Но все соглашались, как и сказал Галахад, что узнают его, как только увидят.
Сам Галахад был немногословен и спокойно готовился к отъезду. Поэтому Ланс решил с ним как следует поговорить.
– Он полностью поглощен всем этим, – сообщил мне бретонец, когда мы проходили по площади для парадов, потом по главной улице городка, выходящей на римскую набережную, лежащую в петле реки. – И убежден, что грааль излечит его увечного деда, как котел Дагды возвращает к жизни умерших. Элейн внушила ему, что Пеллама и его владения можно спасти, только обратившись к древним традициям, и он как-то связывает их с королевской клятвой.
О небо, подумала я, человеческое жертвоприношение – не тот обряд, который я хотела бы восстанавливать.
Ланс вздохнул:
– Я ему объяснил, что этот обряд долгие века находится вне закона, но он возразил, сравнивая его со смертью Христа на кресте… Ведь Христос сам был жертвой и пожелал умереть, чтобы спасти людей. Сколько я ни бился, не смог доказать ему разницы, и, несмотря на наш спор, он остался при своем убеждении.
Мы подошли к краю причала, который редко использовался после того, как ушли легионы. Подобно Лондону или Честеру, Карлион стоял у верхней кромки прилива, и корабли могли пользоваться преимуществами меняющейся дважды в день высокой и низкой воды. Был прилив, и Ланселот рассказывал о сыне под плеск волны, разбивающейся о сваи пирса. Он посмотрел в сторону устья, но, я думаю, не заметил взлетающих птиц и не услышал их криков, а когда заговорил снова, его голос зазвучал мягко и нежно:
– Я боюсь, Гвен… Боюсь за сына. А что, если он найдет этот Грааль и отнесет деду. Если он и в самом деле спасает жизнь и исцеляет больных, Пеллам не будет больше инвалидом. Но он по-прежнему останется стариком и сохранит груз своих лет. Он и отдаленно не будет тем живым, энергичным предводителем, который нужен его стране. По преданию, мертвую землю может возродить лишь королевская жертва. Но такая жертва должна совершаться монархом добровольно, как часть его соглашения с народом.
– Пеллам уже много лет христианин, – изумилась я. – Поэтому-то верховная жрица и не желает его исцелять. Быть может, его не возродит к жизни и языческая реликвия… Да и сам он, наверное, не верит в королевскую клятву.
Ланс кивнул.
– Вот именно. Он может отказаться от всего этого. А если Галахад попытается убедить деда в важности задуманного, тот может обвинить его в заговоре. По всей видимости, парень популярен в Карбонике и, скорее всего, будет королем, когда Пеллам умрет. Поэтому легко извратить смысл его поступка – это, мол, захват власти и больше ничего. А если он преуспеет, его действия можно истолковать как убийство… – Последнее слово Ланс произнес шепотом, но от него повеяло леденящей угрозой, и бретонец печально покачал головой. – Я пытался его предупредить, объяснить, что всегда найдется человек, который пожелает убрать с дороги фаворита, но он решил, что я подвергаю сомнению чистоту его помыслов, и замкнулся в себе. Я не могу навязывать ему свою веру, но боюсь, что все это плохо кончится.
Мне нечем было развеять тревогу Ланса. Но позже я подумала об Артуре, который отказался даже вступать в разговор с Мордредом, и сравнила его с Ланселотом, так усердно пытавшимся достучаться до сына. Моя душа болела из-за обоих, но бретонец по крайней мере пытался хоть что-нибудь сделать.
Наутро мы с Мордредом взяли лошадей. Наскакавшись, пока не прошел их первый задор, мы перешли на более спокойный аллюр и принялись разговаривать обо всем на свете, как бывало в дни его детства.
Юноша с энтузиазмом рассказывал о саксах, которых находил дружелюбными, трудолюбивыми и верными людьми. Без сомнения, они не могли и мечтать о лучшем посланнике Пендрагона. Он говорил на их языке, получал удовольствие от их игр, и любовь к загадкам сразу же сблизила его с хозяевами. Вдали от двора Мордред быстро начинал обретать себя. Я заметила, что в Камелот он вернулся уверенным и спокойным, свободно общался с рыцарями, которые готовились к испытанию, болтал с братьями, желал всем успеха, хотя сам интересовался поисками гораздо меньше Ламорака или Увейна.
– А почему? – спросила я, когда мы остановились у ручья, чтобы дать лошадям напиться. – Я думала, ты захочешь принять участие в этом приключении.
– Мне ехать искать что-то святое? Такое, что может обрести лишь безгрешный? – его голос внезапно сделался резким, и я пристально посмотрела на приемного сына. – Ну, ну, миледи, вспомните, ведьма из Вуки заклеймила меня нечистым… рожденным от порочного союза, от меня с отвращением отворачивается даже отец. Чистоты в нашей семье нет.
Будто сам воздух раскололся от этих слов, и на мгновение в его глазах я увидела откровенный гнев.
– Боги отказали мне в милости счастливого рождения. Так зачем же снова давать им повод смеяться надо мной? Кроме того, если я буду привлекать к себе слишком много внимания, может случиться что-то страшное… Постель, в которой я обрел жизнь, куда более запретная, чем та, что дала жизнь Ламораку. И мать уже поплатилась за свою маленькую шалость.
– Ах, Мордред, – воскликнула я, пораженная глубиной его горечи. Ты говоришь ужасные вещи. Мы сами творим свои жизни, и ты, дорогой, это знаешь. Сын не должен брать на себя вину отца… – Я направила к нему свою лошадь и накрыла ладонью его руку. – Ты взрослый человек, у тебя цельная натура, и ты волен выйти из тени. По крайней мере, таким ты можешь стать, если распростишься с прошлым. Пожалуйста, дитя мое, я прошу тебя, забудь о нем.
– Так вы полагаете, что мойра не в счет, миледи?
– Важно то, что мы с ней делаем, Мордред. Мужчина, которого я считала своим сыном, поднял на меня глаза и жалко улыбнулся.
– Поэтому-то я и стая лучшим послом у саксов, которого только знала история. Пусть за Граалем бегают мечтатели. А такие люди, как Синрик и я, имеют дело с реальным миром и стараются, чтобы будущее было как можно лучше. Вы не согласны с этим, миледи?
Теперь в его голосе звучала уже не глухая ярость, а откровенная гордость, и я вглядывалась Мордреду в лицо, безнадежно стараясь прочитать, что у него лежало на сердце. Но видела лишь маску опытного дипломата. Наконец я вздохнула, убрала руку и согласилась с тем, что он прекрасно справляется с работой посла. Пред лицом такого отчаяния это было лучшее, что я могла произнести.
По мере того как приближался день отъезда искателей грааля, Артур становился все более напряженным. Человек, который обычно крепко, как ребенок, спал по ночам, теперь крутился и вертелся, сбивал одеяла и просыпался совершенно разбитым.
– Есть много других, более важных дел, которые требуют внимания вашего величества, – заметил однажды утром Мордред. – Например, вы можете разрешить кораблям саксов заходить в британские порты. Это наполнит наши рынки новыми полезными товарами и улучшит отношения с племенами на континенте.
– Полагаю, – натянуто проговорил Артур, – это одна из твоих идей, как сделать союзнические племена частью моего королевства?
– Что ж, может быть. Но торговля через Канал когда-нибудь непременно начнется. Так лучше воспользоваться ее плодами раньше, чем позже. То же относится и к местным вождям. Они непременно там появятся. Стоит начать их назначение сейчас, они останутся вам подвластными. И через меня…
– Думаю, у тебя уже есть кое-кто на примете? – быстро спросил Артур.
Мордред медленно вышагивал по комнате. Он уже собирался отвечать, когда встретился со мной взглядом. Я покачала головой, давая понять, что день был неподходящий для того, чтобы убеждать в своей правоте короля. Но он или не заметил мой жест, или решил не обращать на него внимания.
– Для Винчестера и прилегающих к нему земель великолепно подойдет Синрик.
Имя сына врага хлестнуло по итак уже натянутым нервам Артура, и он проревел в ответ:
– Никогда! Никогда я не допущу, чтобы это случилось. Не сниму запрета с кораблей. И не включу саксов в Круглый Стол. – Его челюсти окаменели, и он говорил сквозь зубы. – Сколько раз тебе повторять? Я не верю твоим драгоценным саксам. И никогда не поверю. Это все, Мордред. С вопросом покончено!
Мордред остановился как вкопанный, глаза закрыла ледяная завеса. Несколько долгих минут он пристально смотрел на Артура, словно не в силах поверить в то, что услышал. Отец, твердый и непреклонный, выдержал его взгляд. Как два пика горы, разделенные ущельем, подумала я. Не желают и не способны сблизиться. Но каждый загораживает другому горизонт. Жутко, и, видимо, навсегда.
Я увидела, в какое безвыходное положение мы попали, и готова была молить небо прийти на помощь. Ох уж это упрямство, неумение сопереживать и нежелание понять другого! Отцы только и стараются удержать власть, сыновья бьются, чтобы вырваться из тени собственного детства и завоевать уважение родителей. Но вместо того, чтобы заключить друг друга в объятия и согреть родственной теплотой и признанием, они готовятся к отпору, боясь показать свою незащищенность.
– Уму не постижимо! – вспылила я и, глядя на мужчин, вскочила на ноги. – Полное безумие, и я не хочу принимать в нем участия.
Краем глаза я заметила, с каким удивлением оба посмотрели на меня, и выскочила из комнаты. В ярости и отчаянии бросилась я в конюшню, собираясь ускакать на Этейн в поля. Но вместо этого натолкнулась на Ланселота, и явился жнец моей собственной судьбы.
Сарай был чистым и хорошо ухоженным, пахло свежим сеном и здоровыми лошадями. Воробьи щебетали на балках, то и дело появлялись и исчезали в солнечных лучах, проникавших внутрь сквозь открытые ворота. Одна из живущих здесь кошек подняла голову и сощурилась, когда я проходила мимо нее к кобыле.
Но внезапно я остановилась, будто натолкнувшись на что-то: посередине пустого стойла возвышался Ланс, окруженный седельными сумками, постельными принадлежностями, с плащом на руке и с мешком для корма.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я, сразу же забыв о Мордреде и Артуре.
– Готовлюсь к поискам Грааля.
Он сказал это так, будто сообщил о самых обычных вещах, но меня его слова застали совершенно врасплох. Памятуя о его прошлых сомнениях по поводу испытания, решение показалось мне странным, и холодок страха пробежал по моей спине.
– Больше похоже на сборы на войну. – Я хотела, чтобы слова прозвучали легко и, подходя к нему, небрежно произнесла их, потом примостилась на краю яслей. Но несмотря на попытку пошутить, внутри расползалось ужасное предчувствие.
Ланс ответил усмешкой и продолжал сборы. А я сидела, боясь открыть рот, чтобы не обнаружилось что-нибудь действительно пугающее.
Уложив вещи, он завязал клапана седельных сумок и подошел к яслям. Он встал боком к солнцу – половина лица оказалась на свету, другая в тени, на одной – выражение уверенности в себе, на другой – печального самокопания.
Он смотрел на меня, как в былые времена: с любовью и нежностью, и в глазах я читала беспокойство его души.
– Не уезжай, – слова помимо воли сорвались у меня с языка. – Ты нужен Артуру. И мне. Я без тебя пропаду… мы пропадем оба. Столько людей едут на поиски. Кто-нибудь наверняка найдет эту реликвию и привезет сюда, чтобы поделиться с остальными.
– Дело не в этом, Гвен. – Он медленно поднял руки и прикоснулся к моим щекам, большие пальцы стирали слезы, а я даже и не знала, что они текли у меня из глаз. Теперь Ланс говорил медленно и убежденно: – Лучшую часть жизни я провел, служа тебе и Артуру: вместе и по отдельности. Он король, за которым я следую с большой готовностью, а ты моя любовь, единственная женщина, которая так глубоко меня волнует. Для тебя я совершал великие подвиги, искал приключения, сражался с врагами Британии, делился с тобой радостями и печалями сердца. Этого уже не изменишь – оно во мне, как муха, застывшая в янтаре, – у меня не отнимешь. Но это дело с Граалем…
Голос Ланса осекся, и он отвернулся.
– Я просто должен это сделать. Я хочу найти Грааль раньше Галахада, хочу удержать его от страшной ошибки.
Он снова посмотрел на меня – взгляд беззвучно молил понять его, и я не опустила глаз. Я помнила, что передо мной любимый, от которого я отвернулась, чтобы воспитывать сына Артура. И снова вступил в силу основной закон Вселенной: заботься прежде всего о детях.
– Тогда поезжай с моим благословением, – прошептала я.
Он наклонился надо мной и нежно запечатлел поцелуй на моем челе.
Это было самым лучшим способом проститься, но что-то внутри у меня восстало. Дрожа от нахлынувшего чувства, я обвила его шею руками, прижалась к лицу. Наши губы встретились, потерлись друг о друга и раскрылись. Ланс взял меня за талию и поднял на ноги. Наши тела двигались в унисон, словно собирались слиться воедино.
Все вернулось: пыл страсти, удивление, что дремавшая так долго любовь может внезапно разгореться ярким огнем. За годы, прожитые бок о бок, мы целовались меньше полудюжины раз, но всегда приходили в восхитительный ужас от того, что поцелуй все так же таит в себе волшебную силу, обещая нам неизведанные миры, которые ждут не дождутся открытия. Мы прижимались друг к другу, дрожа, словно дети, застигнутые бурей.
Но внезапно Ланс отвернулся, а когда заговорил, по-прежнему стоял ко мне спиной:
– А теперь уходи, любимая, и позволь мне жить своей жизнью.
Слова прозвучали и как просьба, и как приказ. Машинально я протянула руку, чтобы дотронуться до него, но бретонец резко отпрянул, его плечи сотрясали глухие рыдания. Больше я не решилась навязываться и, повернувшись, на цыпочках вышла из сарая, оставив его в уединении среди свежескошенного сена.
Ждала ли я того поцелуя? Нет. Была ли настолько эгоистична, что навеки хотела заклеймить как своего, перед тем как он отправится в то странное путешествие? В свете того, что произошло, многие могут прийти именно к такому выводу. Я не имею обыкновения прятаться за спины богов, утверждая, как Тристан и Изольда, что все произошедшее было предначертано. Но на то объятие подвигло меня нечто большее, чем просто личное желание, – что-то близкое к самой природе существования утверждало себя через нас двоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60