— Не надо на нас сердиться, монсеньор! Мы ничего не могли сделать, чтобы спасти вашего сына.
Лилит резко прервала ее:
— Замолчи! Никогда больше не говори об этом! Понятно?
Великанша молча кивнула головой, которая была раза в два крупнее, чем головы ее собеседников.
Лилит сменила тему:
— Что вы здесь делаете? Почему вы не в Сомбреноме?
— Нас выгнали, госпожа. В замок пришли солдаты герцога, а еще — англичане. Они хотели вам плохого. И раз вы были крестными родителями нашего сына…
Тогда заговорил Адам. Не вдаваясь в подробности, он сообщил, что попал в немилость к английскому королю из-за политических интриг. Теперь они с супругой даже не знают, куда идти…
Мышонок широко улыбнулся:
— Не ищите ничего больше, монсеньор! Вы будете жить с нами, здесь!
Он указал на одно из строений возле площади:
— Мы там не одни, там живут все нищие, но там дождь не идет.
Адам вздохнул. «Здесь» и «там» оказалось не чем иным, как домом Вивре, символом его триумфа, места, где он подстроил ловушку Луи, где позже он познал упоительные минуты счастья с Лилит… В глубине души Адам понимал, что это правильно. Необходимо, чтобы победа отца стала полной, а его унижение не знало границ.
Адам опустил голову, и они все вместе пошли к этому дому, который так хорошо был ему знаком…
Благодаря Олимпе и Мышонку Адаму и Лилит, по крайней мере, не грозила смерть от голода, и они могли существовать, хотя и весьма скромно. Карлик и великанша, чей номер был одним из самых популярных в Париже, весьма прилично зарабатывали и все свои доходы делили с бывшими господами. Более того, они уже вполне освоились среди простого люда столицы, и благодаря им новички были приняты благосклонно.
Вокруг шеи Лилит носила черный муслиновый шарфик Царицы Ночи, единственную вещь, которую она унесла с собой, спасаясь после осады. Этот шарф позволял ей скрывать перевернутую пентаграмму на груди.
Адам посыпал золой свои блестящие белокурые волосы, чтобы казаться по возможности более незаметным. Это траурное украшение как нельзя лучше соответствовало настроению, царившему в его сердце. В холодных, печальных днях не было ни малейшего проблеска надежды. Адам проиграл свою главную битву и носил на теле ужасное напоминание о своем поражении.
Он и физически очень изменился. Внезапно Адам сильно растолстел. Чтобы совсем не заплыть жиром, он стал ежедневно проделывать гимнастические упражнения и, в конце концов, нарастил мускулатуру атлета. Но главное, что в нем изменилось, — это его лицо. В нем ничего больше не оставалось от ангелочка, на которого он когда-то походил: оно стало жестким и суровым.
Они с Лилит почти не разговаривали. В доме Вивре, где на каждом этаже обитало много народу, супруги не могли уединиться; у них имелся лишь уголок для сна. Но Адам был этим даже доволен. Если бы он вдруг оказался наедине с подругой, то не знал бы, что делать, о чем говорить…
Медленно приближалась зима. Однажды в середине декабря колокола собора Парижской Богоматери зазвонили так оглушительно, что дом Вивре затрясся. Причина этого стала известна его обитателям позднее: 6 декабря, в день святого Николая, в Англии, в Вестминстерском дворце, Генрих V и его жена Катрин произвели на свет сына, названного также Генрихом. Если Господь дарует жизнь этому младенцу, со временем он займет трон Франции и будет править вслед за своим отцом под именем Генриха VI. Потомственная линия победителя при Азенкуре не прервется.
Адам не испытал ничего, кроме горечи. Он подумал о том, какой могла бы быть его реакция при иных обстоятельствах, какую бы он почувствовал радость. Но теперь Адам ненавидел английского короля, и триумф Генриха только усилил его озлобленность.
Впрочем, нет, даже хуже: все это было безразлично Адаму. Политика больше ничего не значила для него, потому что сам он отныне не принимал в ней участия. Королевства могли переходить из рук в руки, торжествовать победу или рушиться… Какое это имело значение для несчастного скопца с паперти собора Парижской Богоматери?
У его товарищей по несчастью имелась другая тема для разговоров: погода… В прошлом году в Париже случилась самая суровая зима, какую только помнили люди. Горожане выходили в поля, разрывали снег и ели траву; множество людей умерло от голода и холода.
Но и животные страдали тоже, и, возможно, именно это поразило воображение более всего. В Париж явились волки! Они вторгались в город целыми стаями, страшные, голодные; в их желтых глазах тускло светилась неумолимая, отчаянная жестокость, какая бывает у тех, кто чувствует приближение смерти. Живые еще могли им сопротивляться, но только не мертвые.
Волки разбрелись по кладбищам. На всех погостах столицы — и более всего на кладбище Невинно Убиенных Младенцев — долгими ночами раздавался их вой. По утрам там находили разрытую, разбросанную землю и страшно изуродованные трупы.
Этот кошмар продолжался два месяца, и теперь убогие обитатели дома Вивре, трепеща, молили Господа и всех святых, чтобы наступившей зимой ужас не повторился.
В самом начале 1422 года страх вновь завладел людьми. Вот уже несколько дней на город все падал и падал снег. Однажды ночью, проснувшись, Адам заметил, что Лилит нет рядом. Он искал ее по всему дому, но не нашел: она исчезла.
Она вернулась только под утро, с застывшим, оцепеневшим взглядом, и отказалась отвечать на его вопросы. Но он все-таки нашел ответ, когда чуть позже по городу разнеслось известие: перед собором нашли труп какого-то нищего. Грудь несчастного была вскрыта, и сердце съедено: несомненно, то дело волков!
Этот факт был признан официально, и королевский глашатай кричал на перекрестках:
— Волки вошли в Париж!
Адам услышанному не поверил. В происшествии повинна Лилит, он в этом не сомневался… Поскольку Адам не мог более удовлетворять ее, демоница вновь стала совокупляться с первым встречным, убивать его и съедать сердце. Вот в чем теперь находила она наслаждение. Адам не сердился на нее за это: он сам был во всем виноват. И от этого его отчаяние становилось еще нестерпимей.
***
К счастью, зима 1421-1422 годов не имела ничего общего с прошлогодней, и весной между дофином, с одной стороны, и бургундцами и англичанами — с другой, возобновились военные действия, которые обычно приостанавливались на период плохой погоды.
Упорное сопротивление дофина вынудило Генриха V покинуть Англию и отправиться во Францию. Он впервые поселился в Париже, причем сделал это на свой манер: откровенно грубо.
Все французские командиры гарнизона были заменены английскими, в том числе и стражники дворца Сент-Поль. С высшим дворянством обошлись не лучше.
Когда Вилье де Лиль-Адан, ставший маршалом, предстал перед королем после поездки верхом в испачканной одежде, он был тотчас же смещен со своего поста и заключен в тюрьму.
Народ Парижа, ненавидевший арманьяков, весьма благосклонно отнесся к английскому королю. На Троицын день, чтобы доставить удовольствие его величеству, на площади перед собором Парижской Богоматери разыграли «Мистерию о страстях святого Георгия».
Генрих V не дал артистам ни одного су, не удостоил ни единым браво. Он довольствовался лишь тем, что произнес несколько слов по-английски, и удалился.
Его популярность мигом упала, но это последнее, что волновало короля. Генрих вел себя как завоеватель, а во французах, будь то его сторонники или противники, видел лишь побежденных, с которыми следовало обращаться соответственно.
Парижане боялись зимы, а страшным оказалось лето. За весь июнь не упало ни капли дождя. Июль и август были еще хуже: на столицу обрушилась нестерпимая жара. Дни следовали за днями, удушливые, невыносимые, не давая измученным людям ни малейшей передышки.
Жара вызвала новую напасть: корь. Самыми уязвимыми ее жертвами оказались дети. Болезнь стала причиной чудовищной смертности. Но это чрезвычайное лето 1422 года имело еще одно последствие особенной важности: заболел Генрих V.
Это была не корь, но внезапная страшная лихорадка. Король быстро понял, что не оправится от болезни. Он заперся в Венсенском замке и втайне от всех спокойно готовился к кончине.
Генрих пригласил к себе своего младшего брата, Джона Бедфорда, и продиктовал ему свою последнюю волю. Что касается договора, подписанного в Труа, здесь, разумеется, никаких изменений не предполагалось. Наследником короля Франции будет не дофин Карл, но сын Англичанина — Генрих VI. В ожидании совершеннолетия маленького Генриха VI следовало обеспечить регентство. Бедфорд должен был предложить бразды правления Филиппу Доброму, а в случае отказа бургундского герцога взять регентство на себя.
Еще умирающий просил не освобождать из тюрьмы Шарля Орлеанского, пока Генрих VI не достигнет совершеннолетия.
Бедфорд попрощался с братом и вышел…
Кончался август, а над городом стояла все та же удушающая жара. Во вторник 31-го капеллан читал у изголовья английского короля один из покаянных псалмов — «Aedifica muros Jerusalem» , когда Генрих V внезапно приподнялся на постели и сказал:
— Бог мой, Ты ведь знаешь, моей мечтой было воздвигнуть стены Иерусалима!
И умер. Было три часа ночи. Покойному королю было тридцать четыре года…
Его тело перевезли в Сен-Дени, минуя Париж — ввиду непопулярности Генриха V у горожан. В соборе была отслужена краткая панихида, затем гроб без промедления отправили в Англию.
Господь, который, по мнению Генриха V, даровал ему победу при Азенкуре, сейчас, лишив его жизни, нанес чудовищный удар. Никто не мог даже предположить, что Генрих V умрет прежде Карла VI, который был на двадцать лет его старше. Все круто перевернулось…
Филипп Добрый отказался принять регентство. Он бы ничего не выиграл, взяв на себя эту опасную роль. Более того, своим отказом бургундский герцог продемонстрировал свой патриотизм.
Таким образом, тяжелую ношу взвалил на свои плечи Джон Бедфорд. Он уже имел возможность доказать свои достоинства военачальника. Говорили, что он такой же искусный политик, как и его брат. И при этом — не столь жестокий. Во всяком случае, его приход к власти парижане приветствовали криками радости.
Но эта радость была ничем по сравнению с бурей чувств, которую вызвала неожиданная кончина короля у Адама и Лилит. Смерть Генриха меняла для них все. Ведь именно Генрих V был виновником свалившихся на них несчастий. С Бедфордом, человеком, как утверждали, более умеренным и воздержанным, появлялась надежда на возвращение прежних милостей.
Однако для Адама и речи быть не могло о том, чтобы предстать перед регентом самому. Следовало отыскать кого-то, кто мог бы замолвить за него слово.
Адам подумал о герцоге Бургундском. Он вспомнил о пире по поводу крещения ребенка и о той радости, которую герцогу доставила Олимпа. Он решил обратиться именно к нему — возможно, прихватив с собою Олимпу.
Но Лилит решительно отвергла эту идею:
— Герцог не станет беспокоить регента ради какой-то интрижки, которую ты для него устроил. Только один человек в состоянии нам помочь. Некая особа, которая по-настоящему к тебе привязана. Персона более значительная, чем герцог.
— Более значительная, чем герцог?
— Изабо! Ты ведь был ее любовником, не так ли? Думаешь, такое забывается?
— Но она в Труа.
— Рано или поздно она обязательно приедет в Париж…
И Изабо Баварская появилась в столице. Уже 16 сентября Карл VI подтвердил все статьи договора с Англией в специальном торжественном акте и разослал письма во все города королевства, дабы призвать своих подданных бороться с «последними врагами» — имея в виду, несомненно, дофина. Королева должна была приехать в Париж, чтобы торжественно поклясться перед Парламентом, что будет соблюдать положения договора.
Адам осознавал, что задуманное им предприятие весьма рискованно, но терять было нечего, и это придавало ему силы. Кроме того, он понимал, что необходимо поразить воображение королевы, и проделал это со всей ловкостью, на какую был способен.
Адам проник во дворец Сент-Поль, и — удача была на его стороне! — сумел пробраться в комнату королевы. Изабо еще не было. Он устроился там, где когда-то впервые увидел Маго, и стал ждать.
Изабо не замедлила появиться. Заметив Адама, она вскрикнула от неожиданности. Королева, разумеется, не смогла узнать своего юного любовника в жалком, оборванном нищем с посыпанными золой волосами. Она уже собралась было позвать стражу, но Адам не позволил ей этого сделать.
— Помните, ваше величество, как много лет назад, в Святой четверг, одна нищенка, в прошлом знатная дама, бросилась к вашим ногам? Сегодня некий нищий, в прошлом благородный рыцарь, тоже бросается к вашим ногам. Это ее сын: я — Адам…
Изабо широко распахнула глаза, разглядывая стоящего на коленях несчастного. Посылая ей взгляды, способные растопить любое сердце, Адам не без удовольствия отметил, что стареющая королева растолстела еще больше и еще обильнее, чем прежде, поливает себя духами.
Наконец, Изабо пришла в себя и с негодованием заговорила:
— Как вы смеете? Вам известно, что вы приговорены к смерти за колдовство?
— Это клевета, ваше величество.
— Клевета? В Сомбреноме нашли тело уморенной вами жертвы! В подземной тюрьме, вырытой под вашей собственной спальней!
Адам почувствовал, что остался единственный шанс: поставить на карту все. С решительным видом он поднялся с колен.
— Да, я колдун, и моя мать была колдуньей! Да, я преступник, как и она была преступницей! Но это не помешало вам спасти мою мать. Вы сделали это, потому что любили ее…
Внезапно он изменил тон. Теперь он почти шептал:
— А меня, разве вы меня не любили?
Изабо вздохнула:
— Что вы хотите?
— Вновь стать тем, кем я был.
Королева ничего не ответила. Она открыла какой-то ящичек и вынула оттуда синий кожаный кошелек, который и протянула своему бывшему любовнику.
— Вы получите обратно свои привилегии и Сомбреном. Уезжайте, здесь вы в опасности. Где можно будет вас найти?
— На площади перед собором Парижской Богоматери.
Адам взял кошелек и вышел, послав королеве последний взор, полный признательности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93