Они поселились вместе в долине Гееннской и наплодили тысячи демонов. Лилит ненавидела Еву. И она сумела отомстить. Она отыскала Адама, когда тот скитался в отчаянии после смерти Авеля. Ослабленный горем, он согласился соединиться с нею. Они оставались вместе сто тридцать лет и породили множество демонов».
Франсуа задал вопрос, который жег ему губы:
— Но какое отношение имеет это к Царице Ночи?
— Лилит и есть Царица Ночи. По-древнееврейски слово Lail означает «ночь». Следующая глава так и называется: «Царица Ночи». «В царство ночи входит Черная Земля, Черное Солнце и Черная Луна. Черная Земля это владение единорога. Только с его помощью можно проникнуть в эти края. Но прежде надлежит его приручить».
Юдифь подняла глаза от книги.
— Вы сделали это?
— Продолжайте, прошу вас.
— «Черная земля простирается между Черным Солнцем и Черной Луной. Черное Солнце — это область всех разбушевавшихся сил, и находиться возле него означает подвергать себя огромной опасности. Черная Луна — это царство Лилит, Царицы Ночи. Она так черна, что поглощает любой свет, в том числе тот, что ты несешь в себе. Ты не можешь смотреть на нее прямо, иначе тебе грозит мгновенная смерть. Ее отблеск ты увидишь во взгляде единорога. Если только осмелишься, потому что нет ничего страшнее этого видения. Не забудь, что единорога называют также „зеркалом, наводящим ужас“, и его девиз: „Страшусь самого себя“».
Юдифь читала еще какое-то время, но в продолжении Франсуа не услышал ничего нового. Наконец она закрыла книгу.
Франсуа долго смотрел на нее. Юдифь осталась единственной его ровесницей из всех, кого он знал, мужчин и женщин. Ей предстояло стать его подругой в этом последнем деле его жизни.
— Не могли бы вы побыть со мной рядом? Известно, что, если женщина и мужчина трудятся вместе, шансы на успех увеличиваются многократно.
Юдифь дружески улыбнулась ему.
— Неужели вы полагаете, что я покину вас в этом испытании?
В лаборатории было очень темно, ее освещали лишь две слабые свечи, стоящие на столе в подсвечниках. Франсуа взял щепоть черной земли и положил ее в тигель. Тигель он поставил на атанор, бросил в очаг немного мха, поджег его с помощью свечи, после чего стал поддерживать огонь, подбрасывая обломки веток.
— Нужно, чтобы огонь был слабым. Он должен гореть до Дня всех святых.
— Почему именно до этого дня?
— Потому что я родился накануне Дня всех святых, ровно в полночь. Думаю, Лилит выберет именно это время, чтобы появиться.
***
1 ноября 1407 года, ровно в полдень, Франсуа де Вивре отправился в часовню замка Куссон, оставив Юдифь, которой совершенно незачем было туда идти, поддерживать огонь в атаноре. Вот уже много дней они, молчаливые и внимательные, сменяли друг друга перед очагом. Приближался решающий момент.
Этот день должен был стать для Франсуа памятным вдвойне — не только днем успешного завершения первой ступени, но днем его семидесятилетия.
Все прочитанные им в лаборатории книги утверждали превосходство цифры «семь». Значит, в решающий момент ему будет семь раз по десять лет. Как было не увидеть в этом самое достоверное предзнаменование успеха?
Во время службы Франсуа горячо молился Святому Духу, чья помощь была ему необходимой в предстоящем испытании, которому, как заранее предчувствовал Франсуа, предстояло стать очень страшным, на пределе человеческих возможностей.
Как только месса завершилась, он вернулся в лабораторию. Юдифь молча уступила ему место перед очагом. Короткий ноябрьский день быстро клонился к закату. Вскоре наступили сумерки, и в комнате можно было различить лишь красноватый отблеск огня. Дверь они оставили открытой, чтобы услышать звон церковных колоколов и иметь представление о том, который час.
Присев на корточки перед атанором, Франсуа неотрывно смотрел на него. Он не видел и не слышал Юдифь, молчаливую и такую же сумрачную, как и обступившая их темнота. Постепенно Франсуа стал входить в некое странное состояние, словно теряя сознание, но не до конца. Он, несомненно, бодрствовал, но при этом плохо осознавал реальность.
Наконец, появился единорог. Он стоял перед ним, сияющее-белый среди сгустившихся сумерек. Франсуа услышал собственный голос:
— Где мы?
Ответ не должен был его удивить, но заставил задрожать всем телом:
— В краю, где я живу. Это Черная Земля, которую сарацины называют «Аль хеми» — Алхимия… Теперь обернись.
Франсуа повиновался. На своем лице он ощутил горячее дуновение. Единорог объявил:
— Это Черное Солнце. Ничего не бойся: я здесь для того, чтобы защитить тебя. Только не смотри назад.
— Она там?
— Да. Это Черная Луна. Царица Ночи.
— Я хочу ее видеть!
— Не забывай мой девиз: «Страшусь самого себя».
— Я хочу ее видеть!
— Тогда взгляни на меня.
Франсуа увидел, что теперь у единорога один-единственный глаз. На его немой вопрос животное ответило:
— Царица Ночи может отразиться лишь в глазу женщины, если этот глаз — единственный.
Он замолчал, и появилась Лилит…
Она сидела на вершине лестницы, вся закутанная в черное, с огромными, тоже черными крыльями. Она поднялась и сбросила покрывала. Теперь она была похожа на огромный черный цветок. Она заговорила голосом низким глубоким, почти мужским:
— Я Лилит, Царица Ночи, Черная Луна, смуглая Ева, Мать сумрака.
Она протянула ему руку.
— Поднимись ко мне, дитя!
Франсуа внезапно ощутил, как его охватывает панический ужас. Он только что понял, что эта лестница — именно та, где жил его черный сон, лестница главной башни Вивре… Сдавленным голосом он заговорил:
— Эта лестница…
Лилит прервала его:
— Это Scala lapidis, Каменная лестница, которая ведет философов к истине, шаг за шагом. Поднимайся! Каждая ступень означает один шаг на пути к Мудрости.
Лилит принялась кружиться, продолжая сбрасывать покрывала. Они падали вокруг нее, и была она похожа на водопад, низвергающийся потоком чернил…
Сделав над собой невероятное усилие, Франсуа принялся подниматься по лестнице. Вскоре на Лилит осталось лишь одно-единственное покрывало, которое едва скрывало наготу. Тогда она толкнула дверь и вошла.
Франсуа остановился на пороге. Он узнал эту дверь — то была дверь в спальню родителей.
Уже наступило утро. Внезапно пробудившись, он увидел яркое солнце, лучи которого рвались в окно его собственной спальни. Его охватило желание встретить рассвет над башней замка. Он поднялся по лестнице и оказался перед дверью родительской спальни, этажом выше.
Внезапно Франсуа понял: то, что он видит сейчас, — отнюдь не сон и не игра воображения. Эту сцену он некогда пережил наяву. Сейчас он вновь проживал детское воспоминание, забытое воспоминание…
Голос Лилит позвал его из-за двери:
— Входи!
Внутри он услышал короткие женские вскрики. Это был миг, определяющий дальнейшее. Собрав всю свою смелость, он вошел.
Его отец и мать сплелись на постели, и мать, как Лилит, находилась сверху на партнере… Франсуа убежал, и пока он спускался по лестнице, к нему вернулись воспоминания, стершиеся из его памяти на турнире в День святого Иоанна 1340 года.
Вначале было смутное ощущение удушья. Он чувствовал себя пленником в собственной кроватке, закрытой со всех сторон, как гроб. К счастью, кормилица опустила деревянные планки и он, наконец, увидел свет.
Потом было рождение брата, крещение. Он, гордый, стоял в первом ряду, а новорожденный все время плакал. Чуть позднее пришло время эпизода, который он только что пережил: застав в постели родителей, он кубарем скатился по лестнице, пробежал, не останавливаясь, мимо своей комнаты, проскочил по первому этажу и оказался в крыле замка, в ту пору лежащем в руинах. Затем вновь поднялся бегом в свою комнату, свернулся клубком на постели, упрямо не желая шевелиться, и только повторял свои первые слова:
— Я боюсь!
И вот пришло воспоминание о турнире в Иоаннов день 1340 года: главная площадь Ренна, яркий свет, крики, звуки труб. Франсуа стоял рядом с матерью, одетой в фиолетовое платье. Его отец, на лошади, в доспехах, с красно-черным гербом на груди, только что преклонил перед женой копье.
Внезапно все исчезло: отец, мать, публика, лошади. Франсуа стоял один на пустых ступенях, держась за перила. Медленной, величественной походкой вошла Лилит. На ней опять были все покрывала, и она походила на гигантский черный цветок.
Она остановилась. Франсуа затрепетал. Неужели он мог увидеть ее вот так, напрямую, без посредничества единорога? Но Лилит его успокоила:
— Вот конец твоего испытания. Смотри!
Она вдруг резко поменяла цвет: стала ослепительно белой, сияющей. Над головой ее, словно ореол, светилась корона из двенадцати звезд, а нога покоилась на серпе луны, чьи острия были обращены книзу. Только тогда появился единорог и встал рядом с нею, повернув голову к Франсуа.
Лилит произнесла:
— Я Императрица, Царица Небесная, Крылатая Дева Апокалипсиса, Мать-богородица всего сущего, неиссякаемый источник света…
При этих словах единорог склонил свой рог к ногам Франсуа, и карбункул у основания рога загорелся огненным светом, которого хватило бы, чтобы озарить огромный собор.
Это длилось всего лишь мгновение. В видение вторгся звук из реальной жизни: вдали, на часовне, звонили колокола.
Юдифь произнесла:
— Полночь.
И Франсуа эхом отозвался:
— Мы вступаем в День поминовения усопших.
Возобновился его прерванный сон. Лилит появилась у перил в своем первоначальном виде: черный крылатый цветок. Она издала громкий крик, в котором смешались ярость и отчаяние.
— Я ухожу. У меня много дел: я женщина-демон, я собираюсь выпустить силы зла. Этой ночью ты восторжествовал надо мной, но ты еще встретишь меня на своем пути!
Она исчезла, и наступила кромешная тьма. Разбитый и обессиленный, Франсуа рухнул прямо на землю и уснул.
Его разбудил голос Юдифи. Наступило раннее утро. Было холодно и влажно. Юдифь стояла у бойницы.
— Идите сюда!
Франсуа поднялся и подошел к окну-бойнице. Ноги плохо слушались его. Шел снег. Повсюду была эта белизна, возвещающая о наступлении следующей ступени процесса Великого Деяния. И тогда раздались весьма характерные крики, которые обычно казались зловещими, но теперь наполнили его радостью: воронье карканье. Значит, он прогнал своего черного ворона, черная ступень Великого Деяния завершилась успехом!
Чтобы убедиться в этом, Франсуа подбежал к атанору и достал тигель. Черная Земля, находившаяся там, теперь выглядела по-другому. Она сияла чернотой, словно очищенная, отмытая от всякой грязи. Это и было неопровержимым доказательством, зримым образом его триумфа!
Франсуа погасил огонь и преклонил колени на скамеечке для молитв. Его радость могла бы быть безграничной, но он не мог позабыть последние слова Лилит. Черная ступень — всего лишь один из этапов. Франсуа еще так далек от конечного успеха!
А что остальные? Другие Вивре — его сын Луи, внук Шарль, прочие мужчины рода… Какая судьба их ожидает? Франсуа всей своей душой желал им защиты Господа.
Неподалеку от него Юдифь, сжимая висевшую на шее звезду Давида, шептала свои еврейские молитвы.
***
В тот же самый день, 2 ноября 1407 года, ситуация при дворе короля Франции сложилась воистину драматическая.
Как и опасался Луи де Вивре, Иоанн Бесстрашный отреагировал на бессмысленную провокацию герцога Орлеанского. Да еще как отреагировал! В ответ на изображение суковатой палки и девиза «Я ему покажу!» он выбрал свою эмблему: рубанок и два слова по-фламандски «Ich houd», что в переводе означало «Я его держу». Лезвие рубанка готово было безжалостно обстругать палку: смертоносные намерения невозможно было выразить яснее.
И на этот раз у герцога Орлеанского все-таки, хотя и с опозданием, открылись глаза. Он, наконец, понял, что Вивре, его черный ворон, оказался прав. Людовик неосмотрительно ввязался в смертельную схватку, и теперь слишком поздно отступать.
С этого момента герцог Орлеанский перемещался лишь под охраной трех сотен вооруженных до зубов людей, а под свои камзолы, по-прежнему богато расшитые и пышные, не забывал поддевать кольчугу.
Еще он погрузился в угнетенное, подавленное состояние. Он жаловался одновременно на свою собственную судьбу, на судьбу своей семьи и своей страны. Роль Луи де Вивре отныне изменилась. Ему не приходилось больше предостерегать герцога от опасностей, напротив, он должен был вселять в него надежду. Луи старался справляться со своими обязанностями как можно лучше, хотя в глубине души вполне разделял пессимизм и дурные предчувствия своего господина.
Утром 2 сентября, сразу же после поминальной мессы, его пригласили в комнату герцога. Отправляясь туда, Луи был полон самых худших опасений. Должно быть, в этот траурный день настроение Людовика Орлеанского еще хуже обычного… Луи оказался прав, прием ему был оказан ледяной.
— В Париж должно прибыть английское посольство. Оно будет здесь в середине ноября.
Луи де Вивре ничего не ответил. Это такой пустяк по сравнению с одолевавшими их в данный момент проблемами! Уже давно все касавшееся Англии казалось неважным и второстепенным.
Но Людовик Орлеанский на этом не закончил:
— Я знаю, что вы думаете: сведения об английском посольстве не имеют никакого значения. Может, для кого-то и не имеют. А вот для вас как раз имеют.
— Для меня?
— Среди членов посольства значится некий граф Дембридж. Судя по всему, между вами произошло нечто важное, коль скоро именно от вас он требует торжественной клятвы, гарантирующей его безопасность.
При звуках этого имени Луи де Вивре побледнел, цвет его лица мог бы сравниться с цветом герцогского камзола. От волнения даже заговорить он смог не сразу:
— Этот человек убил мою жену.
Людовик Орлеанский склонил голову.
— Мне известно, что она погибла, сражаясь за наше дело.
— Но вы не знаете, как именно она умерла.
— Действительно не знаю. Расскажите.
— С вашего позволения, монсеньор, я предпочел бы сохранить это в тайне.
— Пусть будет так. Все, что я прошу от вас, — дать клятву и сдержать ее. Я взял на себя это обязательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93