– Дверь будет заперта, мадам, – сказал он, остановившись на пороге. – Когда вы закончите, просто нажмите вот эту кнопку.
– Хорошо, – ответила Оливия. – Спасибо. Дверь закрылась.
Оливия посмотрела на крышку. На ней не было никакой надписи, так же как и на боках ящика.
Оливия села на пластиковый стул. Стул оказался неудобным, а в комнатке стоял слабый запах сырости. Она сложила руки на груди и еще с минуту смотрела на ящик. Она уже знала, что там, внутри, знала, что наконец она нашла то, что искала – совершенно бессознательно – с того самого дня, когда произошло первое ограбление.
И снова она ощутила непривычный холодок внутри, холодок страха и неуверенности. Она положила руку на ящик.
– Ладно, папа, – выдохнула она еле слышно, – ничего не поделаешь.
Одним движением она сорвала старую высохшую липкую ленту.
И открыла ящик.
17
В ящике лежал темный, плотно набитый конверт и две пачки бумаг, перевязанных шнурками. Развязав первую пачку, Оливия увидела, что это копии писем и записок – переписки между ее отцом, Карлосом Ариасом и еще одним человеком по имени Пол Уолтер Остерман. Вторая пачка состояла из документов и фотографий – там было несколько черно-белых снимков мужчины, женщины и троих детей. Поглядев на эти фотографии, можно было подумать, что это счастливая семья. На двух других снимках она увидела мужчину – темноволосого, черноглазого и элегантно одетого. Хотя Оливия могла с уверенностью сказать, что никогда с ним не встречалась, лицо казалось ей смутно знакомым.
Она посмотрела на обратную сторону фотографий. Все семейные снимки были подписаны одинаково: «Семья Ротенбергов. Имануил, Хеди, Антон, Лили и Труди». Надпись на снимке незнакомого мужчины гласила: «Георг Браунер, известный также как Хуан Луис Ариас».
Ледяной холод сковал сердце Оливии, она почувствовала, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Вот оно. Неоспоримое доказательство того, что предчувствия и события, которые привели ее сюда, не были ни совпадениями, ни симптомами паранойи. Она не знала, что она ожидала найти. Но инстинкт подсказывал ей – это находка может принести беду Джиму. Сама мысль об этом казалась ей невыносимой.
В голове мелькнуло: надо остановиться, сунуть бумаги обратно в ящик и спасаться бегством. Но конверт, запечатанный ее отцом, лежал на столе. И Оливия поняла, что она не может, не имеет права сделать вид, будто его никогда не существовало.
Она вскрыла конверт. Внутри было напечатанное на машинке письмо и маленький, весь в пятнах, сильно потрепанный коричневатый блокнот. На первых страницах она увидела аккуратный почерк, который становился все более неразборчивым и размашистым. Синие чернила сменялись карандашом, а потом опять появлялись чернила, но уже другого цвета. Письмо, отправленное Артуру Сегалу Полом Остерманом 13 апреля 1976 года, состояло из двух частей, и в начале его указывалось, что первую часть следует прочесть сразу, а вторую – после прочтения блокнота.
Оливия начала читать.
«Вы будете спрашивать себя, мой дорогой, бедный мистер Сегал, почему из всех людей я выбрал именно Вас. Наверное, это судьба – именно Вас я решил посвятить в историю Антона Ротенберга. Это мрачная, чудовищная повесть, и ее герои не имеют к Вам никакого отношения. Но я выбрал Вас по нескольким причинам. Во-первых, потому, что Вы признанный знаток и любитель живописи. Во-вторых, потому, что Вы поддерживаете венский Центр розыска нацистских преступников. В-третьих, потому, что Вы имели деловые связи с Максом Вилденбруком-младшим из Нью-Йорка. Но в основном потому, что Вы знакомы с Карлосом Мигелем Ариасом.
Я несу груз этой трагической истории с 1952 года. Почти четверть века я занимался поиском свидетельств. Найти удалось немало. Немало и в то же время недостаточно. А также, к несчастью, слишком поздно. Я не могу никому помочь. Но я всем сердцем верю, что история семьи Ротенбергов из Баден-Бадена должна быть предана гласности, несмотря ни на что. Сейчас я совсем больной человек, я стою одной ногой в могиле, и потому я поступаю так же, как поступил молодой Антон Ротенберг много лет назад. Я передаю свою ношу другому человеку.
На ваше несчастье, мистер Сегал, я выбрал Вас».
Потом Оливия открыла блокнот.
«Мое имя Антон Ротенберг. Мы жили в предместье Баден-Бадена и представляли собой хрестоматийно благополучную, обеспеченную и удачно ассимилировавшуюся немецко-еврейскую семью. Отец мой, Имануил Ротенберг, находил величайшее удовлетворение в своем деле – торговле предметами искусства. К началу тридцатых годов его коллекция стала уже достаточно известной в Германии. У отца были настоящие сокровища – работы Боннара, Гогена, Берты Морило, Виллара, Радона, Мунка, Йодлера. Еще задолго до января 1933 года, когда Адольф Гитлер пришел к власти, мои родители вели постоянные разговоры о том, что надо бы переправить коллекцию в Америку и уехать туда самим.
Первый раз этот чужой человек появился в нашем доме в феврале 1932 года. Я до сих пор ясно помню этот день. После ленча мы все сидели в гостиной, мама играла Шопена, а Мария, наша домоправительница, вошла и вручила ей визитную карточку. На ней значилось имя Георга Браузера, но потом папа сказал, что вряд ли это настоящее имя посетителя. Этот человек говорил по-немецки свободно, но с заметным акцентом. Впрочем, тогда отцу не было никакого дела ни до этого человека, ни до его акцента.
Георг Браунер сказал, что пришел, чтобы предложить свою помощь.
– Что заставило вас подумать, будто я нуждаюсь в помощи, герр Браунер?
– Я знаю, герр Ротенберг, что вы хотите покинуть Германию. – Браунер не стал ждать ни возражений, ни подтверждений. – Я также знаю, что вы, должно быть, собираетесь – а это весьма затруднительно, если не сказать невозможно, – вывезти в США всю свою коллекцию.
Отец сидел совершенно неподвижно. Он неторопливо достал сигару из ящичка красного дерева, зная, что будет вынужден из чистой вежливости предложить сигару посетителю, хотя ему хотелось – гораздо больше, чем хотелось курить, – выставить Георга Браузера из своего дома.
– Не могу представить себе, – с расстановкой произнес он, – где вы могли получить подобную информацию, герр Браунер. Но сразу вам скажу, что она, мягко говоря, неточна. А теперь, если вам больше нечего мне сказать… – Он встал.
– Прошу вас, герр Ротенберг. – Голос молодого человека звучал очень мягко, сочувственно. – Я вижу, вы на меня рассердились.
– Нисколько, – сказал отец. – Просто я довольно занятой человек, и я не хочу, чтобы мы оба попусту тратили время.
– Еще несколько минут, – проговорил Георг Браунер, – и вы поймете, что никто из нас не тратит времени попусту. – Браунер подался вперед на стуле, неожиданно в его голосе послышались заговорщические нотки. – Я действительно могу вам помочь, герр Ротенберг. У меня много наличных денег, но, что гораздо более важно для вас, у меня обширные связи как в Германии, так и за ее пределами.
Отец сделал неопределенный жест рукой, но промолчал.
– Ваша частная коллекция делает вам честь, – продолжал Браунер. – Я тоже любитель и отчасти собиратель предметов искусства, хотя, разумеется, мне далеко до ваших знаний и вашего опыта. Я вами восхищаюсь.
– Благодарю вас. – Имануил ждал продолжения. Браунер кивнул:
– Да, пора перейти к делу. Я думаю, что смогу помочь вам переправить коллекцию в Америку.
– Почему вы хотите мне помочь? – спросил отец.
– Почему? – Браунер улыбнулся. – То есть вы хотите знать, какая для меня в том выгода? – Ответа не было. – Разумеется, я хочу получить кое-что взамен. Боннара за Годлера. Гипотетически. И столь же гипотетически Мунка за Редона. Стоят-то они примерно одинаково.
– Примерно, – улыбнулся отец. В первый раз за все время визита незнакомца он слегка развеселился.
– Вот и все. – Браунер слегка пожал плечами. – То, что на поверхности, очень просто. Разумеется, внутри гораздо сложнее.
– Разумеется, – с иронией заметил отец.
– Так как же? – Браунер снова откинулся на спинку стула. – Какова ваша первая реакция на мое предложение?
– Первая, она же последняя, – проговорил мой отец уже без тени иронии. – Сердечно вас благодарю, герр Браунер, но уверяю вас, помощь мне не нужна.
– Потому что у вас есть свои связи в Америке? – мягко спросил Браунер. – Друзья и любители искусства? – Он сделал паузу. – Например, ваш коллега и приятель Макс Вилдербрук?
Отец рассказывал, что в тот момент он ощутил неясное беспокойство.
– Я уверен, вы понимаете, что у меня нет ни малейшего желания обсуждать с вами мои личные дела, – холодно произнес он.
– Разумеется, – согласился Браунер. – В конце концов, вы обо мне ничего не знаете.
– Да, сэр, я ничего о вас не знаю. Браунер улыбнулся:
– Кроме одного. У меня есть возможность вам помочь, и я хотел бы вам помочь. За определенную цену.
– Я повторяю, что не нуждаюсь в вашей помощи. – Отец встал и подождал, пока собеседник, у которого не было другого выхода, тоже встанет. Он протянул ему правую руку. – Благодарю вас, герр Браунер. Жаль, что вы напрасно потратили время.
Браунер как ни в чем не бывало пожал его руку.
– Совсем не напрасно.
Они вышли из библиотеки, прошли по длинному коридору в вестибюль. Два датских дога, которые лежали под любимой картиной моей матери кисти Годлера, встрепенулись, вильнули хвостами, но даже не поднялись.
– Я остановился в отеле на Бреннер-парк, – сказал Браунер. – На случай, если вы передумаете.
– Долго ли вы пробудете у нас в городе? – вежливо поинтересовался мой отец.
– Несколько дней, – ответил Браунер.
– Надеюсь, вы приятно проведете время, – сказал отец, открывая дверь. В дом ворвался порыв холодного ветра.
Георг Браунер снова появился в нашем доме примерно через год. Теперь он говорил только об угнетении евреев в Германии. Отцу вряд ли надо было напоминать о том, что гестапо получило полномочия арестовывать, допрашивать и сажать в тюрьму кого угодно, минуя все установленные законом процедуры. Но его деньги и положение в обществе позволяли нам вести все тот же неизменный образ жизни. Мама посылала Марию или Руди, нашего шофера, за покупками и тем самым избегала неприятностей, которые поджидали в магазинах менее состоятельных евреев. Как только в школе появились малейшие признаки антисемитизма, отец решил, что Лили, Труди и я будем учиться дома. А сам отец по-прежнему имел дело в основном с художниками, то есть людьми, которых талант ставит выше расовых предрассудков. Другими словами, нам жилось куда лучше, чем остальным евреям в Германии.
Но все же отец не был ни слеп, ни глух. Месяц шел за месяцем, а ситуация явно не менялась к лучшему, и однажды я услышал, как отец признался матери:
– Наверное, я был не прав, что не выслушал Браунера.
Браунер пожаловал 30 сентября 1935 года, через пятнадцать дней после принятия Нюрнбергских законов. Очевидно, для того, чтобы за эти пятнадцать дней до Имануила полностью дошло, что означали новые законы. Евреи перестали быть полноправными гражданами Германии. Рухнули последние надежды на нормализацию обстановки в стране. Пятнадцать дней было дано на то, чтобы отец наконец оторвался от жирной родной почвы и начал готовиться к переезду, несмотря на неизбежные потери, которые повлечет за собой такое развитие событий.
Лицо Браунера было покрыто ровным загаром.
– Вы прекрасно выглядите, – вежливо проговорил отец.
Мы все были дома. Лили, Труди и я занимались в библиотеке. Отец проводил Браунера в любимую комнату всего семейства – более уютную, чем парадные апартаменты, в которых, бывало, собирался весь цвет Баден-Бадена. В этой небольшой гостиной был беспроволочный телеграф, граммофон, хорошо оснащенный бар, пианино, на котором я любил играть, и три картины – де Шаванн, Дени и жемчужина коллекции Имануила, Боннар.
Потом отец пересказывал их разговор.
Он постарался, пока мама варила кофе, собраться, успокоиться, подавить ощущение неимоверного облегчения, испытанное им, когда он узнал о визите Браунера. Пока гость усаживался в кресло, отец говорил самому себе, что выказать нетерпение было бы не только недостойно, но вредно для дела. Он хотел показать Браунеру, что готов к сделке, но в то же время намеревался сохранить контроль над ситуацией.
– Правильно ли я понял, – начал Браунер, – что вы наконец спустились с небес на землю?
– Вы имеете в виду, собираюсь ли я покинуть Германию? – Отец знал, что, возможно, сейчас он разыгрывает с Браунером свой последний козырь.
– Да, именно это я и имею в виду.
– Когда мы виделись с вами в последний раз, вы предлагали свою помощь.
– И в первый раз тоже, – заметил Браунер.
– Да, и теперь я понимаю, что, вероятно, проявил некоторую близорукость, отвергнув ваше предложение.
– Правда? – Браунер поднес к губам чашку с кофе.
– Я хотел бы знать, – с усилием выдавил из себя отец, понимая, что лучше покончить с этим как можно скорее. – Я должен знать, остается ли ваше предложение в силе, герр Браунер.
Браунер поставил чашку на столик.
– Остается, – коротко ответил он.
– Тогда может быть… – Мой отец мысленно похвалил себя за то, что его безмерное облегчение не проявляется внешне. – Может быть, мы обсудим детали соглашения? Ведь, как вы сами заметили, условия, которые вы поставили в прошлый раз, имеют чисто гипотетический характер. Они нереалистичны.
– Совершенно нереалистичны, – согласился Браунер. – Помнится, я предложил Годлера за Боннара и Редона за Мунка.
– Совершенно верно. – Отец улыбнулся. – Возможно, теперь у вас появились другие предложения?
– Разумеется, – сказал Браунер.
– Еще кофе?
– Нет, благодарю вас. – Браунер немного помолчал. – Цена моей помощи выросла. Значительно выросла.
– Насколько? – К горлу подступил комок, хотя отчасти отец был готов к этому моменту, отдавая себе отчет, что, кем бы ни был Георг Браунер, он, в сущности, ничем не отличается от множества других авантюристов, с которыми приходилось иметь дело в последнее время.
– Вы согласны, что времени терять нельзя? – спросил Браунер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43