Тут она затряслась от страха и присела в кресло, пытаясь сохранить самообладание.
И что теперь делать?
Раздался беспечный свист.
Обрадуется ли он?
На носке одной из ее новых красных туфелек с ремешками в форме буквы «Т» засохло пятно грязи. Она послюнила палец и потерла его.
«Я должна постучать в ту дверь!» Но она словно приклеилась к креслу. Возможно, будет лучше, если мальчик сам обнаружит ее, сидящей здесь откинувшись. Это будет очень элегантно.
«Подожду еще пять минут, – подумала она. – Если он не появится, уйду». Она медленно сняла туфли и откинулась на спинку кресла.
Вспышка. Резкий свет озарил ее закрытые веки, она испуганно заморгала и открыла глаза. Опять вспышка.
– Господи!.. – Ослепленная и смущенная, она резко выпрямилась. Он стоял за камерой, ткань покрывала его голову. Как она могла уснуть? Как долго он наблюдал за ней, помещая ее в фокус?
– Александр… Как ты мог!
Фотограф откинул покрывало и выпрямился.
– Ждали моего сына? – На лице мелькнуло презрительное выражение. – Он остался дома, помочь матери.
– Мистер Джилс… Я… – Яркая краска залила лицо и шею.
– О, как мило. Оставайтесь так. – Он снова исчез под покрывалом.
Она схватила свои туфли.
– Я просто… ждала. Я не хотела беспокоить его во время работы.
– Он работал? Замечательно.
Ее пальцы стали вдруг ужасно неуклюжими, она изо всех сил боролась с застежками на пряжках. Фотограф наблюдал за ней.
– Как тебя зовут, школьница?
– Женевьева Сэмюэл. – Она поднялась с кресла.
– О, точно. Ваше сиятельство, не так ли? Интересно, что скажет об этом ваша директриса, сиятельная мисс Сэмюэл?
– О, пожалуйста, не рассказывайте ей, мистер Джилс. Мне так жаль. Это больше не повторится, я обещаю.
– Вы посягнули на мою собственность, чтобы тайком увидеться с моим сыном, которому, кстати говоря, здорово попадет, когда я вернусь домой…
– Он ни в чем не виноват.
– Неужели?
– Просто сегодня мне захотелось перемен, – объяснила Женевьева. – Я ненавижу школу. Там скучно. – Слезы навернулись на глаза. – Я устала от того, что со мной обращаются как с ребенком.
Его лицо смягчилось. Казалось, его позабавили ее слова.
– Мне хотелось, чтобы произошло нечто особенное.
– Так-так. – Он в раздумье поглаживал подбородок и внимательно разглядывал ее. Лицо напоминало возмужавшего Александра.
У нее неприятно пересохло во рту.
– Можно мне выпить стакан воды, будьте так добры?
– Я могу вам предложить кое-что получше. – Он скрылся в темной комнате и через мгновение появился снова, неся бутылку красного вина, штопор и два стакана.
– Я еще никогда не пробовала вино.
– Ну что ж, тогда вам повезло, правда?
Он вонзил штопор в пробку и вытянул ее. Когда протянул стакан, его пальцы как бы невзначай коснулись ее руки. Женевьева почувствовала странное волнение.
Он склонил голову набок, разглядывая ее. У него были точь-в-точь такие же глаза, как у Александра. Прекрасные глаза.
– Итак, вы устали оттого, что все вокруг относятся к вам как к ребенку, не так ли?
Женевьева отпила глоток вина, изо всех сил стараясь не морщиться. Это был отвратительный напиток, но она не хотела демонстрировать неискушенность в столь важный момент.
– Интересно, как вы хотите, чтобы я относился к вам? Она никогда раньше не оставалась наедине с мальчиком, не говоря о мужчине. Что подумают другие девочки?
– Мне интересно, насколько вы сиятельны, мисс Сэмюэл?
И вдруг он подошел к ней так близко, что Женевьева почувствовала: он собирается поцеловать ее.
Она желала этого. Никогда раньше она ничего так страстно не желала.
Потом были другие воскресенья. Восемь или девять дней. Женевьева приобрела невесомое знание, которым слегка дразнила своих подруг и их юных кавалеров. Она с трудом удерживалась от соблазна, когда Ирэн Николас спрашивала, куда она ходит каждую неделю, так хотелось сообщить, что встречается с Александром Джилсом, но сдерживала себя. Она притворялась, что навещает тетю, вдову участника войны, и преподносила эту ложь с улыбкой.
Очень часто она лежала по ночам без сна и думала о мистере Джилсе, лаская себя под одеялом. У нее пропал аппетит, ей приходилось заставлять себя съедать хоть немного школьной пищи во время обычных трапез. Она потеряла в весе, ее щеки ввалились, глаза сверкали мрачным огнем. Она выглядела и чувствовала себя старше. Ее одноклассницы, похоже, чувствовали, что с ней что-то происходит, начали, сознательно или бессознательно, отдаляться от нее. Но Женевьеву это не особенно волновало. Ее волновали только воскресенья в обществе мистера Джилса. Она спрашивала себя, не любовь ли это?
Затем это произошло. Или, точнее, – не произошло. Ее месячные не начались в обычный день, и на следующий день, и спустя какое-то время. Через пять дней классная наставница спросила, все ли у нее в порядке со здоровьем, и попросила поваров выделить ей больше мяса и овощей. В субботу утром, в ванной, Женевьева слегка порезала ногу бритвой, выдавила несколько капель крови на гигиенические прокладки, и отложила их вместе со своим грязным бельем, чтобы обмануть классную наставницу. В субботу вечером она лежала без сна, мучительно соображая, что сказать мистеру Джилсу, а затем в воскресенье сообщила наставнице, что у нее мигрень, и весь день провела в постели, слишком напуганная для того, чтобы встать и встретиться лицом к лицу со школьными знакомыми.
Женевьева ни минуты не сомневалась в том, что беременна. Они не принимали мер предосторожности, даже не обсуждали это. Она верила: он позаботится о ней. Он определенно знал больше, чем она, и понимал, насколько они рискуют. Он не стал бы подводить под удар ее репутацию, ведь так? Он, в конце концов, женатый человек. А ей нравилось быть его марионеткой, делать все, что он пожелает, жить сегодняшним моментом. Когда ей в голову приходила мысль о возможной беременности, это казалось нереальной игрой, тогда она восклицала: «Что скажут мои родители!» Она думала о матери, которая будет рыдать, сжимая горло, об отце, мечущем громы и молнии и буквально взрывающемся от гнева.
Какой глупой маленькой дурочкой она была!
Три недели прошли в унынии и душевной пустоте. Женевьева перестала приезжать на свидания с мистером Джилсом, а он не пытался увидеть ее. Она представляла, как он обедает дома вместе с женой, которую никогда не видела, и с сыном, в которого была когда-то влюблена. Непонятно почему, она всегда представляла себе жареного цыпленка: мистер Джилс разрывает ножку на кусочки и облизывает жирные пальцы, его жена, женщина с одутловатым лицом и щербатыми зубами, тянет за другую ножку, а Александр бросает объедки собаке. Она представила, какой хаос могло бы внести в мирную и уютную семейную сцену ее появление. Эти образы стали нереальными и расплывчатыми, как и мысли о том, что ей придется убить родителей сообщением о своем «падении». Ее страсть охладевала с каждым днем. Женевьева понимала, что не любила, хотя определенно была очарована им. Теперь важно было скрывать происходящее как можно дольше, пока она что-нибудь не придумает. Она изо всех сил должна была держать себя в руках.
Женевьева имитировала вторые месячные. Ее грудь набухла и стала болезненной, а живот раздувался и казался тугим и напряженным. Аппетит вернулся, и она без труда сметала дополнительные порции мяса и овощей, грызла по ночам в дортуаре печенье, боролась с накатывающей волнами тошнотой и бесконечно сглатывала слюну.
Учительница французского обратила внимание на ее бесконечные глотательные движения и заявила, что она похожа на рыбу. Учительница гимнастики отругала ее при других девочках за лень и медлительность. Учительница алгебры обнаружила ее спящей за партой во время урока и наказала, заставив несколько раз написать одну и ту же строчку, о чем сообщила классной наставнице. Ирэн Николас обратила внимание на ее отстраненность, рассеянность и отрывистую речь, странную привычку при первом удобном случае ложиться в постель и нежелание подниматься снова. В конце концов Ирэн случайно вошла в ванную, когда Женевьева, держа в руках бритву, собиралась изобразить очередные месячные.
– Женевьева, остановись! – Ирэн резко захлопнула за собой дверь и вырвала бритву у нее из рук. – Нет ничего хуже того, что ты хочешь совершить!
Женевьева, которая не заметила, что оставила дверь незапертой, взвизгнула, а затем, представив, о чем подумала Ирэн, начала нервно хихикать.
– Я не понимаю, – воскликнула испуганная Ирэн. – Что здесь смешного?
Женевьева расхохоталась еще громче, скупые слезы нервного веселья текли по ее лицу, пока она, наконец, не задохнулась и не закашлялась.
– Он должен жениться на тебе, – заявила Ирэн, когда они вдвоем сидели на иолу в ванной, прижав колени к груди. – Кто бы он ни был… Ты уже сказала ему?
– Нет. – Женевьева съежилась в своем банном халате.
– Тогда тебе лучше поторопиться.
– Ты не понимаешь, я не могу сказать.
– Что ты имеешь в виду? Ты не сможешь это долго скрывать, Дженни!
– Я знаю. – Она закрыла лицо руками.
– Ты вообще представляешь, что натворила? – Ирэн вцепилась в ее ладони, пытаясь отнять их от лица подруги. – Если ты не заставишь его на тебе жениться как можно быстрее, это будет конец всей твоей жизни.
Женевьева вырвалась.
– Оставь меня.
– Я просто не могу поверить, что ты дошла до такого. Никто не захочет знаться с тобой, Дженни. Ни твои родители, ни школа. – Она с тем же успехом могла добавить: «Ни я».
– Я сказала, оставь меня в покое! И не смей никому рассказывать об этом!
Несмотря на то, что сказала Ирэн, на следующий день Женевьева прогуляла занятия и поехала в город.
Только добравшись до фотоателье, она вдруг подумала, что он там не один. В своих мыслях она обычно сразу входила в ателье, проходила через пустую студию и направлялась прямо в темную комнату. Но сегодня вторник, ателье открыто для посетителей. За конторкой сидела секретарь, женщина-посетительница с тщательно завитыми волосами читала журнал. У ее ног восседал такой же ухоженный и кудрявый пудель.
– Доброе утро, – сказала секретарша. – Чем я могу вам помочь?
– Я… – Женевьева откашлялась. – Простите, могу я увидеть мистера Джилса?
Секретарша, привлекательная женщина чуть за сорок со светлыми волосами и зелеными глазами, вежливо улыбнулась в ответ и, заглянув в журнал, спросила:
– Ваше имя, мисс?
– Мне не назначено.
– Простите. – Секретарша все еще улыбалась, но теперь уже недоуменно. Она взяла карандаш. – На сегодня нет свободного времени. Все утро он делает портреты, а днем уедет. Я могу записать вас на завтра около одиннадцати.
– О, я приехала не для того, чтобы фотографироваться. Я должна поговорить с мистером Джилсом.
Теперь секретарша разглядывала ее более пристально, очевидно, впервые обратила внимание на школьную форму.
– Ах да, конечно, он делал фотографии в вашей школе несколько месяцев назад, ведь так? Если ваши родители хотят получить дополнительные копии, я могу это устроить. Вас интересуют большие или маленькие фотографии? Мы также изготовляем чудесные рамки…
– Нет.
Завитая женщина оторвалась от журнала. Собака тоже подняла голову, на ее мордочке появилось точно такое же любопытное выражение, какое было на лице у хозяйки.
– Может быть, я могу чем-нибудь вам помочь? – Секретарша больше не улыбалась, но ее лицо по-прежнему казалось добрым. У нее был редкий тип лица красивой и одновременно по-матерински добросердечной женщины.
– Пожалуйста. – Снова подкатила тошнота, Женевьева несколько раз судорожно сглотнула. – Мне срочно нужно поговорить с мистером Джилсом.
– У Энтони сейчас клиент. – Голос прозвучал спокойно, но твердо. – Может быть, вы хотите что-нибудь передать?
Энтони… Вывеска над входом в ателье гласила: «А.Р. Джилс», Женевьева подумала, что начальная буква означает его имя, Александр, такое же имя, как у его сына. Ведь она никогда не называла его иначе чем «мистер Джилс». Какая чушь.
Энтони… Казалось, секретарша говорила о каком-то совершенно другом человеке.
– Мисс?
Женевьева почувствовала, что бледнеет под ласковым взглядом женщины, и пулей выскочила из ателье. Ее вырвало в сточную канаву (из окна за ней наблюдала завитая женщина и ее пудель). Тогда Женевьева наконец поняла, что жена мистера Джилса вовсе не была женщиной с одутловатым лицом и щербатыми зубами. Ничуть.
24
Всю дорогу до Люксембургского сада Женевьева прошла в шелковых бальных туфлях бледно-бирюзового цвета, украшенных розами из кремового шелка и точно такими же шелковыми лентами. Эти туфли были мягкими и такими хрупкими, что казались невесомыми. Она словно ступала босиком и от этого чувствовала себя еще более уязвимой.
Она решила пройтись пешком, чтобы подумать. Но сегодня город казался особенно шумным и таил в себе угрозу. Легковые автомобили, грузовики и запряженные лошадьми повозки выскакивали на нее со всех сторон, словно сговорившись стереть ее с лица земли. У шляпы от солнца были слишком широкие поля, они частично закрывали обзор. На бульваре Сен-Жермен, из дверей кафе на нее с вожделением глазел официант, заставив ее так внезапно сменить направление, что она почти столкнулась с продавцом каштанов. Пытаясь скрыться от потока ругательств, бросилась с тротуара прямо под колеса велосипедиста. Тот резко свернул в сторону и прокричал что-то невразумительное, уносясь прочь.
Только добравшись до Люксембургского сада, она смогла с облегчением вздохнуть. Пройдя сквозь ворота, неторопливым шагом направилась по тенистой аллее, обсаженной деревьями, возвышающимися безупречными геометрическими рядами. Все было прекрасно спланировано и поддерживалось в изумительном состоянии, от аккуратно подстриженных лужаек до строгих цветников, расцвеченных красными, белыми и голубыми оттенками французского триколора. Здесь не было места буйству и непокорности.
Только оказавшись у фонтана Медичи, Женевьева спросила себя, зачем она здесь. Пришла, потому что не в силах была оставаться в стенах квартиры, сидеть взаперти в то время, как Селин вытирала пыль и до блеска начищала мебель, размышлять, как закончилась ночь, вспоминать о страхе перед Монтереем, злиться на Лулу и Беттерсона и испытывать отвращение от прикосновений Роберта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41