И хотя Николай Михайлович был не самым колоритным гостем Анны Егоровны, так уж получилось, что для меня этот вечер прошел под его знаком.
Мы уже прощались, и Анна Егоровна раздала обещанные призы: каждому гостю по маленькому недорогому сувениру "со значением" (я получил гусиное перо с рефилом), когда ко мне неожиданно обратился Николай Михайлович:
- А почему бы вам не приехать в училище? Покажем, расскажем, не пожалеете...
- Слыхали! - засмеялась Анна Егоровна. - А соловьем разливался: делегации нам ни к чему, разговоры разговаривать времени нет! Жук ты, Николаша. Хитрован, как у нас в деревне говорили...
- Так реклама - двигатель торговли... - сказал Балыков.
И с тем мы ушли от Пресняковой.
На улице было тихо и сравнительно тепло. Нам оказалось по пути, и мы решили пройтись пешком. Вот тогда и состоялся мой первый разговор с Балыковым, директором профессионально-технического училища и, как выяснилось, земляком Анны Егоровны Пресняковой.
- Анна Егоровна - депутат, деятель знаменитый, а я ее босоногой девчонкой помню - Нюркой... Из одной деревни мы, через дом жили... Наверное, если покопаться, то и родня общая обнаружится, может, не самая близкая, но все ж... И в Москву в один год перебрались и сначала на одной стройке работали. - Неожиданно Николай Михайлович хохотнул, видно, вспомнив что-то занятное, и сказал: - Был случай, я за нее даже сватался! Во смех.
- Почему же? - вежливо осведомился я.
Сразу у него сделалось осторожное лицо, и он ответил:
- Лед и пламень! Несовместимые мы люди. Нюрка сызмальства бедовая была, а я из тихих: день да ночь - сутки прочь...
- Что-то, Николай Михайлович, не верится, будто вы на самом деле такой тихоня. Людей учите, воспитываете. Дело живое, живости требует...
- Учить можно и тихонько, тихонько воспитывать не получается. Тем более наш контингент. Вот напишите об этом, важный разговор может получиться. - И он заглянул мне в глаза странно напряженным взглядом, будто хотел и не решался попросить о чем-то для него чрезвычайно важном.
- О чем именно вы советуете написать?
- О контингенте. - И заторопился: - Как мы называемся, неважно, не в названии суть. Кого мы готовим? Рабочий класс... слесарей, токарей, фрезеровщиков, наладчиков, радиомонтажников... Это только в нашем училище. Берем форменного пацана, держим три года и выпускаем самостоятельного человека, рабочего со средним образованием и специальностью. Гарантируем приличный заработок, место в жизни. Я вас не агитирую, не подумайте, я просто точную картину рисую. А теперь вопрос: кто к нам до последнего времени шел? Двоечники, разгильдяи, от которых школа горькими слезами плакала. - Он замолчал и какое-то время шел молча.
Ночной проспект был почти безлюдным.
Случайный прохожий... случайная машина "Скорой помощи"...
Почему-то вспомнилось: Толковый словарь русского языка так объясняет понятие случайность: "безотчетное и беспричинное начало, в которое веруют отвергающие провидение..."
Я, безусловно, не верю в провидение. А вот случай, кажется, послал мне интересного собеседника. И тема, которую он затронул, мне далеко не безразлична.
И тут Балыков заговорил снова:
- Можете представить, когда у нас в прошлом году набор был, приходит ко мне женщина, представляется - завуч соседней средней школы. Мнется, чувствую, темнит, но постепенно выкладывает: есть у них ученик, Карнаухов Сергей, в восьмом классе... Мальчик, говорит, трудный, семья неблагополучная, склонности у этого Сергея самые что ни на есть неприятные... Это все ее слова! Так не соглашусь ли я взять мальчика к себе? Спрашиваю; а если не соглашусь, что вашего Карнаухова ждет? Оставят на второй год, а в недалеком будущем скорее всего колония для несовершеннолетних. А если соглашусь? Тогда обещает вытянуть Карнаухова на тройки и характеризовать прилично. Спрашиваю: а родители? Уверяет: родители на все согласятся! А сам он? Отвечает не задумываясь: не хочет, так захочет! Это беру на себя...
Николай Михайлович с подробностями рассказывает, как познакомился с пареньком, как долго разговаривал с ним, как повел его в спортивный зал и перекидывался с ним тяжелым гимнастическим мячом, - битый час они швырялись этим мячом, пока не ожили ленивые глаза мальчишки, и как он удивился, услыхав от Балыкова:
- А у тебя, Карнаухов, отличная реакция! С такой реакцией из тебя может толковый оператор выйти...
Пока Николай Михайлович рассказывал о мальчишке, голос его звучал мягко и приветливо, но стоило вернуться к завучу, и в горле у Балыкова даже заскрипело что-то:
- Короче говоря, взяли мы к себе паренька, и когда я об этом объявил завучу, так эта дамочка только что канкан у меня в кабинете не плясала. И такая, знаете, мерзкая радость у нее на физиономии появилась, передать не могу...
- А что Карнаухов?
- Учится. Трудный, конечно, мальчишка, но человеком, думаю, будет. Только дело не в нем. Дело в ней! Что за педагогика, что за воспитание? Почему мы должны из года в год исправлять чужой брак? А в результате о нас же складывается ложное мнение. Кого они учат? - спрашивают люди и, не сомневаясь, отвечают: разгильдяев. Мы говорим: из нашего училища вышло шесть Героев Социалистического Труда, два академика, пять профессоров, девять кандидатов, есть свои депутаты... Цыплят по осени считать надо. Неужели и это понять трудно! За наш рабочий класс краснеть не приходится...
Мы прощаемся на углу Колхозной площади. И я обещаю непременно приехать в училище.
С улицы здание училища особого впечатления не производит приземистое, трехэтажное, с большими окнами, густо перечеркнутыми старинными переплетами облезлых рам. И вестибюль не поражает - темноватый, неуютный; правда, пахнет там хорошо: тонким духом металла и машинного масла.
Директорский кабинет на втором этаже. К нему ведет широкая лестница, ступени ее кажутся чуть прогнутыми - камень не устоял под мальчишескими ногами - истерся...
Кабинет большой, светлый, его главное убранство, кроме самой необходимой мебели, - образцы ребячьих работ.
Балыков встретил приветливо и сразу предложил познакомиться с лабораториями, кабинетами, классами и мастерскими. Ничего еще не увидев, я почувствовал - директор гордится своим училищем и совершенно уверен: не понравиться новому человеку оно не может!
- Здесь у нас проходят занятия по физике, - говорил Николай Михайлович, - обратите внимание на стенды - сделаны своими руками, все действующие, электрифицированные. Теперь сюда, пожалуйста, пройдите. - Он подвел меня к командному пункту (иначе не назовешь), с которого преподаватель руководит занятиями. - Нажимаем эту кнопку, видите, шторы на окнах закрываются... Теперь можно включать кинопроектор, нажимаем кнопки эту и эту, ждем десять секунд, вот... - На экране вспыхнул титр цветного учебного фильма: "Индукционный ток".
И тут я заметил, в классе нет привычной школьной доски и не пахнет мелом.
- А как вы обходитесь без доски? - спросил я.
- Почему обходимся? Мы не обходимся. Просто у нас другая доска современная.
Балыков сманипулировал на щите управления новыми переключателями и сказал:
- Вот на этом табло преподаватель пишет все, что ему надо, между прочим, пишет, не оборачиваясь к группе спиной, затем подает табло вперед, и написанный текст проецируется на экран.
Взглянув на экран, я увидел: титр "Индукционный ток" исчез, а на его месте появилась рукописная строка: "Коля, не боись..."
- Вот черти, - беззлобно сказал Балыков, - опять за собой не убрали. Обратите внимание - такая доска позволяет пользоваться разноцветными шариковыми ручками, дает возможность преподавателю заранее "заправлять" свой конспект в проектор - это сильно экономит время, особенно когда надо чертить схемы и графики, - и, наконец, еще одно весьма важное достоинство: у доски есть "память". Для того чтобы повторить формулу, написанную в начале урока, восстановить чертеж, достаточно перевести ленту назад, и написанное однажды всплывет снова. Нравится?
- Очень! - искренне сказал я. И подумал: "Здесь, в классе, Балыков совсем не такой, каким он представлялся мне за столом у Анны Егоровны, на улице, во время нашей ночной прогулки. Училище, где он держится независимо и уверенно, вдохновляет его".
Мы ходили уже часа два, осмотрели множество классов и лабораторий. Все они были, естественно, разные: каждое помещение соответствовало своему назначению, но одно было общим: ц е л е с о о б р а з н о с т ь.
Именно так: все в классах подчинялось единой задаче и цели - учить! Надежно, наглядно и прочно укладывать информацию в юные головы.
- Ну знаете, Николай Михайлович, - сказал я, - при такой постановке дела не захочешь, а запомнишь...
Он благодарно улыбнулся и взял меня за плечо.
- Мне очень приятно, что вы ухватили главное... Так сказать, принцип... Это наша самая важная задача: учитывая контингент и его более чем прохладное, увы, отношение к теории... подавать материал так, чтобы он незаметно заползал в извилины. Это, конечно, на первой стадии! А когда ребята начинают кое-что соображать, когда отношение меняется... впрочем, не рассказать ли вам одну поучительную историю?..
Разумеется, я согласился.
Года два назад на встрече выпускников выступал бывший воспитанник училища. Токарь. В прошлом заядлый танцор и одна из главных фигур училищной самодеятельности. Обращаясь к новичкам, сказал:
- Почему я когда-то из средней школы сбежал? Математика меня выжила! Ну ничего не понимал - синусы, косинусы и так далее... Сюда пришел, думал, тут работать надо и никаких тебе равнобедренных треугольников... Оказалось: таблица резьбы на тех же синусах держится, и резцы по углам затачиваются, и разметка - геометрия. Хотел и отсюда сбежать, но не успел. Работать понравилось. Понимаете, интересно: берешь грязную, черную железку - ничего - и делаешь из этого "ничего" полезную вещь и опять же не задаром, за определенное число "рэ" и "копов". Вот тогда я подумал: "Или я дурей всех на свете? Неужели не справлюсь с этими синусами и косинусами, когда за это еще и "рэ" и "копы" идут?" И не сбежал...
- Мы очень стараемся, - говорит Николай Михайлович, закончив свою историю, - с самых первых шагов возможно предметней показывать ребятам, что и для чего нужно. А теперь спустимся вниз, и я покажу вам мастерские.
Мастерские просторные, оснащенные современным оборудованием. Здесь поддерживается строгий порядок. И первое, что я замечаю: у ребят, стоящих за токарными станками, у слесарных тисков, совершенно другие лица, чем в классе или на улице.
Приглядываюсь и, кажется, понимаю, в чем отличие, - сосредоточенность делает ребячьи физиономии взрослее и тверже, их облагораживает отсвет работающей мысли...
Идем длинными проходами, никто не обращает на нас внимания. Директор - ну и что? Ведет какого-то гостя - пусть...
Ребята заняты делом, не игрой и отлично понимают - нет и не может быть сейчас ничего более важного, чем работа.
Николай Михайлович останавливается у станка, берет в руки длинный болт, разглядывает, знаком подзывает паренька. Мальчишка останавливает станок и подходит к директору.
- Чей заказ? - спрашивает Балыков.
- Стяжные болты для металлоконструкций. Заказчик КамАЗ...
- Норма времени? Расценка? - спрашивает директор.
Паренек отвечает, а на лице нетерпение: "Ну чего спрашиваешь, мне же работать надо..."
Идем дальше, и Николай Михайлович рассказывает:
- Когда они немного осваиваются с работой, мы всячески поощряем, раззадориваем в них дух соревнования. Видели на некоторых станках флажки? Это значит - вчера хозяин станка работал лучше всех в пролете. Сегодня флажок может остаться у него, а может перейти к другому. Потому мальчишка и смотрел на меня зверенышем: что ему разговоры с директором, зря минуты тратятся...
- Флажок дает мастер?
- Как правило, группа решает, и делается это самым демократическим путем. Голосованием. Ошибок почти не бывает. У ребят удивительно остро развито чувство справедливости...
Из токарной мастерской переходим в отделение слесарей, и тут Балыков говорит:
- Сейчас я вас познакомлю с главной достопримечательностью нашего училища.
Достопримечательностью оказывается мастер. Лет ему на вид сорок, может, чуть больше. Он широк в плечах, тяжеловат. У него редкие, аккуратно зачесанные назад волосы, смотрит он пристально, как бы спрашивая: "А ты что за птица?"
- Знакомьтесь, - говорит Николай Михайлович, - один из опытнейших мастеров училища, Анатолий Михайлович Грачев, между прочим, только что вернулся из Африки, где в течение двух лет выполнял специальное задание... А это... - И Балыков представляет меня.
Мы обмениваемся рукопожатием, и я невольно думаю: если Грачев всерьез прижмет, пискнуть не успеешь! Его жесткая пятерня захватывает, как челюсть.
- Очень приятно, - низким, хрипловатым голосом говорит Грачев, и я чувствую на себе его вопрошающий взгляд.
- Как дела? - спрашивает Балыков.
- Нормально, если не считать, что я тут малость с инспекторшей повздорил.
- Какой инспекторшей? - настороженно спрашивает Балыков.
- А кто ее знает, откуда налетела. Возвращаемся с ребятами из столовой, перед самым зданием училища какая-то тетка пытается остановить группу и спрашивает: "Где мастер?" Я сзади шел. Подхожу, интересуюсь, что случилось. Она объявляет: я инспектор. И делает замечание: равнение плохое, разговоры в строю...
- Между прочим, я вас уже предупреждал, Анатолий Михайлович: в столовую и из столовой ваша группа ходит не лучшим образом.
- Предупреждали. Помню. Кстати, я тогда еще изложил свою точку зрения: пусть на строевой подготовке по военному делу они ходят как следует, там это имеет смысл... а в столовую лишь бы все сразу приходили.
- С этим я не согласен - был и буду. Излишней дисциплины не существует - и з л и ш н е й!
- Еще как существует. Ого-го!
- Не будем препираться. Куда пошла инспектор?
- Скорее всего жаловаться - к вам или к Борису Дмитриевичу.
И тут у директора заметно меняется выражение лица - вдохновленность исчезает, на смену ей приходит сосредоточенность и легкий налет беспокойства. Обращаясь ко мне, Балыков говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36