Он видел ее так отчетливо, как никогда прежде, со всеми ее чудесными и страшными черными покрывалами. Они оба находились там, где когда-то расстались: один напротив другого на ристалище в Ренне, готовые броситься в смертельную схватку…
Она сидела на черной лошади, а он — на рыжеватом Турнире, как всегда в этих снах. Ее длинные покрывала развевались, словно огромный плюмаж. Она была прекрасна. И чем страшней она казалась, тем была соблазнительней. Вся опасность исходила именно отсюда: так хотелось уступить, признать себя побежденным ею… Позади них стояли оруженосцы: за ней — Адам, за ним — Юдифь, обычные свидетели схватки, которую не могут постичь…
— Почему вы закрываете глаза? Вы боитесь?
— Я не боюсь. Я не должен смотреть на вас: вам это прекрасно известно.
— Тогда, если вы не можете смотреть на меня, то слушайте!
Внезапно Лилит издала долгий, пронзительный вопль; это был крик самки, животный крик, в котором звучало яростное плотское желание. Она провыла его так неистово, что этот первобытный зов отнял почти все ее силы. Франсуа почувствовал, как сердце заколотилось еще сильнее. Именно такой крик испустила Лилит тогда, в комнате его родителей!
У него стучало в висках, голова его кружилась. Второй раз за эту ночь он почувствовал приближение конца. Франсуа должен взять себя в руки. Ценой невероятного усилия он приказал себе возвратиться к жизни. Если он будет играть по правилам, которые предлагает противник, он пропал!
— Так вы боитесь, господин де Вивре?
Голос Лилит звучал торжествующе. Франсуа ответил, собрав все спокойствие, на какое оказался способен:
— С какой стати мне бояться какой-то девицы?
Лилит усмехнулась:
— Это я-то девица? Я, мать?
— Я в это не верю.
— Почему?
— Слышу по вашему голосу.
Внезапно Лилит потеряла контроль над собой.
— Я — мать! В десятки раз больше, чем…
— Чем что?
Наступила тишина. В полутемной комнате повисло страшное напряжение, которое ощущали все присутствующие.
Лилит заговорила вновь:
— У меня есть сын. Его зовут Филипп. Он родился в ночь на День всех святых.
— Когда именно?
В голосе Франсуа де Вивре прозвучало столько неподдельной тревоги, что его собеседница внезапно встревожилась:
— Сразу после полуночи. К чему ваш вопрос?
Франсуа медленно покачал головой:
— Существует поверье… Ребенок, который родился в последний час Дня всех святых, проживет сто лет; это про меня. Но тот, кто явился на свет чуть позже, в первый час Дня поминовения усопших, проживет лишь один день.
— В таком случае ваше поверье ничего не стоит! Филипп жив! Ему уже шесть месяцев, и он в полном здравии.
— Возможно, до сих пор он находился под защитой. Но если силы, оберегающие его, вдруг ослабеют, он погиб…
Лилит вскочила и схватила Адама за руку.
— Едем!
— Ты что, и вправду веришь во всю эту ерунду?
— Я колдунья. Я верю во все это. Едем!
Она стремительно выбежала из комнаты, и Адам, бросив последний взгляд на отца, последовал за ней. В комнате, где тускло краснел атанор, царило молчание. Затем Франсуа де Вивре осознал, что он победил, и, не в силах больше выносить напряжение, разразился рыданиями…
***
Когда Адам и Лилит выбежали из башни, между ними разгорелся яростный спор. За шесть лет, что длился их союз, это была первая ссора. Лилит требовала немедленно вернуться в Сомбреном, чтобы убедиться, что с Филиппом все в порядке, но Адам не хотел и слышать про страхи жены. Напротив, он твердо решил остаться. Он отомстит за унижение, которому подвергся. Он возьмет замок приступом.
Отчаявшись образумить его, Лилит взорвалась:
— Надо было сразу избавиться от твоего отца! Мы могли бы придумать какую-нибудь хитрость во время встречи. Именно так дофин разделался с Иоанном Бесстрашным. Но дофин, в отличие от тебя, знает, чего хочет!
Адам пришел в ярость, однако Лилит было уже не остановить. Отказавшись от мысли вернуться в Сомбреном в одиночку, она отыскала Полыхая и велела ему послать своего человека в замок, чтобы тот справился о Филиппе.
Осада Вивре возобновилась и, как и в первый раз, ни к чему не привела. Адам заявил своей подруге, что собирается уморить гарнизон замка голодом, но в действительности намерения у него были совсем другие. Зная, как враждебно она относится к мысли взять замок приступом, он скрыл от нее свой план.
Адам не отказался от штурма, но решил, что у него будет больше шансов на успех, если действовать ночью. В темноте защитники замка не смогут посылать стрелы в лабиринт с такой точностью, как при ярком дневном свете. Однако необходимо было позаботиться о том, чтобы и нападающие смогли что-то разглядеть, поэтому атаку назначили на ближайшее полнолуние, то есть на 8 июля.
Этой ночью Лилит отсутствовала. Посланник все еще не возвращался из Сомбренома, и, чтобы как-то усмирить свою тревогу, она, также решив воспользоваться полнолунием, поехала кататься верхом по окрестностям.
Поначалу все пошло именно так, как и было предусмотрено планом. Атакующие тихо приставили лестницы к крепостной стене, и стражники, застигнутые врасплох, были убиты. Оставшиеся в живых поспешно отошли под командованием Николе Эсташа.
Когда последний его человек оказался в лабиринте, Эсташ блокировал вход огромным возом соломы, приготовленным как раз на такой случай, и поджег его.
К этому моменту подоспел Адам со своими людьми. Пока огонь только мешал ему пройти, и достаточно было просто выждать. Адама подвело нетерпение. Схватив лестницу, он приставил ее к стене лабиринта и быстро полез наверх.
Добравшись до вершины, он уже собрался спрыгнуть на другую сторону, как вдруг потерял равновесие и упал плашмя прямо на гребень стены, утыканный заостренными железными прутьями. Адам испустил страшный крик. Солдаты бросились на помощь, чтобы освободить его, но было уже слишком поздно: весь низ живота залило кровью.
Возвращение было ужасным. Адам невыносимо страдал, когда Полыхай и его головорезы уводили своего господина, хотя они и проявляли максимум осторожности в обращении с раненым. Николе Эсташ с гарнизоном замка не стал преследовать врага. Не оставалось никаких сомнений в том, что Адам де Сомбреном побежден и оправится не скоро.
Уползая в берлогу, как подбитый зверь, Адам время от времени бросал взгляд на замок Вивре, который четко вырисовывался под луной. В башне не светилось ни одно окно. Франсуа де Вивре даже не счел нужным присутствовать при разгроме нападавших! Франсуа де Вивре не удостоил его ни единым взглядом! Последним словом отца было презрение…
Лилит все еще не возвращалась со своей одинокой верховой прогулки. Соратники Адама перенесли его в разрушенный дом, который с начала осады служил им пристанищем, и послали за нужным человеком: у одного из разбойников банды Полыхая имелись кое-какие навыки лекаря и хирурга.
Осмотрев рану, лекарь выпрямился, бледный как полотно.
— Плохо, монсеньор, все очень плохо! Нужно оперировать… То есть, вы понимаете, к сожалению…
Он заколебался, не решаясь произнести это слово, но затем все-таки прошептал:
— Придется вас оскопить…
Адам сжал зубы.
— Тогда сделайте это прямо сейчас. Сделайте это, пока она не вернулась. Я не хочу, чтобы она видела.
Не вымолвив больше ни слова, лекарь пошел за большим ножом и велел развести огонь, куда на несколько секунд погрузил инструмент. Затем приблизился к своему господину.
Адам надеялся, что потеряет сознание, но нет: он чувствовал все. К тому моменту, когда Лилит вернулась, операция уже закончилась, — это стало его единственным утешением.
Она узнала о приступе, однако ей не решились рассказать о ране супруга. Лилит была вне себя от гнева.
— Ты пошел на приступ в полнолуние, а ведь я — хозяйка Черной Луны! Это было безумием! Могло случиться самое худшее!
— Самое худшее со мной уже случилось…
Гнев Лилит мгновенно угас. Адам открыл ей ужасную реальность, и впервые ему довелось увидеть, как она плачет.
Но слезы ее мгновенно высохли, когда она увидела, что в комнату входит человек, которого она посылала за новостями в замок Сомбреном. Посланец был бледен как смерть. Лилит устремилась к нему.
— Говори!
— Увы, госпожа…
Лилит испустила чудовищный крик. Так мог бы визжать дикий зверь или сам дьявол, ибо только в преисподней рождаются подобные звуки.
Дрожа, посланец принялся рассказывать:
— Ваш сын умер прямо перед моим приездом. Внезапная лихорадка унесла его за несколько часов. Олимпа и Мышонок обезумели от горя. Весь замок сотрясался от слез великанши. В этом несчастье есть лишь одно утешение: ребенку успели дать последнее причастие…
Лилит принялась рычать и призывать Полыхая. Когда начальник стражи Сомбренома появился перед ней, Лилит указала ему на посланца:
— Убей его!
Тот попятился, пытаясь бежать. Демоница преградила ему путь.
— Ты сообщил мне о смерти сына, ты должен умереть!
Лилит была ужасна. Никто не посмел бы встать у нее на пути, и доводы рассудка были ей недоступны. Насмерть перепуганный Полыхай покорно пронзил мечом тело своего солдата. Лилит указала ему на дверь.
— Убирайся!
Он тотчас исчез…
Все это время Адам лежал, словно окаменев. Его разум отказывался воспринимать случившееся. Чуть позже он сможет осознать все… но только не теперь.
Он увидел, как Лилит взяла в руки булаву, которая валялась рядом с телом посланника.
— А теперь умрешь и ты.
Она больше не кричала. Она говорила спокойным, бесцветным голосом.
— Это из-за тебя умер Филипп. Он умер, потому что мы здесь. Если бы мы остались рядом с ним, я бы смогла его защитить. Я бы воспользовалась своей силой, и ничто не посмело бы встать на моем пути.
Адам увидел, как она приближается к его постели. Он закричал — то был вопль души:
— О да, убей меня! Это лучшее, что может сейчас со мной произойти!
Лилит подняла тяжелую, утыканную железными остриями булаву. Адам не сделал ни малейшей попытки уклониться. Он только слабо улыбнулся:
— Лучше бы ты убила меня в Эдене. Тогда мы не узнали бы этого дня. Почему ты не решилась?
— Так ты не спал? Ты видел меня?
— Да.
— И ничего не сделал?
— Я решил положиться на судьбу…
Лилит опустила оружие.
— Ты прав: следует полагаться на судьбу.
***
Им больше нечего было делать в Вивре. Однако пришлось задержаться здесь еще на несколько недель, прежде чем подумать о возвращении в Сомбреном. Несмотря на проведенную операцию, состояние Адама внушало опасение. Поднялась высокая температура; в течение нескольких дней были основания даже опасаться за его жизнь.
Наконец, в начале августа раненый смог подняться. Но лишь для того, чтобы принять на себя последний удар, который припасла ему судьба…
К Адаму явился Полыхай. Бледное лицо бандита исказилось от страха.
— Надо бежать, монсеньор.
— Почему?
— Из лагеря английского короля прибыл посланник. Он предложил мне золото за то, чтобы… я убил вас. Я взял золото. Но я никогда этого не сделаю, никогда, даже если это будет стоит мне жизни.
— Почему король желает моей смерти?
— Из-за этой самой экспедиции. Узнав про нее, он пришел в ярость. Вы не должны возвращаться в Сомбреном, монсеньор: там вас сразу убьют. И еще: вам не стоит больше оставаться в рыцарском платье. Слишком опасно. Вам надо переодеться в простого путника и уехать вместе с хозяйкой, потому что она тоже должна умереть…
В ту же ночь Адам и Лилит, переодетые нищими, покинули лагерь. При себе они оставили только гербы — рыцарский и слезный. Они потеряли все, у них больше не было ничего, и сами они были отныне никем.
Адам морщился: ходьба причиняла ему ужасную боль. Время от времени он вынужден был останавливаться и опираться на плечо спутницы. В то же время он размышлял о своей судьбе, и горечь переполняла его.
Да, Адам этого и хотел: чтобы за него все решила судьба. Так оно и вышло! После всего того, что с ним произошло, он весь превратился в сгусток ненависти, овеществленный дух мщения. Благородным порывам и большим надеждам больше не находилось места в его душе. Адам отныне стал воплощением злобы. Он обрел цельность и единство, которых искал, — но какой ценой!
Еще одна мысль пришла к нему: в действительности все это случилось по его вине. Он слишком долго колебался между добром и злом. Нужно было выбирать сразу: либо одно, либо другое. Те, кто не умеют решаться, — слабые существа. Они должны расплачиваться за свою слабость…
***
Адам и Лилит вернулись в Париж. Они оказались там почти случайно, потому что шли на север, а Париж стоял на их пути. И еще потому, что в большом городе проще спрятаться и просуществовать скрытно.
Они оказались там в середине сентября, в те самые дни, когда в Сомбреноме начинался сбор винограда. Но они никогда не вернутся в Сомбреном: для них наступила осень потерь и отчаяния. Если они, жалкие бедняки, хотят выжить, им ничего не остается, как только попрошайничать.
Однако этого стыда им испытать не довелось. Проходя мимо собора Парижской Богоматери, Адам и Лилит одновременно вскрикнули: двое акробатов на помосте, карлик, сидящий, как на насесте, на необъятной груди великанши… Оливия и Мышонок!
Расталкивая громко смеющуюся толпу, они подошли к помосту. И тут еще одно видение заставило их остановиться: на краю сидел полуторагодовалый малыш и внимательно смотрел на них. У него были темные волосы и смуглая кожа. Он не казался особенно хорошеньким, но весь лучился здоровьем. Это был сын карлика и великанши, тот, другой Филипп, который выжил…
В этот момент своих бывших господ заметила Олимпа. Она подскочила от удивления, из-за чего Мышонок, потеряв равновесие, свалился вниз. Публика, полагая, будто это специально продуманный трюк, разразилась еще более громким хохотом. Адам тотчас поднес палец к губам: если уличные акробаты выкрикнут имя «Сомбреном», они с Лилит пропали!
Олимпа и Мышонок правильно истолковали его жест и закончили свой номер так же естественно, как если бы ничего не произошло. И только после приблизились к ним.
Олимпа заговорила первой; она с трудом могла справиться с волнением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93