович! Ничего, знаете, пока не выяснилось...
- Какие они хотят получить данные?
- Я уже выдал. Положительные данные...
- Не поторопился?
- Нет. Еду в училище...
- А чего ж ты звонишь?
- Чтобы вы не беспокоились. И напомнить, не пропустили бы Мишку, когда начнут фотографировать. Все.
Балыков с минуту смотрел на умолкшую телефонную трубку и никак не мог понять, что же его настораживает? Конечно, мастер Грачев - превосходный, и доказательств искать не надо - на глазах у всех, буквально за несколько недель наладил самую отстающую группу и упрямо тянет вчерашних бездельников на ведущее место. Это он и раньше умел. Но что-то появилось в Грачеве новое, непонятное. И это непонятное раздражало и сбивало с толку Балыкова.
Как раз накануне он пытался поговорить со своей давней знакомой интеллигентной женщиной и знающим, как он считал, завучем средней школы.
С Беллой Борисовной Балыков познакомился в двухнедельном доме отдыха.
Избегая называть имена, рисуя ситуацию в общих чертах. Балыков изобразил Белле Борисовне дело так: возникает непонимание между ним директором и хорошим мастером, мастера он не просто уважает, готов у него даже кое-чему поучиться... а вот вопрос: почему мастер видит жизнь как бы в другом освещении?..
Тут Белла Борисовна перебила Балыкова и, волнуясь, сказала:
- Увы, мне это состояние очень знакомо. Недавно я сама испытала нечто похожее. Правда, столкновение произошло не с мастером, а с родителем моего ученика... Я много думала об этом. Сначала мне казалось, мы, в средней школе, отстаем от жизни... Судите сами: что может быть обыкновеннее автомобиля?! А я в жизни не была на автомобильном заводе и понятия не имею, как делают машину... Мы толкуем об атомной энергии, о космосе, а где мне найти время съездить на выставку и хотя бы на макет спутника поглядеть?.. Но вы-то куда ближе к жизни...
- Что вы говорите, Белла Борисовна?! У нас не меньше совещаний, заседаний, текущих забот, бумаг...
- Летчик должен летать, балерина репетировать новые партии, инженер делать свое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36