От Адама она знала, как выглядит герб Вивре: красное и черное поля, рассеченные по диагонали, причем красная часть занимала правую верхнюю часть, а черная — левую нижнюю. Вольно или невольно, но то был герб алхимика: красное доминировало над черным, подобно тому, как при исполнении Великого Деяния красная ступень следовала за черной.
Заклятый враг Вивре, сир де Сомбреном должен был, что вполне естественно, взять себе противоположный герб: черное будет главенствовать над красным, таким образом, символ хаоса вознесется над символом порядка. Это станет идеальным воплощением зла, совсем как перевернутая пентаграмма.
Адам заключил ее в объятия. Восхитительная Лилит! Он спас ее от костра и ввел в круг великих мира сего, но она принесла ему то, что он не успел приобрести: знание, науку. Как прекрасно они дополняют друг друга! Кто сможет противиться могуществу, которое они представляют вместе? Отныне мир принадлежит им…
Перед тем как получить дворянство, Адам должен был подвергнуться испытанию, о котором он не подумал, — ему предстояла традиционная ночь бдения перед посвящением в рыцари. К его огромному неудовольствию, в Великую субботу 1418 года его должны были запереть на ночь в соборе Святых Петра и Павла в Труа, чтобы, согласно давнему обычаю, он мог предаться размышлениям перед началом церемонии.
Адам приготовился провести долгую и скучную ночь в столь ненавистном ему культовом здании, но тишина и одиночество сделали свое дело: он действительно погрузился в раздумья.
Прежде всего, он не мог пренебречь теми сведениями, которые получил от Изабо. Он всю жизнь полагал, что Франсуа де Вивре — чудовище. Именно поэтому он и взял себе имя «Адам Безотцовщина». Оказалось, он ошибался: Франсуа не причинил никакого зла его матери, все произошло совсем наоборот. И это меняло все. Борьба с его отцом отныне теряла всякий смысл.
Но значит ли это, что следует отказаться от изначального замысла, отправиться в Вивре и броситься к ногам отца, вымаливая у него прощение?..
Всю ночь Адам вышагивал взад и вперед по плитам собора, задавая себе все тот же страшный вопрос. Он был один, отчаянно один! Его шаги казались оглушительными в этом месте, посвященном Богу, которого он ненавидел. Приблизившись к алтарю, Адам внезапно повалился на пол.
Нет, поехать к отцу, примириться с отцом он не мог. Уже не мог! Поздно! Он слишком любил свою мать; он слишком много страдал с ней. И потом, оставалась еще Лилит; неужто ему предстояло ее покинуть? И его будущий герб, полная противоположность гербу Вивре, — разве этот герб не диктовал Адаму совершенно определенное поведение? Сын Маго был создан для того, чтобы сражаться с Вивре, — такова его судьба. Он ее себе не выбирал…
И тут в огромном соборе прозвучал тоненький голосок. Это был голос умирающей, которая, лежа на маленькой кроватке, с трудом пыталась что-то произнести. Адам только что сказал Золотой Госпоже, что она не выбирала себе такой участи — быть чудовищем, и куколка ответила: «Возможно, вы тоже…»
И это было истинной правдой. Самое жалкое и униженное существо, какое он когда-либо встречал на свете, открыло ему самую неоспоримую и поразительную из всех истин. Нет, он не выбирал себе судьбы чудовища, за него выбирали обстоятельства. Если бы его мать не приехала за ним во дворец Сент-Поль, он был бы сейчас каким-нибудь поваренком или лакеем, не лучше и не хуже любого другого. Но вместо этого он стал Адамом Безотцовщиной, а завтра будет сиром де Сомбреномом, порождением дьявола, посвятившим себя злу.
Ибо он собирался посвятить себя злу. Нет, только что, в соборе, добро не коснулось его. Разум Адама не настолько был слаб или изменчив; однако он все же испытал сомнение. Ночь перед посвящением в рыцари, против всякого ожидания, затронула самые потаенные струны его души. Но он не скажет об этом никому, даже Лилит. Особенно — Лилит…
***
Рыцарское посвящение Адама де Сомбренома состоялось после торжественной пасхальной мессы. На церемонии присутствовал весь двор Труа. Лилит, стоящая в первом ряду, была ослепительно прекрасна со своим красным щитом, усеянным черными слезами.
Она смотрела на супруга, ослепленная счастьем. Это был самый прекрасный момент в ее жизни, еще более удивительный, чем тот день, когда он спас ее от казни. Адам внушал ей безграничное доверие. Она догадывалась, как он смеется в душе, когда служащий епископ, протягивая ему рыцарский меч, произносит принятую в таких случаях фразу:
— Адам, я вручаю тебе этот меч, чтобы ты сражался во имя Господа. У твоего оружия два лезвия: одно должно разить богатого, который притесняет бедного, другое должно разить сильного, который притесняет слабого.
Она, и только она одна, знала, что Адам поклялся не использовать никакого другого оружия, кроме булавы, которая убила Шарля де Вивре. Она, и только она одна, знала, какую битву им предстоит вести вместе…
Недели, последовавшие за этими событиями, впервые за все время супружества дали им поводы для досады. Первый и самый главный касался именно Лилит. Вот уже два года, как они были вместе, но Лилит никак не могла забеременеть. Приходилось признать очевидное: она бесплодна.
Второй причиной стала связь Адама и Изабо. Теперь, когда он добился всего, чего хотел, любовь королевы начала тяготить и самого Адама, и его верную спутницу… Впрочем, события, которые как раз в данный момент происходили в Париже, вскорости должны были изменить все.
***
В субботу 28 мая 1418 года Пьер Леклер, торговец железными изделиями, отправился спать в обычное время, и никакие предчувствия не терзали его. Пьер Леклер, старшина квартала Пти-Пон, владел, по праву своей должности, ключами от ворот Сен-Жермен и каждую ночь клал их под подушку. Его дом тщательно запирался; сам он спал на втором этаже, а его сын Перрине — на первом, прямо в лавке; кто мог бы отнять у него его сокровище?
Но опасность пришла не снаружи, а изнутри. Перрине Леклер, восемнадцатилетний малый весьма буйного нрава, накануне повздорил в кабаке с компанией солдат, на рукавах которых красовались белые ленты арманьяков. Другой тотчас забыл бы о стычке, но Перрине был довольно злопамятен. Арманьяки оскорбили его? Арманьяки задали ему взбучку? А коли так, значит, следует сдать Париж бургундцам!
Он дождался, когда совсем стемнеет, поднялся в отцовскую спальню, убедился, что тот спокойно храпит, сунул руку под подушку, вытащил ключи и быстро вышел.
К счастью для себя и к несчастью для арманьяков, по пути он не встретил ни одного патруля, без всяких помех добрался до ворот Сен-Жермен и отпер их.
Его поступку сопутствовала невероятная череда случайностей. В этот самый момент по ту сторону крепостных ворот небольшая группа бургундцев под командованием Жана де Вилье, капитана де Лиль-Адана, совершала свой обычный обход. То, что они увидели, походило на галлюцинацию, но нет: ворота действительно открывались.
Они стремглав понеслись к своим, чтобы предупредить их, и вскоре бургундцы вихрем ворвались в Париж, будя горожан криками: «Бургундия, вперед!», «Слава Бургундии и королю!»
Застигнутым врасплох арманьякам только и оставалось, что спасаться бегством, но враги тотчас же принялись преследовать их. Старательнее всего искали двоих: Танги дю Шателя, ненавистного парижского прево, и, разумеется, самого Бернара д'Арманьяка. Но настало утро, а этих двоих все никак не могли отыскать.
Внезапно поднятый с постели, Бернар д'Арманьяк прихватил золото и выскочил на улицу. Он решил спрятаться напротив дворца, у кабатчика с улицы Сент-Поль, которого граф давно знал как человека, преданного их делу. Золото и политические симпатии вполне убедили торговца, и он согласился спрятать беглеца в своем погребе. Там, за грудой винных бочек, имелась довольно большая ниша, которая могла сойти за комнату. Бернар д'Арманьяк укрылся там с запасом провианта, решив отсидеться столько времени, сколько понадобится…
Что касается Танги дю Шателя, то он никуда не прятался. Чувство долга оказалось сильнее, чем забота о себе самом. Прево беспокоился лишь об одном человеке — о дофине Карле. Если дофин и останется жив, то будет лишь жалкой игрушкой в руках своих врагов. Кто знает, впрочем, не захотят ли они просто-напросто избавиться от него, чтобы освободить место для Изабо?
Прево вбежал в комнату, где находился наследник трона, велел ему быстро одеться, и они пустились в бега с небольшой группой сторонников. Утром они уже были в полной безопасности в Мелене.
Это не помешало всеобщему ликованию, которое разразилось в стане бургундцев и среди парижан, которые приняли захватчиков как спасителей. В одно мгновение исчезли белые повязки, и каждый выставил напоказ андреевский крест. Этот символ царил в столице, в то время как повсюду шли аресты арманьяков, а их дома подвергались разграблению.
Дабы вознаградить себя за столь блистательно проведенную акцию, Вилье де Лиль-Адан выразил свое почтение Карлу VI от лица своего повелителя герцога. Король принял капитана бургундцев весьма благосклонно и в хорошем настроении, точно так же, как накануне принимал Бернара д'Арманьяка, и заверил его, что всем доволен.
Иоанн Бесстрашный узнал новость в тот же самый день от своих посланников, примчавшихся к нему быстрее молнии. Он выразил радость, что, впрочем, было вполне естественно, но решил отсрочить свое вступление в Париж. Герцог предвидел волнения, которые могут произойти в ближайшие дни, и решил пока не вмешиваться и переждать.
Он не ошибся в своих расчетах. 1 июня дофин и его сторонники предприняли контратаку. Пятнадцать сотен человек ворвались через ворота Сент-Антуан под прикрытием пушек Бастилии, которая так и не пала. Стычка с бургундцами произошла чуть дальше, на площади Бодир, и была чрезвычайно жестокой и кровопролитной, но атакующих все-таки отбросили назад…
В воскресенье 12 июня парижанам стало известно, что дофин Карл, непримиримый враг бургундцев, нашел пристанище на юге Луары и сформировал свое собственное правительство, в которое, в частности, вошел Танги дю Шатель. Эта новость привела их в неописуемую ярость. Они атаковали тюрьмы и уничтожили всех, кто там находился. К вечеру число жертв перевалило за тысячу.
Эта вспышка насилия имела одно неожиданное последствие: кабатчик с улицы Сен-Поль испугался и предпочел выдать человека, которого скрывал. Бернар д'Арманьяк был бесцеремонно извлечен из своего укрытия и препровожден в Шатле. Если он и не был убит на месте, так это лишь потому, что в скором времени его должны были судить. Впрочем, относительно своей дальнейшей судьбы он не имел ни малейших иллюзий.
***
8 июля Иоанн Бесстрашный, наконец, решил, что настал час вступить в столицу, и покинул Труа в сопровождении многочисленного эскорта. Шесть дней спустя, то есть 14 июля, в День святого Бонавентуры, он прибыл в Париж.
Население города высыпало на улицы, чтобы приветствовать появление герцога Бургундского. Люди повсюду демонстрировали свою радость. Многочисленность герцогского кортежа лишь увеличивала энтузиазм парижан.
А в столицу вступала настоящая армия: три с половиной тысячи рыцарей и пятнадцать сотен лучников сопровождали герцога и Изабо Баварскую, весьма удивленную всеми этими приветственными возгласами.
Адам находился в арьергарде. Впервые в жизни он надел доспехи, а на груди висел щит с черно-красным гербом. Лилит ехала с ним рядом, сидя в седле боком, как амазонка. Ее грудь также украшал щит: на красном поле черные слезы; та, которая отныне звалась госпожой де Сомбреном, желала по-прежнему оставаться «дамой слез».
Она улыбалась, ослепительная в ослепительно красном платье, и радовалась ясному — и столь знаменательному — летнему дню. Волшебная сказка продолжалась. Она получила дворянство, она любима, она едет по Парижу! Она, несчастная деревенская девушка, которая когда-то пряталась от людского гнева в лесах Эдена, теперь находится в самом большом, самом прекрасном и богатом городе мира, оглушенная восторженными рукоплесканиями огромной толпы! Лилит кусала себе губы, чтобы не закричать от счастья…
Процессия приблизилась к Лувру, где ее ожидал король. Адам и Лилит стояли в первых рядах и наблюдали зрелище во всем его великолепии. Карл VI выглядел весьма величественно: высокий, с прекрасными белокурыми волосами, увенчанными короной, в синем плаще, затканном геральдическими лилиями.
Иоанн Бесстрашный направился к нему, галантно поддерживая под руку Изабо. Он преклонил колено перед королем, в то время как королева запечатлела на его щеке два поцелуя. Карл VI весело засмеялся.
— Добро пожаловать, моя милая! И вы тоже, дорогой кузен!
Он отдал приказ, и появились два пажа, один с графином красного пряного вина, другой с двумя золотыми кубками.
— Выпейте, душенька! Пейте, дорогой кузен! В знак радостного вступления в столицу.
Иоанн Бесстрашный и Изабо поблагодарили короля за этот знак уважения, но отказались от предложенного им питья. Поприветствовав его величество еще раз, они удалились.
Адам и Лилит улыбнулись друг другу. Они думали об одном и том же, и для того, чтобы понять это, им не нужны были слова: Изабо Баварская вновь могла выступать в роли королевы; теперь она получила возможность появляться и рядом с герцогом Бургундским, и рядом с королем.
После отъезда из Труа Изабо ни разу не заговорила с Адамом. Она сама отказалась от этой интрижки, чтобы посвятить себя выполнению долга. Этого требовало от нее положение; ее бывший любовник был отныне свободен!
Адам повернулся к подруге:
— Теперь пойдем ко мне!
Лилит недоверчиво взглянула на него.
— У тебя есть в Париже дом?
— Да. Рядом с собором Парижской Богоматери.
Он развернул лошадь, и Лилит последовала за ним. Они уехали, оставив за собой армию, два двора — французский и бургундский, парижан с их криками и песнями; они были одни, ничто другое для них не имело значения…
После казни старшины квартала собора Парижской Богоматери дом Вивре стоял пустым и, вполне естественно, служил пристанищем для окрестных нищих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93