OCR Larisa_F
«Ярлыки»: ОЛМА-Пресс; Москва; 1995
ISBN 5-87322-193-6
Аннотация
Майя Стэнтон, Дэвид Уинтерс и Маккензи Голд впервые встречаются в школе «Макмилланз», куда с трудом поступают, мечтая о карьере кутюрье. Они завоевывают славу в 60-е годы, поразившие сексуальной революцией и синтетикой, хиппи и «Битлз». Каждый из молодых людей отдает свою дань времени. Но уходят 60-е, и подобно тому, как среди дешевого блеска неона и синтетики возрождается элегантность и высокая мода – «от кутюр», так и над сексуальной свободой и наркотическим раем, увлекшим многих, торжествуют вечные человеческие ценности: доброта, преданность и способность любить.
Гарольд Карлтон
Ярлыки
БОННИ ФЛОРЕС И ШИРЛИ КЕННЕДИ СЕЛКИН.
СПАСИБО ЗА ТО, ЧТО ВЫ У МЕНЯ ЕСТЬ.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВСЕ ЗНАЕТ И ОБО ВСЕМ РАССКАЗЫВАЕТ
– Где она? – прозвучал ее низкий грудной голос. Я протянул руку.
– Привет, Маккензи. Полагаю, что ты приехала, чтобы увидеть Майю. Ты не можешь не согласиться, что это выглядит немного странно, ведь в последний раз, когда я видел вас вместе, вы пытались выдрать друг у друга волосы.
Она пожала плечами.
– Поэтому-то я и приехала сюда. Чтобы помириться.
– Майя спит, и ей очень нужен этот сон. У нее был сильный шок. А отдых – лучшее лекарство. После… после…
– После того, как ее мать покончила с собой? – пришла она на помощь.
Я поднял брови.
– Э-э-э… да…
– Хотя ее мать была Шикарной сукой?
– Ты говоришь отвратительные вещи, и твои слова – чистая ложь…
Маккензи опустилась на диван. На ней были ботинки из лайки. Я еще никогда не видел такой мягкой кожи.
– Я не знала ее достаточно хорошо, – сказала она. – Мне надо встретиться с Майей. Как можно быстрее. Мне так плохо от того, что случилось. Мы должны поговорить. Ненавижу находиться с кем-нибудь в плохих отношениях. А с Майей у нас за плечами много общего.
– Она мне говорила… Маккензи скорчила гримасу:
– Говорила о том, какое я ничтожество? Впрочем, я и не пыталась ее переубедить. Со мной у нее было слишком много забот с самой нашей первой встречи. С того дня, когда повстречались два юных создания из Нью-Йорка. Она была несчастной маленькой богатой девочкой, а я – чокнутой хиппи. Да и из-за нее у меня была куча неприятностей.
– Ты имеешь в виду Дэвида? – вставил я.
– Ты знаешь, где он? – спросила она. – Что ты знаешь? Вот этого момента я и ждал.
– Я знаю все… – сказал я. В ее глазах засверкали слезы.
– Ты знаешь все…?
Ничто бы не могло взволновать меня сильнее. Наконец-то сама Королева Моды признала, что я, Колин Бомон, был доверенным лицом всего мира моды. Я действительно знал все. И теперь я могу начать с самого начала, не придумывая ни слова, просто вспоминая то, что видел или слышал, находясь на другом конце телефонного провода. Могу описать все события, в результате которых сегодня у меня находятся две гостьи.
Все началось в Париже, весной 1962 года, на демонстрации моделей.
Это – художественное произведение. Герои романа вымышленные, все события и диалоги выдуманы Гарольдом Карлтоном и являются плодом его фантазии. Включая образ автора-рассказчика Колина Бомона и другие образы его книги-откровения.
ПРОЛОГ ПЕРВЫЙ
Майя. Скарсдейл, 1951 год
По воскресным дням она просыпалась от доносившегося до нее смеха матери. Семилетнему ребенку смех казался счастливым; казалось, смеялись от щекотки. Лежа в полудреме, она могла слышать, как смех переходит в хихиканье, а потом во вскрики. Обычно Майя улыбалась и опять засыпала. Мама и папа просто играют.
Но однажды в воскресенье ее вдруг одолело любопытство, и Майя на цыпочках прошла по коридору к спальне родителей. Она старалась, чтобы ее не увидели, и улыбалась: хотела сыграть шутку. Как они удивятся, когда она вбежит в их комнату и скажет, что все видела! Вдруг они замолчали, и она заглянула в дверной проем.
Папа целовал маму! Она хотела закричать и вбежать в комнату, но что-то заставило ее остановиться на месте и молчать. На папе были только пижамные брюки, и когда он встал на кровати на колени, впереди у него под брюками выпирало что-то твердое. Он засунул руку в брюки и достал… эту штуку. Она знала, что у маленьких мальчиков она тоже есть, но ее нельзя никому показывать. Нужна она для того, чтобы ходить в туалет, так сказала ей учительница. Почему мама не рассердилась на папу? Улыбка Майи сменилась озадаченной, немного мрачной усмешкой. Но мама, вместо того, чтобы разозлиться, взялась руками за эту штуковину! Голова у папы откинулась назад, он закрыл глаза и сказал «А-а-а-а-х-х-х!» Он так говорил, когда мама чесала ему спину. Странно, он казалось, что ему нравится…
Мама скинула ночную рубашку и легла рядом с папой. На ее плоских грудях были коричневые круги; Майя видела, как папа целовал и лизал их, и от этого мама хихикала и стонала. Майя смутилась, она не понимала этой игры. Папа перекатился на спину и стянул свою пижаму. Потом снова перевернулся прямо на маму. Он больше не целовал ее, он лег прямо на нее. Какой он, должно быть, тяжелый! Как, наверное, давит на нее эта штука между его ногами!
Руки папы скользнули вниз, и он раздвинул мамины ноги. Потому, как поднялись и опустились его ягодицы, Майя поняла, что он всунул эту свою штуку прямо в маму! А мама и не возражала, она позволяла ему это делать! Ее родители двигались все быстрее, мама все теснее прижималась к папе, сильнее стискивала его плечи, а ее длинные ногти прямо впивались в его тело. Папа начал стонать, а мама жадно хватала воздух, как будто ее мучила жажда. Теперь папа уже дышал сипло. Звуки были просто ужасающими. Не сошли ли они оба с ума? Майе хотелось убежать, он она словно приросла к полу.
Ее родители долго совершали эти телодвижения, а она стояла и смотрела, испуганная и словно загипнотизированная. Вдруг мама закричала «Вынимай! Вынимай!», и папа быстро встал на колени, удерживая руками свою штуковину, веки его были крепко сжаты, а лицо перекошено. Что-то вырвалось из него, он громко вскрикнул и упал на маму, шумно дыша.
Теперь Майе захотелось остаться одной и подумать над тем, что она увидела. Когда она уходила на цыпочках, то услышала, что папа спросил: «Хорошо?», а мама с досадой ответила: «Как всегда, ты слишком спешил». Слишком спешил? Это была самая длинная игра, в которую играли взрослые.
Так вот почему мама хихикала утром по воскресеньям, подумала Майя. Это было отвратительно и ужасно. Почему-то она знала, что ни у кого нельзя об этом расспросить. Почувствовав тошноту, она побежала в ванную, и ее вырвало. Потом она тщательно ополоснула раковину, почистила зубы, нашла свою любимую книгу и забралась в кровать. Лежа в постели, она себе торжественно пообещала: никогда она не позволит мужчине так с ней обращаться. Никогда!
ПРОЛОГ ВТОРОЙ
Маккензи. Бронкс, 1957 год
– Ты не моя мама! – кричала маленькая девочка своей ошеломленной матери. Было половина пятого. Эстер Голдштайн вместе с остальными родителями ждала у школьных ворот. А ее одиннадцатилетняя Марша отказывалась от нее.
– Не будь такой глупенькой, голубушка… – На добродушном лице Эстер появилось озадаченное выражение. – Я – твоя мама, и это совершенно точно.
– Нет! Не ты! – кричала Марша, а по ее щекам катились горячие слезы.
Остальные матери с сочувствием смотрели на Эстер и качали головами. Каждый день у ребенка случался очередной истерический припадок: девочка была ненормальной. На прошлой неделе она отказалась откликаться на свое имя, она настаивала на том, чтобы ее называли Маккензи.
– Ты пойдешь домой, если я буду называть тебя Маккензи? – предприняла очередную попытку ее мать. Все еще плача, но ощущая удовлетворение, девочка кивнула.
Одна из женщин сказала:
– Извините, миссис Голдштайн, но вы слишком мягко обращаетесь с ней. Ее нужно выпороть.
– Мы это уже пробовали, – устало сказала Эстер Голдштайн. С Маршей они уже испробовали практически все. И откуда взялось это безумие?
Большую часть своей короткой жизни Марша Голдштайн пребывала в уверенности, что она является покинутой дочерью какой-то богатой наследницы, которая оставила ее в еврейской семье в Бронксе, и нужно ждать, когда за ней приедут. В тот счастливый день первые страницы газет по всей стране будут пестрить сообщениями о том, что Маккензи Вандербильд, или Уитни, или Рокфеллер по какой-то причине воспитывалась под именем Марши Голдштайн на Гранд-Коркосе. И тогда она окажется в мире моды и войдет в высшее общество.
Но Марша начинала терять веру в эту волшебную сказку. Черты ее лица становились все более определенными, а тело приобретало пухлость, и все труднее было воображать сходство с Глорией Вандербильд. В семье следовали доходившие до истерик объяснения, а братья постоянно ее дразнили. На Гранд-Коркосе жил полностью сформировавшийся одиннадцатилетний сноб. Девочка откладывала свои карманные деньги на покупку журналов мод. Вероятно, она была самой юной читательницей «Вог».
Эйб Голдштайн заставлял всех своих детей изучать иврит, а по субботам ходить в синагогу. Марша всегда ненавидела религию, Она доказывала раввину, что Адама и Евы не могло быть, потому что люди произошли от обезьян. Он не смог ее переубедить, и она провозгласила, что еврейская религия – «бессмыслица». Она раньше времени садилась обедать по пятницам, а по субботам убегала из церкви в кино со своими подружками-нееврейками.
Теперь Марша остановилась перед входом в серый дом.
– Ну и что на этот раз? – спросила ее мать.
– Я не войду, если ты не пообещаешь, что заставишь всех – и папу и мальчиков – называть меня с сегодняшнего дня Маккензи. Обещаешь?
– Да! Да! Я обещаю! Я дам тебе письменное обязательство. Я позову настоящего свидетеля. Чего ты еще от меня требуешь?
Маккензи с победным видом вошла в дом. Это было первое из требований, которое она собиралась предъявить своей семье. Она начала создавать себя заново.
ПРОЛОГ ТРЕТИЙ
Колин. Прованс, Франция, 1968 год
Такие ранние травмы были нанесены моим двум героиням. Смогут ли они их перенести? Думаю, что чья бы то ни была история – это рассказ о том, смог ли он или она справиться с полученными в детстве травмами.
Я представляю вам Майю и Маккензи без всяких извинений или претенциозных заявлений о том, что «сходство между этими персонажами и живыми людьми является просто случайным». В моем повествовании – это не случайность. Мои персонажи на самом деле живые люди. Я пишу эти слова, а Майя и Маккензи действительно находятся под крышей моего дома, и этот момент – кульминационный в их сагах. Они сами завершат мое сказание о мире моды.
Сегодня в шесть часов утра собаки начали лаять, кошки мяукать, а голуби ворковать. И это удивительно, потому что в нашем сонном уголке Прованса животных приучили молчать до восьми часов. Мое прованское сокровище, Франсуа, обычно приезжает в половине восьмого, и я, как правило, просыпаюсь от умиротворяющих звуков и запаха горячего кофе. Но сегодня в шесть часов к разноголосице домашней живности примешивался звук работающего мотора. У Франсуа машины не было.
Я выглянул из-за занавеси на окнах спальни и увидел местное такси. Рядом с ним стояла чрезвычайно элегантная женщина и держала в руках франки. Итак, меня выследила первая Королева Моды. Я надел халат, сбежал вниз и распахнул входную дверь.
– Майя! Добро пожаловать!
– Колин, дорогой!
Она бросилась в мои объятия и начала рыдать, чем вызвала глубочайший интерес месье Роберта. Берет сполз ему на ухо, его такси медленно тронулось по короткой аллейке, а он одним глазом посматривал на нас. Я помахал ему рукой и обнял Майю. Я мысленно рисовал себе эту сцену, но теперь, наяву, мне не хватало слов. Тяжелые утраты всегда приводят меня в смущение, а это прекрасное существо скорбело о матери, которую всегда ненавидело. Я не знал, как следует ее утешать. «Вы еще встретитесь в потустороннем мире» могло бы звучать больше угрозой, нежели утешением.
Ситуация была вдвойне запутанной, потому что ее мать была не только моим лучшим другом, но и женщиной, которую я любил.
– Мне очень жаль, – неловко произнес я.
Майя глубоко вздохнула, откинулась назад и посмотрела на меня.
– Я рада, что ты позвонил. Я приехала, как только закончилось расследование… Мне так нужно было тебя увидеть. Чтобы просто поговорить… уехать от всех этих людей, репортеров, хищников. Они ее сломали, а теперь хотят выразить свое сочувствие. Я вдруг поняла, что из всех жителей Нью-Йорка ты был единственным, единственным… – Она вдруг замолчала и заплакала.
– Единственным, кто любил ее? – закончил я за нее, и она молча кивнула. Потом опять глубоко вздохнула и заставила меня успокоиться. Взглянув на часы, она сказала:
– Я не имею представления о том, сколько времени здесь сейчас. Я тебя разбудила, Колин?
– Боже мой, нет! Я ношу пижаму весь день…
Мы внимательно посмотрели друг на друга, она – чтобы решить, не шучу ли я, я – чтобы понять, истинной ли была скорбь или ее разыгрывали ради меня.
Даже со следами слез на лице она была прекрасна. И особенно в этом одеянии из жесткого черного льна, а черное она носила редко. Конечно, Майя бы прекрасно выглядела и в каком-нибудь тряпье. Она приложила к своим щекам носовой платок, и копна светлых, слегла волнистых волос упала ей на лицо. У нее были темно-голубые глаза, персиковый цвет лица, белые зубы и длинные ноги. Большая красота всегда вызывает во мне какую-то непонятную ревность. Возможно, одно из проклятий, на которое обрекла меня моя собственная непривлекательность, заключается в том, что я всегда завидовал красоте и всегда жаждал красоты, я искал ее в моем доме, моем саду, в моих друзьях и домашних животных. Но я думаю, что красота ярче всего проявляется в образе женщины.
– Зачем ты меня сюда вызвал? – спросила она. Мы поднимались по скрипучей старой лестнице в мою лучшую комнату для гостей.
– Я подумал, что смог бы помочь тебе в твоем горе…
– Это не настоящее горе, – призналась она, – я плачу, но это слезы разочарования, гнева! Почему она меня не любила? Почему я ей не помогла, когда она просила о помощи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71