Эти Фэншоу были, конечно, просто ужасны. Увидев их в фойе, Женевьева содрогнулась. Друсцилла нелепо суетилась с допотопным тяжелым пальто, Чарльз с маниакальным видом полировал свои очки до тех пор, пока они не засверкали так же ярко, как и его лысина. Женевьева решила убедить Роберта отправиться вместе с ними в Фоли. Там гарантировано легкое и веселое представление и всегда можно раствориться в шумном веселье, подогретом парами шампанского. Обычно в Фоли проходило великолепное шоу, американские туристы вроде этой парочки обожали его. Но Роберт вознамерился продемонстрировать свою «парижскую изысканность» и выбрал билеты на спектакль, который, как он слышал, получил редкие отзывы (хотя сам он не читал ни одного из них). Пьеса, в которой выступали двое мужчин и женщина, одетые как цирковые клоуны, говорящие между собой по-французски быстро и пылко (это было столь типично для Роберта – предположить, что пьеса будет на английском!) и разъезжающие по сцене на велосипедах.
У них была ложа, Женевьеве это нравилось, потому что она преспокойно могла разглядывать людей в зале при помощи театрального бинокля, но сегодня Друсцилла открыла для себя новое преимущество ложи, которое заключалось в том, что вокруг нет посторонних людей и можно без стеснения вопить Женевьеве на ухо.
– А что они сейчас говорят? – Друсцилла наклонялась к Женевьеве, окутывая ее плотным облаком сладчайших духов.
Мысли Женевьевы были поглощены Паоло Закари. «Я хочу его, – твердо сказала она себе. – Я изголодалась по его любви. Почему я должна ждать до завтра?»
– О чем они говорят? – снова прошипела Друсцилла.
– О… – Женевьева сосредоточилась на какое-то время на том, что происходило на сцене, пытаясь уловить обрывок диалога.
– Высокий мужчина сказал женщине, что она похожа на рыбу. А она ответила, что его мать проститутка.
Друсцилла побледнела, что стало заметно даже в полумраке зрительного зала, несмотря на толстый слой румян.
– Тогда коротышка сказал, что долгие годы знал мать долговязого и может поручиться, что она действительно была хороша в постели, и он не слышал ни одного плохого слова в ее адрес.
– Мерси! – Друсцилла обмахивалась программкой. – А вы уверены, что они говорили именно это?
– Абсолютно. – Женевьева вглядывалась в партер. Сегодня вечером там было очень много бриллиантов, декольте и плохих париков. Среди всего этого народа она насчитала не так уж много знакомых.
Друсцилла тщательно исследовала программку.
– Думаю, это вот-вот должно закончиться, но после антракта все снова пойдет своим чередом.
Женевьева попыталась улыбнуться. Кто-то в ложе на другом конце зрительного зала разглядывал ее в бинокль. Женщина. Она не могла разглядеть незнакомку, но у нее возникли смутные подозрения.
В антракте Женевьева отделалась от Роберта и четы Фэншоу под предлогом того, что ей надо припудрить носик, и отправилась в бар в поисках знакомых, с явным удовольствием ловя свое отражение в высоких зеркалах. Смелое платье от Мирбор с абсолютно открытой спиной было из тех нарядов, которые скорее подчеркивают наготу, нежели скрывают ее. Она хотела, чтобы Закари увидел ее в этом платье и его бархатных туфлях. Туфли, как жадные рты, языки, облизывающие и заглатывающие ее ступни… Она все еще чувствовала запах его кожи.
Кто-то похлопал ее по плечу. Вайолет де Фремон в платье, сияющем подобно внутренности устричной раковины, с широким жемчужным ожерельем, обвивающим шею, в изысканных туфельках цвета голубиного пера с крошечными шариками вместо каблучков, инкрустированными перламутром.
– Женевьева, дорогая, как я рада тебя видеть.
– Привет, Вайолет. – Женевьева спросила себя, так ли натянуто выглядит ее улыбка, как у графини.
– Я вспоминала тебя недавно. Мы должны обязательно как-нибудь встретиться за ленчем. – Вайолет перевела взгляд на туфли Женевьевы. – Господи, какой чудесный оттенок бархата. Закари?
Едва заметный кивок.
– Я вижу, твои тоже.
Ее улыбка стала еще шире.
– Знаешь, я на днях видела клочок этого бархата в мастерской Паоло.
– Правда? – Женевьева изо всех сил боролась с собой, чтобы выдержать удар. – А ты заметила, Паоло хранит наши с тобой колодки рядом, на одной полке?
– Надо же, кто бы мог подумать!.. – Улыбка Вайолет, как кусок резины, растянулась до предела. – Господи, дорогая, я только что видела… Извини меня, но я должна подойти и поздороваться.
Мгновение холодного удовлетворения, но какое короткое мгновение! А она подумала, что единственная видела его мастерскую… Ведь он так сказал, правда? Правда? Ей бы так хотелось собрать все туфли графини в большую кучу, полить бензином и поджечь их…
За пять минут до окончания заключительного акта, в котором трое актеров продолжали перемещаться по сцене и вести беседу (только теперь на ходулях), какой-то человек вскарабкался на сцену и принялся читать, очевидно наобум, отрывки из газеты, а актеры недоуменно перешептывались, пожимали плечами и раскачивались из стороны в сторону.
– Это тоже часть пьесы? – поинтересовалась Друсцилла, когда появился менеджер театра и двое дородных привратников поднялись на сцену.
Еще один человек с верхнего яруса поднялся и принялся кричать: «Дада мертв! Дада мертв!» А кто-то еще, вероятно Тристан Тцара, завопил: «Дада возродился!» – и принялся метать капустные кочаны в привратников, которые все еще боролись с человеком, сидящим напротив сцены.
Женевьева заметила, как в другом конце зала Вайолет де Фремон целует на прощание друзей и уходит из ложи. Сегодня вечером муж не сопровождал ее.
– И где, вы сказали, мы сегодня ужинаем? – поинтересовалась Друсцилла. – Надеюсь, что французская кухня не склонна к экспериментам, подобно французскому театру.
Они ужинали у Мишо. Запрокинув голову, Женевьева с наслаждением глотала устриц, чувствуя, что Друсцилла, вытаращив глаза, разглядывает ее длинную белую шею.
– И как вы только можете глотать их целиком? – спросила она. – Разве вы не боитесь подавиться?
– Обожаю устриц, – Откликнулась Женевьева. – Это все равно что глотать огромный живой океан.
– Гадкие, скользкие создания. – Вздрогнув от отвращения, миссис Фэншоу вернулась к хорошо прожаренному стейку и принялась болтать о своих мопсах. (По всей видимости, у нее их было восемь, а двое даже выиграли призы.)
Роберт и Чарльз, едва усевшись за стол, увлеклись разговором, но вдруг Роберт прервался, чтобы спросить:
– Дорогая, это не Джойс сидит за столиком? Около стены?
– Джойс? – откликнулся Чарльз. – А кто она?
– Он говорит о Джеймсе Джойсе, – спокойно ответила Женевьева. – Это тот человек в круглых очках и с усами. Две женщины за его столиком – его жена и дочь. Они ужинают здесь практически каждый день.
– Боже мой! Знаменитый писатель! – Друсцилла развернулась, чтобы как следует рассмотреть его, не скрывая невежливого любопытства, Женевьева почувствовала досаду.
Джойс как раз пробовал вино, покачивал его в бокале и наслаждался ароматом, в то время как официант лебезил перед ним. Они с женой говорили между собой по-итальянски. Темноволосая дочь мрачно смотрела из-под копны густых волос.
«Как жаль, что я не сижу за их столиком», – про себя подумала Женевьева.
– Прекрати таращить на него глаза, Друзи, – воскликнул Чарльз. – Ну, написал человек большую, толстую книжку. Что из того? Они всего лишь семья, которая ужинает в ресторане.
– Я не смог справиться с «Улиссом». – Роберт выпятил грудь, его манеры тоже стали нарочито выпяченными. – Все вокруг говорят, что читали его, но я готов поклясться, что почти никому этого не удалось сделать. Если вы спросите меня, я отвечу, это абсолютно непостижимо.
– Ты говоришь о величайшем романе нашего века. – Женевьева жадно смотрела на Джойсов.
– Да ладно тебе, – воскликнул Роберт. – Ты сама прочитала не больше, чем я.
– Неужели? – Она не смогла прямо посмотреть ему в глаза в ответ.
– Ну, скажу я вам! – воскликнула Друсцилла. – Я бы лучше купила перевод. И не важно, читала бы я его или просто засовывала бы между страницами цветы.
– Не сомневаюсь, что этот талмуд станет прекрасным прессом для цветов. – Роберт толкнул Чарльза локтем, и они оба расхохотались.
Женевьева покачала головой и выругалась про себя.
– А что, милая? – Роберт повернулся к Чарльзу. – Знаешь, моя жена пишет стихи.
– А она не могла найти более полезного времяпрепровождения?
– О, в этом тоже есть своя польза. – Лицо Роберта раскраснелось от алкоголя и веселья.
– Какая, например?
– Ну, время от времени у нас появляется дополнительная бумага для растопки камина, – произнес Роберт, и они оба снова захохотали.
– Не обращайте внимания. – Друсцилла сочувственно коснулась руки Женевьевы. – Мужчины!
Но Женевьева уже не слушала их. Она думала о Вайолет де Фремон. Представляла, как та ходит по мастерской Закари, трогает его вещи.
– Мне что-то нехорошо, – заявила она. – Лучше мне поехать домой. Ты не станешь возражать, если я возьму машину, да, дорогой?
– О, перестань, милая. – Улыбка исчезла с лица Роберта. – Мы же только пошутили.
– Меня это абсолютно не обидело. – Женевьева поднялась из-за стола. – У меня начинается мигрень. Сейчас вы кружитесь у меня перед глазами в море разноцветных точек.
– Я поеду с тобой, – встревожился Роберт.
– Не беспокойся, со мной все будет в порядке. А ты оставайся здесь и развлекай гостей. С вашего позволения, я хотела бы добраться домой до того, как начнется головная боль. Это был… замечательный вечер.
«Бентли» свернул на Правый берег, около пон де ла Конкорд проехал по площади, носящей то же имя, а затем вдоль рю де Риволи, по рю де Кастильон – до Вандомской площади. Сегодня вечером колонна выглядела мрачной и зловещей. Наверняка никто не удивился бы, если бы обнаружил сборище ведьм, танцующих перед ней, с ножами и в овечьих шкурах.
У Женевьевы голова шла кругом от безумной ревности, но она изо всех сил старалась дышать глубоко и сохранять спокойствие.
– Я просто должна сейчас с кем-нибудь поговорить, – сказала она себе, когда они завернули на рю де ла Пэ. – Всего несколько минут.
– Где прикажете остановиться, мадам? – спросил Пьер.
– Где-нибудь здесь. – Она наклонилась вперед и пристально всматривалась в стекло. – Нет! Подожди. – Впилась ногтями в мягкую кожу сиденья водителя. – Поехали.
– Но, мадам…
– Я сказала, поехали!
Женевьева наяву увидела именно то, что с горечью себе представляла. Знакомая машина была припаркована на рю де ла Пэ рядом с переходом, который вел к магазину Закари.
Длинная черная машина. Шофер дремал в своем кресле, надвинув кепку на глаза.
«Ли-фрэнсис» с серебряной статуэткой на капоте.
28
Сегодня вечером Лулу нарядилась в белое кружевное платье и вуаль. Поначалу платье, очевидно, задумывалось как свадебное, но юбка несколько изменилась и была укорочена, как раз чуть выше колена. Шумная публика сходила с ума от восторга, выражая свою преданность, а она ответно была благодарна своим зрителям. Когда появилась Женевьева, Лулу как раз начинала новый танцевально-песенный номер, в котором к ней присоединилась стройная и гибкая девушка, одетая в черный облегающий комбинезон, возможно танцовщица из балета Руссе или Суэдо. Она танцевала за спиной у Лулу, с потрясающей точностью повторяя каждое ее движение. Когда Лулу высоко вскинула ноги, девушка в черном повторила ее движение всего в нескольких дюймах у нее за спиной. Когда Лулу поникла, словно тростник, то же сделала танцовщица.
Лулу пела о девушке, чья тень перестает подчиняться ей, отказываясь следовать за хозяйкой, как и положено всем теням, и вместо этого затаскивает ее на шумные вечеринки, где танцует всю ночь напролет, заставляя танцевать и свою хозяйку, полностью лишая при этом сил.
Женевьева, все еще мучаясь от ревности, решила выпить, чтобы хоть немного расслабиться, и заказала шерри. Отыскав в толпе Нормана Беттерсона, направилась к нему и взобралась на свободный стул рядом.
– Я не знала, что Лулу работает вместе с танцовщицей, – удивленно прошептала Женевьева. – Очевидно, они долго репетировали номер, но она ни разу об этом не рассказывала.
– Если вас послушать, покажется, что она водится с вашим заклятым врагом и предает вашу дружбу. – На Беттерсоне был строгий черный костюм. Он смазал маслом усы, чтобы загнуть их кончики.
– Мы с ней лучшие подруги, у нас нет секретов друг от друга.
– Так вы знаете? – Беттерсон странно взглянул на нее.
На сцене тень приобретала все большее влияние. Лулу пела о том, как в последние дни перед свадьбой девушка становилась все более слабой и изнуренной, словно тень, а тень оживала и становилась все более плотской.
– История кажется мне смутно знакомой, – заметила Женевьева. – Очевидно, она основана на народном фольклоре.
– Она исходит из самого сердца, – заметил Беттерсон. – Вот такая девушка, наша Лулу.
Женевьева пронзительно на него посмотрела. В самом деле, ничего не скажешь, наша Лулу!
В другом конце комнаты раздалось чье-то невнятное бормотание. Голос бубнил неразборчиво из-за выпитого спиртного, невозможно было понять слова. Другой человек закричал по-английски, что ему лучше заткнуться, если он не хочет, чтобы, ему выбили зубы. Женевьева не могла разглядеть обоих мужчин из-за моря голов, но узнала их голоса. Человеком, который пытался помешать Лулу, оказался Жозеф Лазарус, пингвинообразный поклонник певицы. А второй человек – Фредерик Кэмби, был ее единственной настоящей любовью.
– Все любят ее, – прошептал Беттерсон. – Все.
Женевьева, разозлившись по какой-то не совсем понятной причине, уже собиралась завести речь о журнале, но Беттерсон снова заговорил высоким голосом:
– Слышали о вашем друге, Гае Монтерее?
– Моем друге?
– Это случилось чуть раньше, сегодня вечером. Он здорово врезал владельцу «Ротонды». Сбил его с ног одним ударом. Я видел все собственными глазами. Кто-то вызвал жандармов, и они забрали его. А девушка Гая, Шепот, вопила и проклинала их на чем свет стоит, заявляла, что купит их с потрохами, но они ничего у нее не взяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41