Он продолжал делать это достаточно долго после того, как потерял к ней интерес, потому что она нравилась ему, и он не хотел обижать ее. Это была свободная дружеская связь. Когда Закари впервые познакомился с ней, она все еще была очень красива, хотя и утверждала, что давно не молода.
Ему нравилось спать с Сиси. С ней он смеялся больше, чем когда-либо в своей жизни, и занимался любовью больше, чем с кем-то еще. Она набирала в рот шампанское и вливала его по капле в его рот, скрывая его лицо в пышной копне роскошных золотистых волос. Она вдохновляла его на создание бесчисленного количества новых туфель для ее крошечных белых ножек. Именно благодаря Сиси ему удалось заполучить в качестве клиентки Марчезу Касати. И Мистингетт, и Коко Шанель. И графиню де Фремон.
Именно Сиси перевернула сексуальную страницу их отношений. Однажды в постели она слегка хлопнула его по ягодицам и по-дружески сказала: «Думаю, с нас достаточно, правда, мой сладкий? Раздевание в темноте может быть сексуальным, но это превратилось в нечто вроде необходимости».
Он начал спать с Вайолет де Фремон практически в тот же день, как расстался с Сиси. Это выглядело так, будто женщина постарше передала его более молодой. Он втайне наслаждался этой мыслью. А затем были и другие: Мадлен Дюфре, с самым высоким подъемом, который ему доводилось видеть; балерина Анна Маркова (ее ноги были ужасно неухоженны, но какое наслаждение он испытывал, наблюдая, как она двигается); принцесса Мюрье Бернар с длинными пальцами (она могла засунуть между ними карандаш и писать). Он не спал со всеми своими клиентками, вернее, спал не со всеми. Но у него лучше выходили туфли, которые он создавал для своих любовниц. Казалось, секс помогал обожествить сущность каждой женщины. Каким-то образом он научился втягивать в себя секреты физической природы и оформлять их в виде туфель.
Процесс выбора клиенток, особенно любовниц, стал чем-то вроде хобби для Закари. Он посещал самые роскошные вечеринки (Сиси или Вайолет всегда могли раздобыть для него приглашение) и тихо стоял в углу зала, наблюдая за прогуливающимися и танцующими женщинами. Чтобы стать его избранницей, недостаточно было богатства и красоты. Подобно Сиси и ее мужу, подстерегавшим в лугах ярких бабочек, притаившись в траве и держа наготове сачки, он терпеливо выискивал редкие экземпляры. Закари не боялся отвергать ничем не примечательных людей, каким бы богатством и влиянием они ни обладали. Он искал женщину с мелодией в чудесных ножках.
Его жизнь была очень проста. Они приходили и уходили, эти прекрасные леди, и улыбались ему на прощание. Он прожил пятнадцать лет в чистое удовольствие, дававшееся ему без особых усилий. Ничто не беспокоило его и не бросало ему вызова. До тех пор пока Женевьева Шелби Кинг не приняла его за лакея на приеме у Вайолет и дерзко проложила себе путь в его магазин и в его жизнь.
Резкий, неожиданный стук в дверь наверху заставил его подскочить. И все-таки, благодаря многолетней практике, он не вздрогнул и сумел справиться со своими руками. Безупречный золотой узор, нанесенный тончайшей кисточкой, был завершен без единого пятнышка и помарки. Какое облегчение, ведь любой мелочи оказалось бы достаточно для того, чтобы он выбросил туфли и вернулся к чертежной доске. Именно по этой причине его туфли были лучшими, самыми совершенными и дорогими творениями во всем мире.
Настойчивый стук повторился. Стучали дверным кольцом. Но он никого не ждал. И вообще, куда подевалась Ольга? Почему она не откроет дверь?
Он не станет обращать внимания на стук. В конце концов им надоест, и они уйдут, кто бы там ни был. Закари взглянул на лежавшую на столе книгу – многоцветная иллюстрация бабочки-адмирала, затем на туфлю, которую все еще держал в руке. В его дизайне что-то не соответствовало истине, но что именно? Он положил туфлю на пол и склонился, чтобы посмотреть на нее со стороны. Почему он не может сосредоточиться должным образом? Его внимание, обычно кристально чистое, сегодня затуманилось. Проклятая Женевьева! Это все по ее вине. Женевьева со своими требованиями и секретами. Женевьева с ее безумными глазами, страстью и удивительными мгновениями нежной ранимости.
Он должен позвонить ей прямо сейчас. Оборвать все на корню. Он должен сказать, что не позволит диктовать ему свою волю ни одной женщине. Объяснить, что он любит легкие и веселые романы, а их связь приносит слишком много проблем. Он скажет, что никогда не создаст для нее второй пары туфель. Да, он сейчас снимет трубку и скажет ей, что между ними все кончено.
Но беда в том, что она запала в его Душу. Пробралась в его черепную коробку, влезла к нему под ребра. Именно поэтому он не спал ни с одной женщиной с того первого вечера, который они провели вместе (он не скажет ей об этом, она и так получила достаточно власти над ним). Как бы ему хотелось не испытывать к ней таких чувств. Жизнь становилась запутанной и сложной. Именно поэтому он должен все оборвать, вернуться к прежней жизни.
Ее туфли, конечно, уже были готовы. Они ждали своего часа в запертом буфете. Возможно, это самая удивительная пара, какую ему довелось создать. Как жаль, что они никогда не увидят свет солнца.
Отложив кисточку, он отправился вверх по лестнице. Но когда снял трубку, стук повторился вновь. Кто-то отрывал дверное кольцо. Рассвирепев, Закари поспешил к двери, но вдруг замер на полпути, вытянув вперед руку. А что, если это Женевьева? Что, если она явилась с новыми требованиями?
Нет, это не она. Что за ерунду он выдумывает. Наверняка это Ольга, которая забыла ключ. Никто больше не осмелится стучать так настойчиво и дерзко.
– Паоло. Мое время пришло. – Вайолет де Фремон протиснулась мимо него и вошла в магазин, едва не сбив его с ног.
– Вайолет! Какой сюрприз. Я…
Она нахмурилась.
– Это не должно было быть сюрпризом для тебя. Я ведь записана в твоем журнале. – Она указала острым ногтем на открытый журнал.
Закари наклонился и просмотрел страницу.
– На самом деле вы не записаны на сегодня.
Графиня стукнула по журналу.
– Меня должны были записать. Я разговаривала с Ольгой на прошлой неделе. Господи, как здесь жарко. – Она вытащила пару шпилек из прически и провела рукой по волосам, распуская свои локоны, а затем расстегнула две верхние пуговицы белой блузки.
– А где же Ольга?
– Простите, но здесь, очевидно, произошла какая-то ошибка. Сегодня утром я занят.
– Вовсе нет, если судить по твоему журналу. – Вайолет наклонилась, чтобы расшнуровать спортивные туфли.
– Я работаю над новой парой.
– Ты можешь продолжить чуть позже. У тебя ведь сегодня не слишком много клиентов, не так ли? – Она расхаживала босыми ногами по его магазину с последним номером La Vie Parisienne и лениво просматривала его.
Закари поджал губы.
– Я уже сказал, что работаю сегодня утром.
Она округлила глаза.
– Да ладно, Паоло, не порть мне удовольствие. – И она направилась прямиком к лестнице. – В некотором смысле это очень даже удобно, что Ольги нет, ты так не думаешь?
– Мне очень жаль, но я сегодня никак не могу. Давайте запишем в журнале другую дату. – Он принялся выискивать подходящее время.
Вайолет замерла, улыбка исчезла с ее лица.
– Нет, так дело не пойдет. Ради того, чтобы встретиться с тобой, я отменила урок тенниса.
– Я уже сказал, что очень сожалею. – Он представил Вайолет с теннисной ракеткой в руках, вот она вскидывает ее вверх, а крепкий, загорелый тренер показывает, как правильно держать руку, и подходит к ней совсем близко, практически обнимает ее.
– Ты можешь сделать нечто большее, чем просто сожалеть. – Она улыбнулась своей соблазнительной улыбкой и вскинула голову.
И неожиданно для себя самого, наблюдая, как графиня де Фремон медленно поднимается по лестнице в его комнату, завлекающе поглаживая перила, Паоло Закари понял, что он не ловец бабочек и никогда им не был. Он сам стал бабочкой.
Женевьева слишком волновалась, чтобы долго оставаться в квартире после ухода Роберта. Все перепуталось, и она не представляла, как распутать этот клубок. Задержавшись напротив выставки оригами в стиле кубизма в окне галереи Лафайет, она взглянула на свое отражение. Огромная голова на крошечном теле, казалось, перед ней возник уродец из ярмарочного балагана. Несомненно, это стекло искажало изображения, но в тот момент Женевьеве показалось, что это отражение ее истинной сущности. Ее голова действительно казалась раздутой и опухшей. Возможно, она скоро лопнет.
Через витрину чайной Рампельмайера она завистливо посмотрела на пирожные под длинным стеклянным прилавком. Пирожные всех цветов радуги. Две модно одетые подруги (платья и туфли от ателье «Мартин») сплетничали и хихикали за кофе и десертом, сидя за столиком у окна. Женевьева словно увидела себя со стороны. Она выплескивала неприятности подруге, глядя, как та понимающе приподнимает брови и улыбается неуловимой улыбкой. Не беспокойся, шери. Держись, Лулу, и все будет в порядке . Они произносили специальный тост и съедали по пирожному, какой бы любовник ни бросил Лулу. Лулу добавляла бренди в кофе и рассказывала о своей последней шальной выходке, они смеялись утро напролет, и каким-то образом все налаживалось само собой.
Пройдя ниже по течению реки, Женевьева заметила рыбаков. Они сидели на берегу, растянувшись в длинную линию, но каждый был чрезвычайно одинок.
У тебя есть только два пути . Голос, прозвучавший в ее голове, снова напомнил ей Лулу. Первый: забеременеть и отправиться с Робертом в Бостон. Второй: разыграть выкидыш и убедить его остаться в Париже. Заботиться о своем браке с тем усердием, с каким твоя мать ухаживала за своим розарием, но спокойно продолжать роман с Паоло. Глядя на воду, Женевьева снова и снова прокручивала варианты будущего в голове. Первый казался абсолютно непривлекательным. Да и второй выглядел отвратительным.
На Иль-Сен-Луи приглушенные голоса что-то бормотали из-за окруженного стенами внутреннего дворика. Кошка грелась на солнышке. Привлекательный молодой человек сидел развалившись на стуле у окна первого этажа и читал. Когда она взглянула на него, он улыбнулся и помахал ей рукой, будто они были старыми приятелями. Женевьева подняла руку, чтобы помахать в ответ, не понимая, зачем делает это. И, только покинув остров, вдруг поняла, что раньше уже видела этого паренька. Это был бармен из отеля «Ритц».
Воспоминание о «Ритце» навеяло ностальгию по первым дням замужества. Неоформившиеся отношения казались замечательным материалом для будущего творения. Тогда она искренне верила, что сможет превратить их во что-то интересное. Теперь ей придется изрядно потрудиться, чтобы убедить себя в том, что это еще возможно.
Свернув на Иль-де-ла-Сите, она вошла в Нотр-Дам через южный трансепт, под высеченной картиной жизни и мученичества святого Стефана. Савл, холодная и одинокая фигура, стоял и наблюдал, как побивают камнями Стефана.
Нотр-Дам всегда пугал Женевьеву. Он казался ей мрачным, напоминал пещеру. Это место было населено призраками. Но нигде более она не чувствовала себя так спокойно и безмятежно. Здесь можно было долго и неподвижно сидеть, теряя представление о времени и не ощущая, утро сейчас или вечер. Только здесь можно было выделить один-единственный голос, которому мешала какофония других голосов, пытавшихся перекричать друг друга в ее сознании.
Но сегодня у Женевьевы не нашлось времени для раздумий. Не успела она присесть, обратила внимание на двух женщин в черном.
Они медленно брели к алтарю, держа друг друга под руку. Казалось, они опираются друг о друга. Со стороны это выглядело так, что ни одна из них не сможет обойтись без помощи другой, хотя они не были немощными или слабыми и не казались старухами. На одной была шляпа с широкими полями, которая скрывала ее глаза, голову другой женщины покрывал шарф. Что-то угнетало этих женщин, какая-то общая тоска. Они остановились рядом с Женевьевой, чтобы зажечь свечу. Женщина в шляпе бросила монету в коробку, ее компаньонка зажгла свечу и поставила ее вместе с остальными. Затем она отбросила шарф на плечи, и Женевьева неожиданно поняла, кто эти две женщины.
– Августа! – Имя эхом разнеслось вокруг, громко и пронзительно прозвучало сквозь гул богослужения и бормотание туристов.
Женщины обернулись, их лица были бледны, глаза покраснели. Где-то плакал ребенок.
– Что случилось? – Но она тут же поняла, что сказала глупость, едва слова сорвались у нее с губ. – О нет. Норман…
– Глупый человек. – Августа терла глаза. – Он уверял нас, что ему осталось пять лет жизни. Он так часто повторял это, что мы верили ему.
– Давайте присядем, – предложила Женевьева. Но женщины остались стоять неподвижно.
– Мы до конца не осознавали, насколько серьезно он болен, – продолжала Августа. – Это просто нелепо. Любой незнакомый человек мог сразу сказать, что он умирает. Стоило только посмотреть на него. Но, понимаете, мы привыкли к этому. К этому ужасному кашлю, даже к кровотечениям. Он всегда поправлялся. – Она уткнулась в плечо подруги.
– Это произошло вчера, – сообщила Марианна. – Он как раз закончил читать «Великого Гэтсби». Он был слишком возбужден из-за книги, бесконечно повторял, что Скотт – гений, что он станет величайшей звездой этого века, если сумеет совладать со своей женой и со своей страстью к алкоголю. Он был в превосходном настроении.
– Пришел Боб, – подхватила Августа. – Я имею в виду Боба Макэлмона. Они вместе посмеялись. А затем вдруг Норман скорчился, я попыталась удержать его, когда он начал падать, повсюду была кровь. Я… – Она прижала к лицу платок. – Простите, я должна уйти отсюда. – Она резко оборвала разговор и быстро пошла к выходу из собора.
– Она знала его практически всю жизнь, – вздохнула Марианна. – Они любили друг друга с детства. В его голове было столько поэзии. И вот – ничего не осталось. Ведь стихи не существуют, если не напечатаны на бумаге, правда?
Женевьева вспомнила крошечную квартирку с затейливым зеленым полом и заставленными книжными полками стенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41