OCR & SpellCheck: Larisa_F
«Клянусь, что исполню...»: ЭКСМО-Пресс; Москва; 2000
ISBN 5-04-005103-4
Аннотация
С юных лет Оливию, Джима и Энни связала трагедия – в авиакатастрофе погибли их родители. С тех пор они идут по жизни, приглядывая друг за другом. Каждый готов прийти на помощь другому, только позови. Но у трагедии глубокие корни – неожиданно всплывают мрачные семейные тайны. Расследование истинных причин старой катастрофы грозит гибелью всем троим – но вместе они неуязвимы…
Хилари Норман
Клянусь, что исполню…
Пролог
«Я никогда не встречался ни с Антоном Ротенбергом, ни с его родителями и сестрами. Их историю поведал мне совершенно незнакомый человек, которого семнадцатилетний Антон выбрал в наперсники. Я не просил о том, чтобы мне рассказывали это, но, когда я все узнал, в душе моей остались раны, которые уже никогда не затянутся.
Я необратимо изменился, и даже не могу понять почему. Разумеется, я слышал и более страшные истории об этом ужасном времени, и они производили на меня сильное впечатление, но с течением времени печаль и гнев утихали – как это и должно быть, и я снова мог жить обычной жизнью. Но когда я узнал о том, что случилось с этой семьей в нацистской Германии, мое собственное существование как бы расплылось в своей незначительности и никогда уже больше не обрело прежних отчетливых очертаний.
Я не знал Имануила Ротенберга, отца Антона, и все же он почему-то напоминает мне моего отца. Отец тоже родился в Баден-Бадене, но, в отличие от Имануила Ротенберга, он мирно жил и умер в Соединенных Штатах. Мой отец тоже любил искусство. У меня сохранилось воспоминание раннего детства: отец стоит и смотрит на картину в Филадельфийском художественном музее. Я ясно помню выражение его лица, страстный восторг в его глазах. Может быть, именно тогда я впервые понял, насколько сильные чувства может пробуждать в человеческой душе великое произведение искусства. Мой отец умер много лет спустя, умер своей смертью, окруженный любовью и заботой жены и детей, не отходивших от его смертного одра. Имануил Ротенберг умер от пули, пронзившей его мозг, когда он уже потерял все, что ему было дорого в жизни.
Узнав историю Ротенбергов, я стал другим человеком. Я почувствовал, что должен попытаться отомстить.
Мне не удалось этого сделать, а теперь моя жизнь близится к концу. И все же в моем сознании еще пылает факел надежды, поэтому я делаю то, что еще могу сделать.
Я передаю факел».
Почти двадцать лет записки хранились в ящике из толстого картона, запечатанном блестящей коричневой клейкой лентой и спрятанном в сейфе компании «Британия Сейф Депозит», на Лиденхолл-стрит в Лондоне. Автором был молодой человек по имени Антон Ротенберг, а их хранителем некий Пол Уолтер Остерман из Филадельфии. Прирожденный борец за справедливость, Остерман нес на себе бремя тайны семьи Ротенбергов почти четверть века, пока не предстал перед лицом смерти и не посвятил в эту тайну другого человека. А тот, понимая, какая огромная ответственность ложится на его плечи, решил поместить записки в сейф.
1
Брюссель, 26 июля 1995 года
Оливия Сегал сидела на полу. На коленях у нее устроилась Клео, кошечка черепахового окраса. Милое мурлыкающее существо, по счастью, не могло понимать весь ужас произошедшего. Жизнь кончилась. Время остановилось. Оливия смотрела на часы.
Пять часов семь минут вечера в Брюсселе. Одиннадцать часов семь минут утра в Нью-Йорке.
Неважно. Все теперь неважно. Вот маленькая, черная трубка сотового телефона. Она донесет через океан сигнал бедствия. Бедствия, бедствия – тут никто не шутит! Бельгийские полицейские вели себя вполне любезно и предупредительно, но Оливия знала, что они не поверили ни единому ее слову и, без сомнения, сочли ее ненормальной. Она безуспешно пыталась дозвониться Джиму, а вот теперь оставался последний шанс – Энни.
Джим и Энни. Самые близкие ее друзья. Больше всего на свете Оливии не хотелось бы взваливать на них свои неприятности. Она честно пыталась справиться сама. Но ей было слишком страшно, просто невозможно страшно. Она никогда не считала себя трусливой – сколько раз Энни с восхищением говорила, что она не знает более бесстрашной женщины, чем Оливия, – но в эту минуту, оставшись в одиночестве в своей, вдруг ставшей такой опасной квартире, со сломанной левой рукой и синяками, расползавшимися по груди и ногам, она испытывала нечто большее, чем страх. Она испытывала настоящий ужас. И боялась она не только за себя. Насколько она могла судить, Джим – милый, пребывавший в блаженном неведении Джим – уже был в опасности. И с того мгновения, как Оливия посвятила Энни в темную, чудовищную тайну ящика, который она открыла, подобно Пандоре, жизнь Энни тоже оказалась под угрозой.
Оливия на мгновение задумалась, пытаясь – наверное, уже в сотый раз – вытолкнуть ужасную истину на задворки сознания или найти хоть какой-нибудь выход. Может быть, если она будет молчать, забудет или хотя бы сделает вид, что забыла, ее оставят в покое. Позволят жить. Но она знала, что это иллюзия. И прежде всего потому, что ничего ей не даст забыть ее собственный разум. Потому, что она должна исполнить долг перед призраками, перед теми, кто погибли неотомщенными. Справедливость должна восторжествовать.
А кроме того, она знала, что ей все равно не дадут жить.
Восемь минут двенадцатого в Нью-Йорке. Оливия набрала номер.
Энни Олдрич-Томас положила телефонную трубку. Все еще сидя на краешке двуспальной кровати, она обвела взглядом дорогой номер отеля «Сентредж», в котором жила со своим мужем Эдвардом. Все казалось таким нормальным, точно таким же, как несколько минут назад, до звонка Оливии. И в то же время Энни знала, что отныне для нее уже ничто не будет таким, как прежде.
Она встала, машинально прошла в ванную, включила душ и попыталась собрать разбегавшиеся мысли. Прежде всего следующее: она обещала встретиться с Эдвардом за ленчем в половине первого, значит, теперь ей надо позвонить и под каким-нибудь предлогом отказаться. Она знала, что Эдвард не рассердится и не огорчится, но она терпеть не могла ему лгать – слишком много лжи было между ними в прошлом. Но на этот раз выбора не было. Оливия попала в беду, и она, Энни, должна спешить ей на помощь. Оливия ни за что бы не позвонила ей, если бы не находилась в отчаянном положении. Это Энни знала твердо. С того времени, когда сама Энни находилась в отчаянном положении, прошло уже восемь лет, но Оливия и Джим до сих пор старались оберегать ее.
Но все казалось детским лепетом по сравнению с тем, что происходило сейчас.
Энни вылезла из-под душа и стала сушить волосы феном. Она не могла припомнить, чтобы Оливия хоть раз по-настоящему испугалась. А, слава богу, они были знакомы двадцать с лишним лет. Храбрая, независимая Оливия. Самая холодная, самая разумная и самая смелая из них троих. Но минуту назад, когда они говорили по телефону, Энни слышала в голосе подруги неподдельный ужас.
– Я не хотела впутывать тебя в эту историю, – говорила Оливия низким, прерывающимся голосом. – Но я никак не могу найти Джима, а одной мне не справиться.
– Все правильно, – мягко проговорила Энни. – Тебе придется справляться одной.
Оливия рассказала ей все. И сейчас Энни с леденящей душу уверенностью вновь осознавала – уже ничто никогда не станет таким, как прежде.
Джим Ариас сидел в удобном старом кресле в маленькой комнате на втором этаже родительского дома в Ньюпорте, Род-Айленд. Над его головой висел подлинник Виллара, которым он всегда восхищался, а в руках он держал потрепанный томик «Войны и мира». Джим старательно оттягивал тот неприятный момент, когда ему придется спуститься вниз и присоединиться к остальным. Он приехал на день рождения своего двоюродного брата Майкла, которому исполнилось пятьдесят два, так что общение с гостями было неизбежным. Но Джим собирался провести в доме Ариасов как можно меньше времени, ибо в последнее время с трудом выносил общество своего старшего брата Питера. Это ни для кого не было секретом. Джиму ни в коем случае не хотелось омрачать день рождения Майкла семейными дрязгами. Он не испытывал к Майклу, который вот уже двадцать лет был главой семьи после смерти отца Питера и Джима, ничего, кроме уважения. Майкл питал к младшему кузену сходное чувство и выражал его в том, что позволял Джиму жить своей собственной жизнью. Больше у них не было ничего общего, за исключением крови, и Джим с нетерпением ждал той минуты, когда он наконец сможет покинуть слишком большой и изрядно перегруженный антиквариатом дом в Ньюпорте и вернуться в Бостон. Вернуться к своей жизни – скромной по сравнению с богатством Ариасов, – но своей.
Сидевший в уютной комнате, погруженный в Толстого, Джим не знал, что Оливия его разыскивает. Не знал, что она в опасности. Если бы он это знал, он уже летел бы в Брюссель, невзирая ни на какие семейные торжества. Невзирая ни на что.
Энни и Оливия в беде – особенно Оливия, если быть предельно честным с самим собой, – это было важнее всего остального. Важнее семьи. Важнее работы. И так было уже девятнадцать лет.
Все еще жалея, что не смогла разыскать Джима, но отчасти успокоенная ободряющим голосом Энни, Оливия, скорчившись от боли в сломанной руке, по-прежнему сидела на полу. Она подумала о том, что ей надо держаться подальше от окон, и в первый раз в жизни пожалела, что не выбрала менее уединенной квартиры где-нибудь повыше вместо этих изысканных апартаментов на первом этаже. И все же дрожь, сотрясавшая ее тело, понемногу проходила.
Покидая Лондон, Оливия твердо знала, что стоит ей сделать два звонка, как Энни и Джим бросят все и поспешат к ней на помощь. Это было одно из главных правил их союза, заключенного много лет назад. Тогда они поклялись, что если с кем-нибудь из них случится беда, то друзья придут на помощь, как бы далеко они ни жили друг от друга, как бы ни были связаны семьей, работой или чем бы то ни было другим.
Оливия и Джим были рядом с Энни восемь лет назад, когда та переживала трагедию, а три года спустя Энни и Оливия поспешили на помощь Джиму. Для каждого из них не существовало препятствий, если они были нужны друг другу. И теперь, когда Энни узнала, что происходит, Оливия была уверена, что та выполнит все ее наставления, найдет Джима и они придут на помощь.
Весь вопрос – пугающий вопрос – был только в том, не опоздают ли они.
2
4 июля 1986 года они стояли все вместе на крутом склоне, в двадцати с небольшим милях к юго-западу от Ньюкасла-на-Тайне и в десяти милях к югу от Адриановой стены, на том самом месте, где и ровно десять лет назад. Они долго карабкались наверх по крутизне в разгар летнего дня, но, несмотря на это, всех троих не покидало ощущение, что они продрогли до костей. Они говорили друг другу, что всему виной резкий северный ветер, но втайне каждый знал, что холод идет изнутри, порожденный воспоминаниями.
– Может быть, это было ошибкой, – сказала Оливия.
И тут же вспомнила, что это она сама подала идею провести день именно таким образом, это она подталкивала, торопила и понукала их, как делала всегда, когда во что-то верила, чего-то хотела. И вот теперь у Энни такой вид, словно она вот-вот хлопнется в обморок, а Джим совсем сник. А все могло быть куда проще – встретились бы в Лондоне, провели время в каком-нибудь цивилизованном месте типа «Конно», поедая бифштексы и запивая их великолепным красным вином. Им было бы тепло и уютно, а горе осталось бы здесь, на вершине, никем не потревоженное. А теперь они стоят на этом – таком красивом и таком страшном – холме, а горе так близко, словно настигло их только вчера. И она сама виновата в этом.
– Я не думаю, что это была ошибка, – услышала она мягкий ответ Энни.
– Я тоже, – отозвался Джим.
Оливию захлестнула теплая волна любви и благодарности, растопившая часть льда, который сковывал ее душу. Ей стало легче. На самом деле она не умела долго чувствовать себя виноватой, это было не в ее натуре.
– Я думаю, мы должны были сюда прийти, – проговорила она. – Для этого дня никакое другое место не годится.
Они взялись за руки и некоторое время стояли молча, закрыв глаза, вызывая в памяти образы прошлого. В 1976 году им не позволили увидеть место происшествия, но кадры телевизионной хроники были достаточно красноречивы. Большая часть кабины лежала именно в том месте, где они сейчас стояли. Вместе с останками.
– Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать? – наконец спросила Оливия.
– Пожалуй, нет, – отозвался Джим.
– Мы уже все сказали раньше, – проговорила Энни. – Они знают, о чем мы думаем.
Снова все трое погрузились в молчание. Ветер стал сильнее, он щекотал им уши, трепал волосы, нес с собой нежные летние запахи травы, нагретой солнцем земли и диких цветов. Он дул так сильно, словно старался унести прочь остатки памяти о том страшном дне, когда огонь обезобразил склон холма уродливыми шрамами.
– Ну что, пошли? – сказал Джим.
– Я готова, – ответила Энни. Они оба взглянули на Оливию.
– Ливви? Оливия кивнула.
Они медленно стали спускаться и держались за руки, пока их не разъединила узость тропинки. Потом они вышли на дорогу, где ждал наемный автомобиль, готовый доставить их в деревенскую гостиницу. Оживленные горячим душем, глотком виски – от виски не отказалась даже Энни, которая редко пила вино и в рот не брала более крепких напитков, – и прекрасным ленчем, состоявшим из только что пойманного лосося, трое друзей почувствовали, что постепенно возвращаются к реальности. Воспоминания ускользали, улетали прочь, ибо первоначальная боль давно прошла, успокоенная временем и течением жизни.
– Десять лет, – произнесла Оливия уже потом, после ленча, когда они гуляли вдоль реки. – Кто бы мог подумать десять лет назад, что мы снова сможем быть счастливыми? Жить нормальной жизнью.
– И все же это произошло, – отозвался Джим. – Энни – мать троих детей, а я давно женат…
– Правда, женат на Кэри, – сухо вставила Оливия.
– Ливви, перестань, – поморщилась Энни.
– Все мы знаем, что думает Оливия о Кэри, – непринужденно заметил Джим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43