Огонь охватил уже всю комнату. Пора было уходить. Адам покинул замок и добрался до подъемного моста. Мост был поднят, но, приложив все свои силы, мальчик опустил его и перебрался через ров.
До Ниццы он добрался утром. Тем временем пожар в замке и деревне Шатонёф стал уже заметен даже из города. Жители увидели пламя и задались вопросом: что же случилось там, наверху? И все же они пока не осмеливались отправиться в те места, внушавшие им ужас.
Жители Ниццы ничего не поняли из сбивчивого рассказа Адама. К счастью, среди них оказался некий уроженец северных провинций, который расспросил мальчика и смог перевести другим его слова.
— Ты из Шатонёфа?
— Да! Они там все умерли от отравления спорыньей!
Окружившие его горожане не смогли сдержать радостного крика. Их ликование вышло из всяких границ, когда Адам поведал, что причиной отравления стали ржаные лепешки, съеденные бандитами накануне. Мало того, что все честные люди избавились от Шатонёфских Волков, так выходит, что эти последние невольно спасли всех от ужасного конца.
Адам заявил, что самому ему удалось избегнуть общей судьбы, потому что бандиты велели ему поститься, наказав за какой-то мелкий проступок.
Мальчика стали жалеть, принесли ему поесть. Пока он утолял голод, его расспрашивали. Хотели знать, откуда он. Адам сказал — из Парижа. Как же он оказался в здешних краях? Мальчик объяснил, что так случилось вследствие череды несчастий, о которых он сейчас не хочет говорить.
Северянин дружески похлопал его по плечу.
— Я тоже парижанин. Меня зовут Гильом Кретьен. Я суконщик. Продаю сукно по всему Провансу и вскоре должен возвращаться в Париж. Хочешь поехать со мной? Мы будем там еще до Рождества.
Адам с готовностью согласился. Суконщик спросил, как его зовут.
— Адам.
— Адам, а дальше?
— Адам.
— Но у тебя же есть родители…
— Моя мать была пленницей, как и я. Она умерла вместе со всеми.
— А твой отец?
— У меня его нет.
— Ты хочешь сказать, что ты его не знаешь?
— Нет. У меня нет отца.
Гильом Кретьен не стал настаивать. Странный ответ мальчика он объяснил недавно пережитым потрясением. Точно так же он объяснил и фразу, которую ребенок произнес чуть позже, хлопнув себя по лбу, словно его только что настигло озарение:
— Это и есть мое имя: Адам Безотцовщина!
Глава 12
ЗИМНЯЯ ЛЮБОВЬ
Гильом Кретьен и его юный подопечный прибыли в Париж задолго до Рождества, в первые дни декабря 1407 года. Благодаря этому им удалось стать свидетелями одного невиданного события.
Двенадцатого числа, ледяным декабрьским утром, Валентина Орлеанская, вдова убитого герцога, прибыла в столицу в поисках правосудия — с требованием наказать убийц своего супруга. Это и было вышеупомянутым невиданным событием, потому что вот уже более двенадцати месяцев она не показывалась в Париже.
Вынужденная удалиться из столицы, потому что народная молва обвиняла герцогиню в том, что именно она навела порчу на короля, Валентина жила в почетном изгнании вместе со своими детьми в окружении многочисленных придворных, в одном из принадлежащих семейству герцога Орлеанского замков, из которых один был прекраснее другого. Она устраивала бесконечные празднества… Разумеется, все это продолжалось только до убийства Людовика. Потом все члены Орлеанского семейства поселились в наводящей страх крепости Блуа…
В тридцатисемилетнем возрасте Валентина оставалась по-прежнему очень красивой, несмотря на то, что постоянно носила траур. Она смотрела прямо перед собой, а ее сжатый рот походил на твердую складку. Рядом с ней, тоже на черной лошади, ехала ее невестка Изабелла — жена старшего сына, Шарля Орлеанского.
Лицо молодой женщины хранило суровое выражение. И вместе с тем Изабелла поистине была очаровательна. Ее изящная фигура и прекрасные белокурые волосы поневоле притягивали взгляды. Но испытания, выпавшие на ее долю, не могли не отразиться на внешности и, разумеется, на характере. Эта еще совсем юная, девятнадцатилетняя женщина выглядела лет на двадцать пять, а на лице ее уже были заметны морщины.
Ей выпала самая необыкновенная судьба, какую только можно себе представить. Еще совсем маленькой, пятилетней девочкой Изабелла стала супругой английского короля Ричарда II, которому в ту пору уже исполнилось двадцать восемь. Она овдовела в десять лет, а в шестнадцать, в результате сложных политических интриг, ее выдали замуж за Шарля Орлеанского, одиннадцатилетнего сына герцога Людовика и Валентины.
Отчаяние Изабеллы было сравнимо лишь со стыдом, который она испытывала. Она была взрослой женщиной, а ей в мужья дали ребенка, она была дочерью короля и бывшей королевой, а ее выдали за сына какого-то герцога! Во время бракосочетания она разразилась рыданиями и с тех пор так и не переставала плакать…
Герцогиня Валентина Орлеанская решила обставить свое появление в столице с трагической торжественностью. За исключением детей, оставленных дома из соображений безопасности, присутствовал весь герцогский двор: тысяча мужчин и женщин, одетых в черное, на черных носилках и в черных каретах, запряженных белыми лошадьми.
Шарль де Вивре сидел в одной из последних карет кортежа. Ему только что исполнилось двенадцать. Это был красивый белокурый мальчик хрупкого сложения, с голубыми, чуть рассеянными глазами.
Его мечтательный характер складывался в мире женщин, где правили женщины, и главенствовала самая блистательная из них — Валентина. Он рос в обособленном мире, оторванном от реального. Здесь нетрудно было перепутать жизнь со сказкой. Именно это и случилось с Шарлем де Вивре, чему способствовали также раннее интеллектуальное развитие и необыкновенно живое воображение.
Однако со смертью герцога такой уютной, такой восхитительной жизни пришел конец. Как всякий крепко спящий и внезапно разбуженный человек, Шарль словно оказался вдруг в другом мире, чужом и незнакомом.
— Что вы думаете о Париже, монсеньор?
Шарль де Вивре провел рассеянным взглядом по толпе, домам и ответил тому, кто сидел рядом с ним и задал этот вопрос:
— Я ничего о нем не думаю, Изидор.
Слугой и товарищем Шарля де Вивре был Изидор Ланфан девятнадцати лет, сын Жанны Ланфан, няни детей герцога Орлеанского; отец его был неизвестен. Герцогиня велела этому молодому человеку опекать ее крестника, и тот старательно исполнял свои обязанности, демонстрируя безупречную преданность.
Ланфан был весьма привлекателен: прекрасно сложен, с каштановыми волосами, смуглолицый, с крепкими руками и ногами. Его сила и выносливость в сочетании с ощущением покоя и надежности, которое от него исходило, производили на всех, кто его видел, самое благоприятное впечатление.
Но этим его достоинства не ограничивались. Поскольку Изидору доводилось посещать самое изысканное общество, он безотчетно перенял его дух и манеры. Никто не мог предположить, что этот юноша вышел из самых низов общества. Он выглядел как настоящий паж или оруженосец из благородного семейства. Изидор выучился читать и писать и, не будучи ученым человеком, в полном смысле этого слова, получил образование не хуже, чем у многих господ.
Медленно и торжественно огромный кортеж, похожий на траурную процессию, продвигался по улицам. За шествием Валентины наблюдал весь Париж. Люди высыпали на улицы, свешивались из окон, смотрели — серьезные, молчаливые. Не было слышно ни единой жалобы, ни одного слова сочувствия. Париж с уважением относился к трауру Орлеанского дома, но близко его это не касалось. Город казался холоден, как и само холодное декабрьское утро.
Кортеж остановился перед дворцом Сент-Поль. Домочадцы герцога Орлеанского остались снаружи. Только Валентина и Изабелла Орлеанская пересекли порог.
В гостиной их ожидала вся французская знать, за исключением герцога Бургундского и его сторонников, которые со дня своего бегства так ни разу и не появились в столице. Король только что вышел из очередного кризиса. Он восседал на троне вместе с Изабо. Валентина бросилась к его ногам.
— Правосудия, государь! Прошу правосудия!
— Поднимитесь, мадам.
Ни малейшего следа волнения не услышали в его голосе, не увидели тепла в его глазах. А ведь это была та, которую когда-то он называл «дорогой сестрой» и даже «любимой сестрой»! Они не виделись более двенадцати лет. Король оставался совершенно равнодушным к прекрасной Валентине. А Изабелла, которая плакала перед ним горькими слезами? Изабелла, его старшая дочь, его любимица…
Сейчас перед Карлом стояли два существа, которых когда-то он любил больше всех; более того — два существа, ставшие жертвами самого страшного, самого чудовищного преступления, какое можно было только себе представить, — а его это совершенно не трогало!
Этому могло быть лишь одно объяснение: Карл VI, не будучи на данный момент безумен в медицинском смысле этого слова, не был и полностью здоров. Хотя сейчас его не сотрясали приступы ярости, оставались другие признаки помутнения рассудка.
Спокойно, равнодушно он произнес:
— Ступайте с миром, мадам, мое правосудие будет скорым и справедливым.
Валентина, и без того удрученная горем, испытала такое отчаяние, что едва не потеряла сознание. Пошатываясь, она покинула зал. Она бы упала, если бы невестка не поддерживала ее.
Луи де Вивре, разумеется, присутствовал при этой сцене. Как он и предполагал, убийство графа Дембриджа легко сошло ему с рук. Ратленд, глава английского посольства, узнав о его исчезновении, не мог не назначить расследования. Но в том смятении, что воцарилось в столице после известных событий, Ратленда едва стали слушать.
Впрочем, учитывая обстоятельства, посольству нечего было делать в Париже. Немного времени спустя оно покинуло город — но уже без Дембриджа. Все решили, что граф стал жертвой уличного нападения.
Вечером Луи попросил аудиенции у герцогини, которая со свитой обосновалась в одном из южных предместий Парижа, неподалеку от церкви Сен-Медар и Дворца Патриарха; когда-то этот дом принадлежал герцогу Орлеанскому. Валентина незамедлительно согласилась принять сира де Вивре. Он собирался попросить ее об одной услуге и объявить о важном решении.
Начал он с просьбы:
— Мадам, может ли мой сын остаться у вас?
Валентина Орлеанская не колебалась ни секунды.
— Разумеется, это же мой крестник. Его будут воспитывать вместе с моими собственными детьми.
— Благодарю вас. Потому что у меня не будет возможности видеться с ним.
— Почему?
— Я намеревался поступить к вам на службу. Но вам нужен воин, чтобы защищать вас и в случае необходимости поразить вашего противника. Шпион вроде меня не сможет быть вам полезен. Вот почему мне надлежит исчезнуть.
Валентина призналась, что не понимает его.
Луи де Вивре объяснил:
— Еще не знаю как, но я исчезну и вновь объявлюсь в стане бургундцев. Я буду терпеливо, шаг за шагом подниматься вверх, я заслужу их доверие, а когда придет время, нанесу решающий удар.
— Это ведь очень опасно для вас.
— Вся моя жизнь проходит в опасности, мадам.
Несколько мгновений Валентина Орлеанская задумчиво смотрела на него и только затем, справившись с волнением, смогла продолжить беседу:
— Вы так убеждены, что герцог Бургундский не понесет никакого наказания? Что король не свершит правосудия?
— Не питайте особых надежд, мадам.
— Но почему? Что случилось? Кто-то настроил против меня его величество?
— Вовсе нет. Его никто не может настроить. Король не в своем уме, вот и все.
Разговор был окончен. Луи спросил у герцогини, где он мог бы увидеться с сыном. Ему объяснили, и он ушел.
Оказавшись рядом с Шарлем, Луи де Вивре испытал ни с чем не сравнимое волнение. Надолго покидая сына, он не мог себе простить, что так плохо знает собственного ребенка, что так мало сумел дать ему. Политика, долг, различного рода обязательства требовали его неотлучного присутствия в Париже. Лишь на Пасху и на Рождество, когда между Орлеанским и Бургундским домами устанавливалось негласное перемирие, Луи мог ненадолго появиться при дворе Валентины. Шарля он находил смышленым, ласковым, добрым, но невероятно скрытным. Что таилось в его душе? Об этом отец ничего не знал.
К тому же Луи дрожал от мысли о том, что он должен будет рассказать сыну. Он вынужден будет подвергнуть ребенка самому страшному из испытаний: поведать ему правду о том, как умерла его мать. Сможет ли двенадцатилетний мальчик выдержать такой страшный удар? Но в любом случае выбора у него не было. Луи поклялся себе, что Шарль узнает все, и не мог больше откладывать исполнение этой клятвы. Ведь, как он признался Валентине, вскоре он должен будет исчезнуть.
Луи де Вивре нашел своего сына в комнате, примыкающей к часовне. Шарль что-то с интересом читал и поднял голову лишь тогда, когда отец оказался совсем близко.
— Вы?..
Голос был радостным. Приход отца, которого ему приходилось видеть так редко, был настоящим праздником. Луи ведь и появлялся только в дни больших праздников, с руками, полными подарков, всегда со смущенным видом: на Пасху он обещал, что приедет до Рождества, на Рождество — что приедет еще раньше Пасхи, но никогда не сдерживал своих обещаний.
Изидор Ланфан стоял в углу комнаты так тихо и скромно, что Луи его даже не заметил. Шарль, радостный, сияющий, несмотря на траурный день, воскликнул:
— Я ждал, что вы придете! Раньше это вы всегда приезжали ко мне, а нынче все наоборот!
Но сумрачный вид отца погасил его радость.
— Шарль, я собираюсь рассказать тебе о смерти матери.
Мальчик оцепенел.
— Я об этом уже знаю.
— Нет, я лгал тебе…
И в самом деле, отец и все окружение мальчика скрывали от него правду. В первые годы ему говорили, что мать его осталась в Англии, она тяжело больна, но, как только поправится, сразу же к нему приедет. Когда Шарлю исполнилось десять лет, стало невозможным и дальше заставлять его верить в эту выдумку. Он все больше задавал вопросов, отмахиваться от его подозрений было более невозможно.
И тогда Луи решился сказать ему, что матери больше нет, но всю правду все-таки скрыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93