— Да услышит вас Бог! — воскликнул Рено. — Я приехал сюда, чтобы схватиться в рукопашной… Если она будет все время отступать, эта невидимая армия, нам придется бросить наши шпаги и взять хлысты!
Г-ну де ла Герш показалось, что граф Эберар едва сдерживал ухмылку.
— Э! Полноте! Возможно, это будет неосмотрительно! — заметил ему он.
— Докуда же, как вы думаете, любезный наш генерал, доведет нас король? — задумчиво спросил Рено.
— До Праги! — ответил один.
— Может, и до Мюнхена или до Аугсбурга! — предположил другой.
— Да нет же! Я надеюсь, что он остановится только в Вене! — возразил третий.
Глаза графа Эберара метнули молнии.
— Вена далековато, господа! — сказал он.
— Ну так что ж! Граф де Турн туда прекрасно добрался с богемцами! Почему королю Густаву-Адольфу не пойти туда со своими шведами?
— Вот и герцог Померании Божислав Четырнадцатый уже ведет переговоры.
— Он ведет переговоры? — вскричал граф Эберар, привстав.
— Он делает больше: он капитулирует.
— Вы в этом уверенны? — спросил граф, и, увидев, что все взгляды повернулись к нему, снова медленно сел.
— Новость пришла оттуда в штаб-квартиру сегодня утром. Завтра город Штеттин должен открыть нам свои ворота.
— Это место снабжения продовольствием нашей армии, господа! Выпьем за наш первый успех! — сказал один из собутыльников.
— Я собирался вам это предложить! — улыбнулся Рено. Снова наполнили стаканы; когда они были опустошены, тот, что принадлежал графу Эберару, был ещё полон.
— Вот так так! — удивился Арман-Луи, все время наблюдавший за ним.
— Признаться, господа, эта война заявляет о себе грустно! — продолжал г-н де Шофонтен. — Все это выглядит довольно жалко. Уже захвачены три острова, оккупирована одна провинция, один город сдался — и при этом ни единого удара шпаги!.. Это плачевно. Кой черт?! Есть же все-таки у императора Фердинанда какие-то генералы?!
— Ну да, разумеется! — сказал граф Эберар. — У него есть герцог де Фридленд.
— Граф де Тилли!
— И Торквато Конти!
— Еще у него есть великий маршал империи граф де Паппенхейм!
Граф Эберар посмотрел на собеседника.
— Тот, кого в Германии называют Солдат? — проговорил Рено.
— Точно, — ответил граф Эберар. — И немцы, которые воевали под его командованием, уверяют, что он заслужил это славное имя.
— Ну, я тоже видел его однажды, уже давно… Я встретился бы с ним снова лицом к лицу, — улыбнулся Рено.
— Это удовольствие будет вам обеспечено!.. За ваше здоровье господин маркиз! — и на этот раз граф Эберар весело опустошил свой стакан.
— Если все эти знаменитые полководцы намерены воспрепятствовать нашему походу, пусть поспешат. Солдаты, которые воевали под командованием графа Мансфельда, уже торопятся перебежать на нашу сторону. Их уже прибыло сегодня четыре сотни.
— Четыре сотни? — удивленно переспросил граф Эберар.
— И лучших! И ещё множество других, сражающихся вместе с графом Брунсвиком, которых сегодня утром я видел удирающими под шведские знамена.
— Еще говорят, что пятнадцать сотен всадников регулярной армии датского короля Кристиана присоединятся к нам завтра утром.
— А император Фердинанд называл Густаво-Адольфа «снежным величеством»!.. По-моему, сам он, в таком случае, «пыльное величество»! — сказал с улыбкой Рено.
Один гвардейский офицер повернулся в сторону графа Эберара:
— Неужели, сударь, вы сомневаетесь в победе? — спросил он.
Граф Эберар посерьезнел:
— На все Божья воля! Но я не так молод, как вы, сударь, и пусть мой опыт устарел, но вот уже двадцать лет я воюю!
— Двадцать лет! — восхитился Рено.
— А всего у меня их тридцать пять, сударь.
— Возраст короля Густава-Адольфа.
— Да, тот же. Я видел ещё армию старого графа де Тилли… Армия графа де Тилли называется непобедимой, господа!
Рено наполнил свой стакан.
— Достаточно будет одного дня, чтобы заставить её потерять это громкое имя!
Арман-Луи встал. Одна неожиданная идея только что пришла ему в голову.
— За короля Густава-Адольфа! — сказал он. — За его победу! За покорение империи! Пусть придут армии Тилли и Валленштейна, и пусть они будут рассеяны, как разлетятся крупинки соли, которые я бросаю на ветер!
Сказав это, Арман-Луи взял щепотку соли и швырнул через плечо.
Граф Эберар нахмурил брови, и вдруг все увидели у него на лбу две скрестившиеся красные сабли.
— Да это граф де Паппенхейм! — прошептал г-н де ла Герш.
Почти тотчас чужеземец положил на лоб руку и держал её там несколько секунд. Когда он убрал её, кровавый крест исчез, но сколь быстрым не было его движение, Арману-Луи было достаточно, чтобы увидеть этот знак.
Теперь г-н де ла Герш вспомнил, где он видел этого блистательного чужеземца, наполнившего лагерь разговорами о его щедрости, а также — при каких страшных обстоятельствах некогда смерили она друг друга взглядами.
Все встали. Стаканы опустошали с криками: «Смерть империи!» Возбужденные, офицеры не обращали больше внимания на графа Эберара. Он только что уронил свой стакан, который разбился вдребезги.
— Вы не пьете! — сказал вдруг ему Рено.
— Мой стакан только что разбился! — холодно ответил граф.
Его взгляд и взгляд г-на де ла Герш встретились. Снова г-н де Паппенхейм нахмурил брови, и на его бледном лбу таинственно проступили два красных скрещенных меча.
Пирушка тем временем заканчивалась. Принесли карты и игральные кости. Граф Эберар бросил несколько золотых монет на стол, проиграл их, встал. И уже в следующую минуту он не торопливо вышел из зала.
Арман-Луи, ни на мгновение не терявший его из виду, последовал за ним. Когда они остались одни, за густой садовой изгородью, он окликнул его:
— Господин граф де Паппенхейм! На одно слово! — сказал он.
Граф вскинул голову и ответил пренебрежительно:
— Вы меня узнали, я это понял. Оставьте же меня!
Гримаса негодования отразилась на лице г-на де ла Герш.
— Вот мое слово: я предъявил бы вам счет, не окажись вы в критической ситуации, — усмехнулся он. — А потому я готов забыть обо всем, чтобы избавить вас от опасности, которой вы здесь подвергаетесь. Господин великий маршал, вы ели хлеб моего отца и спали под его крышей. У моей палатки стоит лошадь, верный человек доставит вас до наших аванпостов. Уже наступила ночь и достаточно темно. Езжайте!
— Вы знаете, кто я, вы, Арман-Луи де ла Герш, и вы предлагаете мне лошадь?
— И чтобы до рассвета вас в лагере уже не было! снова заговорил Арман-Луи, не давая графу де Паппенхейму вставить слово. — Еще одно волнение — и вы можете выдать себя знаком на лбу! Среди нас есть немецкие солдаты, которые, глядишь, и проболтаются. А если вас выдадут, вы знаете, что ждет тех, кто так рискует.
На лице г-на де Паппенхейма появилось выражение высокомерия.
— Король, который защищал свою страну, — сказал он, — вошел однажды в датский лагерь переодетым в менестреля. Этого короля — вы не можете не знать его имени — англичане называют сегодня Альфредом Великим.
— Не соблаговолит ли господин граф де Паппенхейм последовать за мной? — в ответ спросил его Арман-Луи.
— Ах, вы все ещё думаете об этом вашем верном проводнике и о лошади, которые должны вывести меня из лагеря?
— Да, все ещё думаю.
Граф де Паппенхейм посмотрел на Армана-Луи. Война безжалостная, война непримиримая и беспощадная, развязанная в эту эпоху из-за религиозных страстей, ужасные картины войны, свидетелем которых он был с младых лет, могли ожесточить душу грозного полководца императорской армии, приучить его к коварству, к пренебрежению всем самым святыми самым почитаемым, но в нем сохранились все же остатки достоинств. Время и война ещё не полностью опустошили его.
Движением, полным благородства, он неожиданно протянул руку г-ну де ла Герш.
— Вот о чем я никогда не забуду! — сказал он.
И на этот раз лицо его озарилось добрым чувством.
Уже через час два всадника в длинных плащах под покровом темноты удалялись от палатки г-на де ла Герш.
У ворот лагеря г-н де Паппенхейм огляделся и спросил:
— А где же ваш верный проводник?
— Проводник — это я! — ответил Арман-Луи.
И, приказав постовому пропустить всадника, он галопом поскакал в поле вместе с графом.
— Ах! Вы победили меня дважды! — сказал великий маршал с некоторым удивлением. — Берегитесь третьего раза!
И, пришпорив лошадь, он исчез в ночи.
31. Старая знакомая
Сцена совсем другого рода происходила на следующий день в расположении шведского лагеря.
Как бы хорошо ни была сформирована королевская армия, слава Густава-Адольфа была такова, что большое число офицеров, сбегавшихся со всех концов, спешили стать под его знамена, как только он вступил на территорию Германии. Но отнюдь не патриотизм и не религиозные убеждения, а пристрастия иного рода воодушевляли вновь прибывших. Они любили сражения ради сражений и ещё — добычу, а потому они вовсе не отличались щепетильностью. Король страдал от их присутствия.
Однажды утром ему сообщили, что группа авантюристов под командованием капитана из вольных рот захватила врасплох большой поселок, где стоял лагерем батальон имперских войск. Дело было горячее: группа вернулась с богатой добычей. Но об этом походе рассказывали страшные вещи.
Густав-Адольф приказа Арнольду де Брае привести к нему капитана этой роты.
— Ваше имя? — спросил король.
— У меня их несколько, в зависимости от того, в какой стране я нахожусь. В Стране Басков я капитан Голиаф. Здесь я капитан — Молох. Во Франции меня зовут капитан…
— Довольно! — прервал его король. — Когда у человека столько имен, нет смысла знать ни одно из них.
Пройдоха-капитан улыбнулся.
— Этой ночью в поселке вы захватили вражеский отряд? — снова спросил король.
— Да, Сир.
— Где пленные?
— Я их всех перерезал.
— Всех! И раненных — тоже?
— Я ни для кого не делаю исключений.
Выражение страшного гнева появилось на лице короля.
— А поселок? — спросил король.
— Он был предан огню.
— Как?! И женщины и дети!
— Я крикнул: «Поселок — наш!». И мои солдаты взяли добычу.
— Мерзкий бандит! — вскричал король. — Разве такие обещания я давал этому бедному народу, двадцать раз ограбленному?!
Капитан Молох хотел ответить, но король прервал его на полуслове:
— Чтобы награбленное этой же ночью было возвращено тем, кого вы так хищнически разорили! — приказал он. — И пусть ваших людей, осквернивших свои руки резней и поджогом, немедленно лишат оружия и выгонят из лагеря! А их лошадей, их вещи и походное имущество необходимо пустить с молотка, и вырученные деньги раздать их жертвам! Твою шпагу, капитан Молох!
Капитан колебался, но двадцать офицеров окружали его. И он медленно вынул шпагу.
— Арнольд де Брае! Возьмите эту шпагу и сломайте её как шпагу подлеца и нечестивца! — распорадился король.
Губы капитана побледнели. Арнольд де Брае взял шпагу капитана Молоха и сломал, наступив на нее.
— Теперь возблагодари Бога и уходи! — приказал Густав-Адольф. — Если бы ты сражался не под благородными шведскими знаменами, которые покровительствовали тебе также надежно, как я берегу королевское достоинство моего предка Густава Ваза и любовь моего народа, я бы повесил тебя как собаку на самой высокой ветке дуба.
В глазах капитана Молоха помутилось, и он пошатнулся. Два младших офицера подошли к нему и, по знаку короля, лишили его кинжала и знаков его капитанских отличий.
Капитан взвыл как гиена.
— И вы не прикажете меня убить? Ах, Сир, вы не правы! — сказал он.
Но шпага Арнольда де Брае уже указывала ему путь, которым он должен был следовать к выходу из лагеря.
Слыша проклятия своих сообщников, которых уже изгоняли из лагеря, он понял, что распоряжения короля выполнены.
— Дорогу королевскому правосудию! — крикнул Арнольд, и ряды окружавших солдат и офицеров расступились.
Капитан сделал несколько шагов: выходя из круга, он очутился лицом к лицу с Арманом-Луи и Рено, которые удивленно вскрикнули.
— Дорогу королевскому правосудию! — снова послышался голос Арнольда. — Пропустите капитана Молоха!
— Молоха или Якобуса! — уточнил г-н де ла Герш, узнав теперь в подавленном лице капитана человека, участвовавшего в похищении Маргариты из белого домика, и человека из трактира «Три пинты».
Капитан Якобус взглянул на него.
— Да, Якобус, — сказал он. — Который ничего не забывает!
Если в тот же день вечером кто-нибудь проследил бы, куда бежал капитан Якобус, мог бы увидеть, как он остановился у дрянной таверны, вывеска которой раскачивалась на сосновой ветке у поворота дороги, и, войдя в нее, спросил кружку пива. У капитана была пена на губах и глаза налиты кровью. Он упал на скамейку, рыча как пес.
— И он не убил меня!.. Как неосторожно! — прошептал он и впился ногтями в деревянный стол.
Ему принесли кружку пива, и он отпил несколько глотков.
— Ах! Грудь моя в огне! Сердце мое горит! — проговорил он.
Капитан вдруг невольно покраснел в тот момент, когда его руки судорожно дернулись, не найдя ни кинжала, ни шпаги, там где обычно они у него были.
— Ничего! Ничего больше нет! — неистовствовал он. — Ни оружия, ни солдат! Вчера — капитан, сегодня — ничтожество, беглец! Тварь, которой угрожают, которую бьют!
Вдруг его пальцы, шарившие по одежде, натолкнулись на кошелек, спрятанный в складке его пояса.
Он судорожно вытащил его из своего тайника и открыл. Золотые монеты упали на стол.
— Золото! Они оставили мне мое золото! Болваны! пробормотал он.
Капитан наполовину опустошил свою кружку и подсчитал деньги. Недавно искаженное злобой, лицо его осветилось улыбкой.
— Ого! Отлично! Я могу купить шпагу, кинжал и лошадь! — обрадовался он.
Минуту он размышлял,
— Оставить мне жизнь! Когда одним словом можно было!.. И дуб был… — проговорил он.
Он стукнул кулаком по столу, задыхаясь от ярости. А потом залюбовался монетами, переливающимися при свете свечи.
— Их блеск приводит меня в неистовство! — произнес он, проводя рукой по горячему лбу. — Считать себя погибшим, без средств, провалившимся в пропасть — и вдруг найти под рукой талисман, который делает доступным все!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72