Пастор читал отрывок из Евангелия.
Арман-Луи поднял на вошедших глаза, блестящие от слез; он пальцем указал г-ну де Шофонтену на кровавое пятно на саване, в том месте, где простыня касалась сердца г-на де Шарней.
— …И они не умрут никогда! — говорил пастор. — По тому что они умерли в Боге!
— Господь Всемилостивый примет его душу. Это был добрый и очень мужественный человек! — сказал Рено, сняв шляпу и перекрестившись.
Вошли два солдата без оружия, одетые в военные плащи с широкими рукавами. Арман-Луи поцеловал покойника в лоб, забил крышку гроба и решительным шагом последовал за двумя солдатами, уносившими гроб.
У г-на де Шофонтена защемило сердце, Каркефу больше, казалось, не дышал — оба они отправились следом за Арманом-Луи.
Смиренная процессия прошла в садик, посреди которого была вырыта могила, куда и опустили гроб. Пастор, взяв полную лопату земли, бросил её на гроб, и она глухо ударила по крышке.
Рено преклонил колено, и Каркефу, плача, сложил руки в молитве.
— Мир праху его! — сказал пастор.
Затем, подняв глаза к небу, он произнес:
— Он был праведником, прими его Господи в Твои светлые покои! И пусть он будет по правую руку от тебя вечно!
Оба солдата взяли по лопате, и могила была быстро засыпана.
Арман-Луи закрыл лицо руками и зарыдал.
— Вы не причините ему зла? — снова спросил паренек, стоя рядом с Рено. — Без него у моей матери не будет и куска хлеба.
Когда пастор ушел, Арман-Луи присел на ствол огромной груши, сломанной снарядом.
— И что ты скажешь теперь? — обратился он к г-ну де Шофонтену.
— Это был храбрый воин, — тихо проговорил Реноё6 все ещё глядя на могилу. — Открытое сердце, верная и благородная рука! Если Святой Петр не распахнет для него во всю ширь врата рая, то, от имени моего покровителя Бога Фехтования, скажу, что он не прав и это не по-христиански.
— Бог примиряет меня с такой вот его смертью! — сказал Арман-Луи.
— Гм! — хмыкнул, все ещё дрожа, Каркефу.
Наступило непродолжительное молчание. Затем Рено, встряхнувшись, — как солдат после мгновений, отведенных ему для печали, возвращается к существующей реальности, — взял своего друга за руку.
— Послушай! Мертвые мертвы — я обращаюсь к живым! Его преосвященство господин кардинал де Ришелье, главнокомандующий королевской армии, хочет тебя видеть.
— Меня?! — удивился Арман-Луи, подняв голову.
— Тебя лично и никого другого. Я рассказал ему твою историю, и он поспешно отправил меня к Твоей Милости послом. Ну же, пойдем скорее!
— И ты хочешь, чтобы я пошел к кардиналу черным от пороха и вымазанным в солдатской крови?
— Пойдем, говорю тебе! У Его преосвященства нет предрассудков.
Арман-Луи посмотрел на могилу, где покоился г-н де Шарней.
— Прощай! Я постараюсь быть таким, каким был ты! — сказал он. И, отряхнув пыль со своих ног, спросил Рено:
— Не знаешь ли ты о чем хочет поговорить со мной кардинал?
— Нет.
— Иди. Я пойду за тобой.
Кардинал жил в гостинице, стены которой уже пошли трещинами от взрывов пушечных ядер, но она была ещё вполне обитаемой. По двору прохаживались туда-сюда офицеры, пажи, мушкетеры, слуги. Г-н де Шофонтен назвал свое имя и имя г-на де ла Герш мушкетеру, дежурившему у двери Его преосвященства.
Уже в следующее мгновение в комнате, где сидели в ожидании оба друга, появился секретарь и пригласил г-на де ла Герш.
Рено стукнул Армана-Луи по плечу.
— Ели министр назначит тебя королем Франции и Наварры — сказал он, — назначь меня капитаном разведки.
Дверь открылась, и г-н де ла Герш вошел к министру. Он застал его подписывающим депеши, на которые секретарь ставил королевскую печать.
— Сударь, я к вашим услугам, — сказал кардинал г-ну де ла Герш.
И пальцем указал ему на стул.
Арман-Луи сел.
Кардинал передал с секретарем четыре или пять депеш, затем жестом удалил его. Наконец он подошел к гугеноту, занятому тем, что рассматривал этого человека, перед которым трепетала вся Франция.
— Сударь, я знаю, кто вы, откуда и что вы сделали.
— Тогда я спокоен, монсеньор.
— Это доказывает то, что вы были неспокойны, идя сюда.
— Это правда: я был вашим врагом, а вы победитель. И кроме того, я погубил около пятисот солдат Вашего преосвященства. Быть может, подумал я, вам захочется наказать меня в назидание другим, и предать смерти не тех из нас, кто лучше защищал Ла-Рошель, исполняя свой долг, но того, кто случайно оказался у всех на виду. Поэтому, когда я последовал сюда, к вам, за господином де Шофонтеном, я уже принес свою жизнь в жертву.
— Ошибаетесь, сударь. Вы действовали как храбрый солдат, и государя, перед которым пали ваши крепостные стены, зовут Людовик Справедливый. К тому же Ла-Рошель взят. И нет больше во Франции ни католиков, ни гугенотов. Все, кто жив и на ногах, лишь слуги короля. Хотите служить в рядах моих мушкетеров? Одно из ваших пушечных ядер лишило меня капитана, почти такого же отважного как вы. Хотели бы вы поднять его шпагу?
— Спасибо, монсеньор. Так вы будете отмщены как военный?
— Как священнослужитель, сударь.
— Прекрасно. Я хочу заверить вас в своей вечной признательности вам… Я не забуду вашей благосклонности… Я клянусь вам…
— Я знаю это.
— Но, с сожалением, хочу сказать вам также, что, к несчастью, я не смогу принять ваше предложение.
— Как?!
— Я покидаю Францию.
— И вы уезжаете Швецию, не так ли?
— Да.
— Почему?
Г-н де ла Герш покраснел.
— Я понял вас без слов. Ах, молодость, дела сердечные! — с улыбкой сказал кардинал. — Какая крепость прочнее, чем эта? Я не намерен покорять её, сударь. Капитан, чья рука была бы во Франции, а сердце в Швеции, был бы плохим солдатом. Езжайте! Но прежде я хочу представить вам доказательство моего уважения к вам. Как вы посмотрите на то, если я передам с вами одно письмо, чем вы окажете услугу королю.
— Приказывайте.
Кардинал сел за стол, написал несколько строк, скрепил их своей подписью и печатью и сказал, вручая письмо г-ну де ла Герш:
— Я полагаюсь на вашу дворянскую честь: доберетесь с этим письмом живым — отдадите его королю Густаву-Адольфу, и никому другому, будь это хоть канцлер Оксенштерн; если же вы погибнете — оно должно погибнуть вместе с вами.
— Клянусь вам, все так и будет.
— Теперь — в путь, сударь. И если когда-либо в этих дальних странах вам изменит удача, вспомните, что во Франции для вас всегда есть место в армии и должность при Королевском дворе.
Арман-Луи встал — перед ним был великий министр, кардинал, государственный муж, известный как великий гений и искусный политик. Он почтительно поклонился, спрятал письмо на груди под камзолом и вышел. — Ну что? — спросил его Рено. — Ты уже король?
— Пока нет, — смеясь ответил Арман-Луи.
— Пока, но кем ты будешь в ожидании этой должности?
— Никем. Я остаюсь тем, что я есть, путешественником.
— Ты уезжаешь? В Вену, в Мадрид, в Гаагу? Говори же, я сгораю от любопытства!
— Мой бедный католик, я возвращаюсь в Швецию!
— Ты неисправим! — тихо проговорил Рено, и у него сразу же пропал восторженный настрой.
Потом он улыбнулся:
— Ты, конечно же, увидишь Диану, то есть мадемуазель де Парделан, — продолжал он. — Я узнаешь, помнит ли она о дворянине по имени Рено.
— А не хочешь ли ты сам это узнать? Мне кажется, мадемуазель де Парделан с удовольствием сама бы ответила на этот вопрос.
— Ты думаешь?
— Я уверен.
Рено тяжело вздохнул.
— О нет, это невозможно! А если она забыла обо мне? Я не перенесу такого унижения! Все-таки у неё в руках всегда водятся дукаты, есть леса, чтобы отапливать город, замки, чтобы расквартировать там армию, луга, чтобы соблазнять конклав, а у меня — ничего, кроме плаща и шпаги, да ещё Каркефу, вот и все.
— Спасибо, — пробормотал Каркефу.
— А земли Шофонтенов с прудами, лесами, лугами, мельницами — об этом ты забыл? — напомнил ему г-н де ла Герш.
— Ах, гугенот, ты смеешься? Ростовщики не могут более ничего давать в долг и брать в залог; пруды высохли, леса вырублены и связаны в поленницы, луга выкошены и голы, точно голова монаха, на мельницах нет ни зерна, ни жерновов. Нет, говорю тебе, мне остается только нести свой крест — сегодня как вчера, завтра как сегодня. Богу угодно, чтобы в этом смирении я нашел исцеление!
— Значит, у тебя уже есть другая госпожа д`Игомер?
— Увы, это так! Теклу зовут теперь Клотильда, Клотильда де Мирвало — она брюнетка с черными глазами, ей двадцать лет… Ах, я так несчастен!
Рено провел платком по глазам.
— Положи мое сердце к ногам Дианы и скажи ей, что один бедный рыцарь умирает от любви к ней в изгнании.
— В замке Мирваль?
— Предатель! Разве такой несчастный человек, как я, не имеет права хоть как-нибудь пристроиться в этой жизни? Поцелуй меня — и Бог с тобой! Если меня не исцелит Клотильда, через две недели я прискачу следом за тобой..
Ночью Арман-Луи покинул Ла-Рошель.
19. Неожиданные приключения на суше и на море
Он снова выбрал окольную дорогу, по которой добирался в Ла-Рошель, но на этот раз он был совсем один. И хотя остались в прошлом дни, проведенные с любимой и с верным другом, восход солнца Арман-Луи встретил улыбкой. Он не слышал больше жизнерадостного голоса Рено и не увидел искрящихся глаз м-ль де Сувини. И не было рядом Каркефу, следующего за Домиником, все вглядывающегося вдаль, не появится ли на горизонте за ивовыми зарослями гостеприимный дымок какого-нибудь трактира. Теперь г-н де ла Герш, уже не раз испытавший опасности, знал о превратностях судьбы, и хотя мужество его было не поколеблено, у него не осталось, по крайней мере прежнего обманчивого представления о жизни и тех надежд, которые согревали его душу в юности.
Позади могила г-на де Шарней и копоть и траур разрушенного Ла-Рошель, впереди г-н де Паппенхейм и Жан де Верт, два его непримиримых врага.
Грудь Армана-Луи высоко вздымалась и, хотя ещё свежи были в его памяти картины разбитого Ла-Рошеля, с той же силой, что и раньше, он сжимал в руках свою шпагу и так же лихо пришпоривал коня.
— Но Слава Богу! — сказал он вслух громко, в то время, как его лошадь покоряла пространство. — У меня есть Адриен и есть шпага — ещё ничего не потеряно!
Арман-Луи не хотел пересекать Фландрию и Бельгию и, чтобы не наткнуться на случайности, решил добираться через Бретань и Нормандию к Дьеппу. Там он погрузился на голландский корабль, который плыл в Швецию.
До сих пор на его пути не было никаких препятствий, никаких неприятных встреч, ни опасностей. Спокойно прошла и большая часть пути на корабле. Голландский корабль шел медленно, подставляя свои могучие бока мощным ударам морских волн.
Капитаном судна был спокойный, тихий, седеющий человек, который, казалось, постиг уже все тайны своей профессии. Некоторыми чертами характера сдержанностью и холодностью — Давид Жоан напоминал Авраама Каблио и тоже был кальвинистом.
Уже все считали лье, которые отделяли нос корабля от берегов Швеции, как вдруг на гори зонте появился парус корабля, на глазах увеличивающегося в размерах. Капитан подошел в лоцману, что-то сказал ему тихо, и голландский корабль прибавил скорость; но вместо того, чтобы удаляться, белый парус неизвестного корабля, яркий на заходе солнца, стал приближаться.
Естественно, такой ход событий вызвал на корабле беспокойство.
Надвигалась ночь. Следовало воспользоваться этим, чтобы избежать преследования неизвестного корабля. По приказу капитана, голландец поднял дополнительные паруса и стал с ещё большей скоростью рассекать волны, чем все это время. Арман-Луи подошел и стал рядом с капитаном.
— Здесь неспокойные воды? — спросил он.
— Море везде неспокойно, — ответил капитан, не сводя глаз с упрямо раздутых парусов в кильватере.
— Какого врага вы опасаетесь в этих краях? — вновь спросил г-н де ла Герш.
— Я многого опасаюсь и ещё боюсь кое-чего другого.
— Вот как!
— Здесь ходят англичане, испанцы, ганзейские суда и португальские тоже, а особенно датчане.
— Голландия не в мире с этими странами?
Горькая усмешка появилась на губах капитана.
— Сударь, у вас светлая борода; когда она у вас будет седая, как у меня, вы узнаете, что мира нет ни в одной точки земного шара. Идут войны религиозные, войны амбиций, которые ополчают весь мир против всего остального мира, и когда нет никакого предлога для войны — дерутся, чтобы драться; на море же дерутся ради того, чтобы грабить.
И после того, как Давид Жоа снова бросил взгляд на линию горизонта, добавил:
— Мы живем в опасное время, когда, кажется, всеми душами завладела злая сила.
— Так что, этот парус, будь он английский или датский, вам внушает опасение?
— Он не внушает мне никакого доверия. К тому же, сударь, перечислив вам только что врагов, которые могут нам угрожать, я не сказал о врагах неизвестных.
— Неизвестные? Такие тоже могут быть?
— Эти — самые опасные.
— Ах, дьявол!
— И самые многочисленные!
Арман-Луи взглянул на подозрительный корабль. Только что похожий на снежинку, он напоминал теперь лебедя, скользящего по волнам.
— Это хитрый парусник, — хладнокровно констатировал голландский капитан. — Если мрак быстро не сгустится, он настигнет нас меньше чем через час.
— Что же делать?
— То же, что делают его собратья, морские пираты: они поднимают какой-нибудь флаг, любого цвета, и посылают пушечный выстрел — первый, что на профессиональном языке означает, что надо ложиться в дрейф.
— А если выстрел не услышать?
— Повторят.
— А если ответить?
— Рассердятся.
— А если остановиться?
— Они пошлют шлюпку с кучей негодяев, вооруженных до зубов: у них острое зрение и цепкие кошачьи когти, и все, что они найдут, захватят.
— Ну ладно, допустим, корабль ограблен с палубы до трюмов. Что дальше?
— Они посылают пару пушечных ядер в корпус судна ниже ватерлинии — и прощайте, корабль будет спать на дне моря.
— Вместе с пассажирами?
— Разве если часть экипажа не погибнет в сражении, а другая, испорченная дурным примером, не завербуется под кровавый пиратский флаг.
— Так, выходит, что ни делай, все напрасно?
— Как правило. Если только не нарвутся на более сильного.
— А это иногда случается?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72