— Кажется, сова задела своим крылом стекло! — прошептал он. — Наверное, это плохое предзнаменование…
Он нахмурил брови и опять взглянул на часы.
— Уже десять! Пора бы им быть здесь. Не заметил ли их Арман-Луи? Он почему-то не явился к ужину. Должно быть удивится, что мой оруженосец прогуливается и ещё и встречает товарища!
В этот момент портьера, отделявшая спальню г-на Паппенхейма от комнаты, в которую выходила черная лестница, раздвинулась, и два человека предстали перед графом. Их и видел Арман-Луи проскользнувшими за высокими деревьями вдоль рвов замка.
— Ну наконец-то! — сказал г-н де Паппенхейм.
— Вот капитан Якобус, — представил графу другого человека оруженосец.
Человек, которого он привел, сбросил плащ, и граф Годфруа разглядел огромного детину с широкими крепкими плечами, дерзкое выражение лица которого было подчеркнуто прокуренными усами. Рука в перчатке лежала на тяжелой головке эфеса шпаги в кожаных ножнах. За поясным ремнем — кинжал.
Г-н де Паппенхейм остался доволен его внешним видом.
— Ты уже знаешь, что от тебя требуется? — спросил он.
— Почти, — ответил капитан.
— Это предстоит сделать в ближайшие дни: возможно, придется похитить девушку, возможно — взломать дверь, перелезть через стену, возможно, что один ветреник окажется в пределах твоей досягаемости и попытается тебе помешать… Ты готов?
— Я готов всегда.
— Впрочем, для военного человека это дело такое же простое, как ограбление фруктового сада для школьника… Четверти часа и двух железных пальцев для этого вполне достаточно.
Капитан Якобус подбоченился и, крутя ус, сказал:
— Если это такое простое дело, почему бы графу Паппенхейму не попробовать это сделать самому? — спросил он. Стоило ли беспокоить капитана ради того, что под силу школьнику?
— Ты хочешь знать, почему я сам не берусь за это дело? Знай же: наследному маршалу Германской империи не совсем к лицу поднимать шпагу против нескольких батраков во главе с ребенком. Если случайно возникнет какое-то опасное осложнение, что ж, я вмешаюсь!
— Ладно! — сказал капитан. — Все операцию выполняют мои люди, а вы берете девушку… я правильно все понимаю?
— Значит ли это, что ты отказываешься?
— Ах, господин граф, я воевал в Германии с графом Масфельдом, в Польше — с королем Сигизмундом, в Италии — с Пикколомини, повидал и многих других. Поэтому с некоторых пор, когда кричат — я глух, когда плачут — я слеп, когда сопротивляются — я наношу удары…
— Что ж, хорошо.
— Между прочим, я действую по поручению одного уважаемого сеньора. Он из Италии, я — из Богемии. Кто заказывает — тот платит, кто платит — тот вынужден подчиниться каким-то условиям.
Граф улыбнулся и, садясь, сказал:
— Думаю, мы договоримся.
— Все решит цифра, которую вы назовете, ваша светлость.
— Даю сто золотых экю.
Капитан поклонился:
— Рука и шпага — ваши, — сказал он.
— Сколько у тебя людей?
— Около тридцати человек. Если понадобится, будет и сотня; мне потребуется всего лишь двадцать четыре часа, что бы собрать их.
— Это ни к чему. Попридержи свою банду ещё дня три в лесах. Мой оруженосец известит тебя, когда придется действовать. Тогда и выступай.
— Договорились.
Г-н де Паппенхейм задумался ещё на минуту, глядя на капитана.
— Надо бы все предусмотреть, — сказал он. — Кстати, не исключено, что тебя уже два или три раза видели с моим верным оруженосцем. Несмотря на то, что вы приняли все меры предосторожности, возможно, чье-то недремлющее око заметило вас, когда вы пересекали старые рвы замка… Старайтесь действовать, не вызывая подозрений. С мэтром Гансом вы больше не увидитесь.
— Каким образом мне будет сообщено о времени выступления?
— Сигналом. Нет ли места, откуда бы замок и это окно были видны как на ладони?
— Пожалуй, лучше всего замок просматривается с Вороньего холма.
— Прекрасно. Необходимо, чтобы каждый день в девять часов ты появлялся там верхом на лошади.
— Ясно. В девять часов, верхом на лошади, — повторился капитан.
— Если ты увидишь в этом окне одну свечу, это означает, что по какой-то причине я вынужден отложить осуществление нашего плана на день или на два.
— Понятно. А если их будет две?
— Значит, все отменяется.
— Какого черта! А как же сто золотых экю?.. У моих людей отличный аппетит и жуткая жажда…
— Обещанная сумма все равно будет ваша. Вы получите свои сто экю.
— Вы говорите как царь Соломон, мудрейший из мудрых…
— Но если ты увидишь в окне три свечи, добавь по кружке вина своим людям и дай двойную порцию фуража лошадям: это означает, что выступление намечено назавтра. Идет?
— Как скажете, ваша милость.
— А! Вот что еще! Я не люблю, когда зря бренчат шпагами. Если похищение удастся — не затевайте никакой драки, и если не будет сопротивления — никакой стрельбы!
Недовольная гримаса появилась на лице капитана:
— Вы портите все удовольствие, господин граф… Мы что: мы в Моравии сжигаем монастыри, в Пфальце — деревни, в Венгрии — замки, и это греет и забавляет солдата…
— Таково мое условие — избегать лишних неприятностей… Один раз и ты мог бы отступить от своих правил? Не так ли?
— Ради вас, ваша светлость, я готов взять грех на душу. Ладно, мы не станем ничего жечь…
— А вообще-то, кто знает как будут разворачиваться события… Есть здесь один дворянин, задиристый, как молодой петушок… У него, разумеется, есть слуги, друзья… Если он возьмется за шпагу, возможно, что опасной стычки не миновать.
— Тем лучше! Будем драться!
— Тебе придется захватить замок и обезоружить дворню. Мои люди будут конвоировать девушку.
— После того, как мы похитим ее?
— Разумеется. Кстати, позаботьтесь о том, чтобы сохранить её невинность.
— А потом?
— Потом, капитан Якобус, тебе будет позволено пропивать и проедать твои сто золотых экю. Пусть твои люди от души повеселятся.
— Конечно. Приятно, граф, что вы это понимаете. А теперь давайте позаботимся о будущих покойниках.
— Что ты имеешь в виду?
— Я прошу по десять экю за каждого из них. Будут вдовы и сироты, господин граф. Особенно вдовы — они всегда рыдают — и не только от горя, но и от страха остаться в нищете… Надо им помочь!.. И кроме того, покойник — для меня означает ещё и то, что в моей команде стало одним солдатом меньше.
— Ты получишь по десять экю за каждого погибшего бойца.
— За такую цену, господин граф, вся команда целиком ваша. Исключая меня, конечно.
Г-н де Паппенхейм пожал руку собеседнику, и капитан Якобус удалился в сопровождении оруженосца, несущего факел.
И уже вдогонку капитану граф сказал:
— Вы оба вошли через куртинную лестницу. Выходите через караульную дверь — излишняя осторожность не повредит.
В следующее мгновение капитан Якобус и оруженосец исчезли в черном проеме винтовой лестницы.
Арман-Луи тем временем продолжал наблюдение за замком. Однако едва заметная дверь у подножия разрушенной стены больше не открывалась, и не было ни малейшего признака какого-либо движения рядом с ней. Но в светящемся все ещё окне графа, казалось беспрестанно метались две черные тени. Внезапно свет погас. Арман-Луи замер, мысленно подсчитывая количество ступеней, которые должны были пройти неизвестные визитеры графа де Паппенхейма от его комнаты до того места у полузасыпанного защитного рва, где с минуты на минуту он рассчитывал их увидеть. По времени он уже дважды мысленно сам прошел по лестнице. Но у выхода так никто и не появился.
С той стороны башни замка, где недавно светилось окно г-на де Паппенхейма, был мрак.
— Как странно! — прошептал Арман-Луи.
Он собирался было выйти из своего укрытия, как вдруг ему показалось, будто за купами высоких деревьев он различил звук треснувшей сухой ветки, на которую кто-то наступил; этот звук был знаком Арману-Луи, привыкшему бродить по лесам не только днем, но и под светом звезд, когда чувства улавливают все звуки. Он прислушался: такой же звук, только дальше, раздался снова.
«Ах, негодяи! — подумал он. — Они вышли через караульную дверь!»
Арман-Луи стремглав помчался туда, к концу тропинки, по которой должны были идти неизвестные. Он дошел уже до опушки с высокими деревьями, когда в ночи вдруг раздался конный топот, и почти тотчас рядом с ним пронесся всадник, темный и легкий, как дух тьмы. Юный дворянин всматривался во мрак ещё какое-то время, тщетно пытаясь найти глазами загадочного наездника в котором, сколь ни стремителен тот был, он все же успел узнать оруженосца графа де Паппенхейма.
Арман-Луи протянул руку в направлении, куда проследовал темный всадник.
— Иди, беги, мчись! — сказал он. — Но я все равно узнаю твою тайну!
И твердым шагом он отправился обратно в Гранд-Фортель. Утром Арман-Луи бросился спешно разыскивать г-на де Шофонтена.
— Ты прав, — сказал он ему. — Граф что-то затеял.
И он коротко рассказал ему то, чему был свидетелем накануне.
— Надо посоветоваться, — сразу отозвался Рено. — Видишь, как приключение, на которое я возлагал столько надежд, обнаруживает свои тайны. Этим нельзя пренебречь! Каркефу, приятель, выскажи и ты свое мнение по этому поводу.
Каркефу глубоко вздохнул.
— Я уже чувствую запах зеленого леса и слышу треск ломаемых веток, — сказал он. — Я прошу, чтобы меня упрятали куда подальше, где бы никакая сломленная ветка не смогла меня достать.
— Каркефу, дорогой мой, — снова обратился к нему Рено. — Ты мог бы оказать нам неоценимую услугу: ты ведь знаком с оруженосцем Паппенхейма! Если ты будешь упорствовать и откажешь нам, я вынужден буду просить тебя об этом, но толь ко уже при помощи ветки, специально для тебя отломленной от ствола этой молодой березы.
— Понял, — сказал Каркефу. — Мы должны бежать навстречу опасности? Бежим! Быстро!
— Каркефу, друг, ты ангел!
— Да, господин маркиз, только тощий ангел. Оруженосца, о котором вы говорите, я знаю. Он носит огромную рапиру, от которой у меня начинается нервная дрожь, когда я вижу её. Однажды я расположил его к себе тем, что показал кабачок, где подают слабое анжуйское вино, которое он очень уважает.
— Какой приятный оруженосец! А заглядывает ли он хоть иногда в этот кабачок после того случая, когда ты столь любезно указал ему туда дорогу?
— Хоть иногда? Зачем вы его обижаете?! Да он ходит теперь туда каждый день, к тому же дважды: утром, чтобы освежить мозги, а вечером — чтобы снять усталость.
— Надо, чтобы ты помог нам устроить засаду по соседству с этим самым слабым анжуйским, к которому твой друг оруженосец испытывает столь нежное чувство привязанности.
— Господа! Я далек от мысли, что нам это не удастся. Я попробовал тогда немного этого вина, которое подает матушка Фризотта, эдакая кумушка с пылающим взором. Когда-то я даже был к ней неравнодушен… Кстати сказать, кабачок стоит на опушке леса, у пустынной дороги, и как раз в такое время, как сейчас, оруженосец мэтр Ганс любит наведаться туда, что бы пообщаться с кувшинами матушки Фризотты… А потому, мне кажется, пора! Следуйте за мной! Я знаю, что поблизости от кабачка есть кое-какие темные закуточки, где можно будет поджидать оруженосца, отдыхая. Когда её величество Фризотта выйдет из своего заведения куда-нибудь в погребок, я потребую позволения первым допросить его — тогда я отомстил бы ему за страх, который он не раз внушал мне своей начищенной до блеска рапирой.
— Принимаю твой план, — согласился Рено.
Каркефу встал. Г-н де ла Герш последовал его примеру, и они втроем отправились в путь. Уже через час Арман-Луи, Рено и Каркефу добрались до кабачка матушки Фризотты, оттуда доносилось пение.
— Мерзавец! — сказал Каркефу. — Он уже там! Он не подождал меня!
Друзья обменялись недоуменными взглядами.
— А если, вместо того, чтобы томиться здесь в холоде и скуке, мы все же войдем внутрь? — предложил Арман-Луи.
— Да, пожалуй, — согласился Рено.
— Господа, как мы уже договорились, я вхожу первым, предупредил Каркефу. — Но если меня убьют — прошу: помолитесь за мою душу.
Прямо у двери кабачка Каркефу столкнулся с матушкой Фризоттой, смазливой пухленькой брюнеткой, которая приветливо улыбалась. Он игриво поцеловал её в обе щеки.
— Моя принцессочка! — сказал он. — Эти два молодых сеньора хотят обсудить очень важное дело с мэтром Гансом. Не пугайся, если они немного пошумят. За разбитые кувшины и прочее будет заплачено.
— Любезный маркиз де Шофонтен! Милейший граф де ла Герш! — Проходите, господа! Я — глуха и нема, — пригласила кабатчица.
Каркефу пристроился рядом с ними и, поглаживая подбородок, поглядел на двух друзей, глаза его, казалось, говори ли при этом: «Вот так все решается!».
Почти тотчас же он толкнулся в дверь небольшой комнаты, где мэтр Ганс, погруженный в созерцание керамической кружки, размышлял о превосходстве анжуйского вина над немецким пивом. Естественно, что в этот момент он с презрением относился к ячменю и хмелю — составляющим пива. Каркефу легонько стукнул его по плечу.
— Поговорим, приятель, — сказал он.
И, взяв кружку мэтра Ганса, залпом опустошил её.
Одновременно Арман-Луи и Рено сели по обе стороны стола: один, наставив на него пару пистолетов, другой — обнаженный сверкающий кинжал.
Мэтр Ганс стал бледным как смерть.
— Что все это значит? — крикнул он.
— Увы, это означает, что эти господа обеспокоены вашим здоровьем, мой господин! — ответил Каркефу. — Они полагают, что вы относитесь к своему здоровью с небрежностью, которая внушает опасения… К примеру, вы позволяете себе прогуливаться вечером по лесу с очень неприветливыми людьми.
— Кто — я? — пролепетал мэтр Ганс.
— Вы, почтенный оруженосец! Тогда как вечерний воздух весьма вреден для здоровья! Кроме того, вы зачем-то входите в замок этого дворянина, — Каркефу указал на Армана-Луи. — И к тому же входите почему-то по куртинной лестнице, а выходите через караульную дверь. Затем едете по скверной дороге, рискуя упасть и сломать ногу.
— Это недоразумение, друг мой: в эту пору я уже облачаюсь в ночное платье, чтобы, после молитвы, отойти ко сну.
— Вас узнали, мэтр Ганс, несмотря ни на что — будь вы хоть в шапке из лисьего меха, вроде этой, что у вас на столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72