Ничто в доме не должно было препятствовать выздоровлению герцога. Сара властно распоряжалась в комнате больного. Настояла, что доктор Гарт – местный врач – жил у них и являлся по вызову в любое время суток.
Мальборо не должен был умереть, и казалось, этому приказу герцогини повиновались все, даже сам герцог, цеплявшийся за жизнь с упорством, поражавшим даже врачей.
– Ты выздоровеешь, Джон, – говорила мужу Сара. – Дорогой мой, ты должен поправиться. Мы долго живем вместе. Как же нам разлучаться?
Казалось, он понимает это, и состояние его улучшалось с каждым днем. Постепенно стала возвращаться речь, и доктор Гарт сказал, что его выздоровление – чуть ли не чудо.
От лорда Сандерленда пришло письмо. Он сообщал, что жена перед смертью написала ему, и пересылает ее письмо, поскольку оно касается Сары.
«О детях пусть позаботится моя мать, герцогиня Мальборо: оставлять их на попечение слуг нельзя, а мужчина не способен так ухаживать за маленькими детьми, как женщина. Мать любила меня, я всегда выказывала ей преданность, поэтому надеюсь, она не откажется и будет добра к тебе, потому что ты для меня дороже жизни».
Прочтя письмо, Сара ушла с ним в свой кабинет и выплакалась.
Потом пришла с ним к Джону и, сев рядом с его креслом, рассказала содержание письма. Джон понял и кивнул.
– Для тебя это будет хорошо, Сара, – медленно, с трудом произнес он.
И она заплакала снова – тихо, совсем не как всегда.
– Я немедленно напишу Сандерленду. Пусть присылает детей как можно скорее. И дочку Элизабет, видимо, тоже нужно взять к нам. Как написала моя бедная, любимая Анна, «оставлять детей на попечение слуг нельзя».
Джон понял. И, казалось, очень обрадовался.
Такова была новая жизнь Сары – вдали от придворных интриг, в уходе за мужем, в заботе о внуках.
В ИМЕНИИ ЛЭНГЛИ МАРШ
Леди Мэшем стала доброй владелицей имения Лэнгли Марш. Сэмюэл был идеальным хозяином; покладистый, добрый, он быстро снискал симпатии арендаторов, понимающих, что истинной хозяйкой, возможно, благодаря спокойному нраву является его супруга.
Она часто устраивала приемы, но все же, казалось, больше радовалась простым занятиям деревенской жизни. Какое-то время у нее занимала кладовая. Кроме того, Эбигейл наставляла слуг, планировала званые обеды и, разумеется, воспитывала детей. После смерти сына Джорджа очень горевала, но у нее оставался Сэмюэл, названный в честь отца, еще появился Френсис. Была дочь Анна. Они с мужем намеревались завести еще детей.
Эбигейл интересовалась придворными новостями, однако слушала их отчужденно, тоска ее с каждым годом уменьшалась. Бывали дни, когда она совершенно не вспоминала о беседах в зеленом кабинете, иногда разливала чай, не слыша отзвука прекрасного голоса: «Дорогая Хилл… или Мэшем… ты всегда завариваешь его так, как мне нравится».
Те дни миновали, но они привели к настоящему. Тщеславие власти при дворе не заслонило ранних унижений. Леди Мэшем прошла долгий путь от бедности и ничтожества и забывать об этом не собиралась.
Сэмюэл знал, видимо, больше, чем ей хотелось, но был мягок и ненавязчив.
Душой ее овладела тревога, когда она узнала, что Роберта Харли, графа Оксфорда, обвиняют в государственной измене и других преступлениях.
В отличие от Болинброка, Харли не покинул Англию. Он крепко держался на ногах, и Эбигейл была этим довольна. Однако надеялась, что виновным его не признают. В чем же его обвиняют?
Она с трепетом ждала вестей о нем. Сэмюэл это знал. В это время он был очень внимателен к ней и тактичен.
– Его не смогут признать преступником за то, что он проводил политику, которую они не одобряют, – заметил Мэшем.
– Выдвинут другие обвинения, – ответила Эбигейл.
Так и произошло. Харли обвинили в помощи Претенденту, на что он ответил, что все его деяния были одобрены королевой.
Однако за боязнью мятежа и оживлением политической борьбы дело Харли казалось малозначительным. Его положили под сукно, и Харли два года томился в Тауэре.
Эбигейл, лежа на удобной кровати, часто представляла, каково ему в заключении. Потом забеременела снова, и его образ опять поблек.
– Не бойся, – сказал Сэмюэл, – что тебя могут впутать в его дела.
– Я не боюсь, – ответила Эбигейл.
И, как ни странно, ей казалось, Сэмюэл понимает, что ее беспокойство о Харли объясняется не страхом за себя. Что между ними существовали какие-то непонятные отношения, о которых ей следует забыть.
УХОД ЛЮБИМИЦ ИЗ ЖИЗНИ
Сара не знала покоя. В домах в Сент-Олбансе и Виндзоре, Мальборо-хаузе в Лондоне постоянно были молодые люди, и она уже планировала замечательные браки для внучек. Здоровье Джона постоянно беспокоило ее, вскоре после первого удара у него случился еще один, более сильный, и все же герцогиня выходила его. Говорил он с трудом, однако продолжал цепляться за жизнь. Так велела Сара – как ей было жить без него?
Обычно Джон сидел в кресле и слушал разговоры внучек, любящих его так же преданно, как и он их. К Саре они не испытывали привязанности. Они боялись ее. Подлинную нежность она выказывала только младшей дочери Анны, Диане, которую прозвала «леди Ди». Маленькая леди была любимицей бабушки и очень напоминала ей свою мать; более того, ребенок унаследовал материнский характер, что давало возможность им прекрасно ладить. Это было особенно заметно, потому что Анна, старшая сестра леди Ди, вспыльчивостью напоминала Сару. Разумеется, это осложняло их отношения. Двум столь необузданным натурам нелегко уживаться под одной крышей, поэтому леди Анну Спенсер отправили к отцу, когда тот женился снова.
У Сары появился новый повод для ярости. Всего через полтора года после смерти ее любимой Анны Сандерленд взял другую жену. Свою должность в Ирландии он оставил и занял пост государственного секретаря. Сара считала, что по этому поводу ему следовало посоветоваться с ней. Из-за этого нового брака она неистово ссорилась с ним – утверждала, что женился он на ничтожестве. Герцогиня терпеть не могла, чтобы кто-то из семейства покидал сферу ее влияния; членом семейства она считала даже зятя, которого всегда недолюбливала.
В дополнение к этим семейным неприятностям она постоянно ссорилась с сэром Джоном Ванбру из-за строительства Бленхейма. Никто не мог работать вместе с нею или на нее в мире и согласии. Возбудила судебное дело против графа Кэдогана, большого друга Джона, соучастника многих кампаний, за растрату фондов, которые Джон доверил ему. Ванбру написал ей, что больше не может продолжать строительство Бленхейма, так как обвинения ее несправедливы, слишком далеко заходят, а вмешательство не идет на пользу делу. Он отказывается от работы, если герцог не выздоровеет настолько, чтобы защитить его от нестерпимого обращения.
Бленхейм оставался недостроенным, хотя на него были истрачены громадные деньги; общая его стоимость составляла триста тысяч фунтов, и хотя четыре пятых этой суммы выплачивало государство, одну пятую приходилось вносить супругам Мальборо. Поэтому Сара твердо верила, что имеет полное право вмешиваться в ход работ.
Ссорясь с Ванбру, Кэдоганом и внучками, Сара не скучала. Джон об этих раздорах ничего не знал, герцогиня постоянно уверяла его, что все хорошо. Она не хотела ничем его беспокоить и, когда случались рецидивы болезни, не отходила от мужа ни днем, ни ночью.
И не оставляла без внимания внучек. Они уже подрастали, в разных ее домах не прекращались развлечения. Весело было ставить спектакли, потому что Джон любил смотреть, как играют внучки. Для него ставили «Все за любовь» и «Тамерлана».
Сара убирала в пьесах слишком вольные места и лишь после этого позволяла детям их ставить.
– Произносить неприличные слова у себя в доме я не позволю, – предупредила она их. – И не потерплю неподобающих ласк и объятий, хоть вы и скажете мне, что так положено по пьесе.
Они ссорились, и зачастую резкие слова долетали до ушей сидевшего в кресле герцога. Ссоры там, где находилась Сара, были неизбежны, с этим приходилось мириться. Такова уж была ее натура. А ему лучше было слышать гневный голос жены, чем не слышать его совсем.
Сара временами торжествовала по случаю победы над кем-то из врагов, временами выходила из себя. Боялась, что, когда муж умрет, у нее не останется ни единого близкого человека. Постоянно затевала ссоры, обе дочери находились с ней в натянутых отношениях. Ее это расстраивало, но она не могла обуздать свой резкий язык – и они тоже. К тому же обе были уже не в том возрасте, чтобы испытывать перед ней трепет. У нее имелись любимицы среди внучек, но и с ними случались осложнения, а со временем разногласий должно было стать больше.
Деньги она любила так же, как и муж. Он задумывался, не у него ли она заразилась жадностью. Они были богаты и продолжали богатеть. Сара вовремя продала свои акции «Компании южных морей». Когда компания лопнула и многие стали плакаться, что разорились, герцогиня хвасталась, что нажила сто тысяч фунтов. Да, они разбогатели, но Саре это счастья не принесло.
Она жила в постоянной тревоге за Джона, и, хотя ее усердная забота утешала его, даже он, преданно любящий свою Сару, из-за нее чувствовал себя иногда неловко. Если она не соглашалась с врачами, то грозилась сорвать с них парики и выгнать на улицу. Говорила, что они бестолковые ничтожества, когда ей казалось, что лекарства не помогают Джону.
Дочери – Генриетта, леди Годолфин, и Мэри, герцогиня Монтегю, – не отличались нежным характером своих покойных сестер, решили, что больше не позволят ей грубо обращаться с собой, и неизменно навещали отца, когда матери не бывало дома.
Джон пытался разубедить их, говорил, что мать обидится.
– Дорогой папа, – ответила Генриетта, – оставь, пожалуйста. Мы уже не дети и не позволим обращаться с собой, как с детьми.
– Мать думала только о вашем благе.
Мэри поцеловала его.
– Ты добрейший человек на свете, но в том, что касается матери, слепой. Откровенно говоря, видеться с ней мы не хотим.
Однако замечая, как его огорчают эти слова, они позволяли ему объяснять, какая мама хорошая, и обещали, что постараются понять ее.
Но даже ради отца они не могли терпеть вмешательства Сары в свою жизнь и, видя мать, приходили в ярость почти столь же неистовую, как у нее.
Герцог ощущал сложность создавшейся в доме атмосферы и думал, что это неизбежно. Он женился на любимой женщине, любовь к ней прошла золотой нитью сквозь мрачную паутину его жизни, его любимая будет рядом до конца, уже недалекого. Кроме ее преданности и заботы, он не мог ничего желать.
Все же в доме царил постоянный разлад – и во всех делах тоже. Строительство Бленхейма, отказ Ванбру, неприятности с Кэдоганом, ссоры с Сандерлендом… Там, где находилась Сара, бури были неизбежны.
Сидя в кресле, он слышал семейные ссоры. Резкий голос Сары, спорящей с дочерьми или выражающей презрение к внучкам. Казалось, только леди Ди не вызывала у Сары недовольства.
В конце весны 1722 года Джон почувствовал, что слабеет, и попытался скрыть это от Сары. Нежность его к жене не ослабла со времени первых встреч, и больше всего он беспокоился о будущем жены, так как понимал, что конец его близок. Понимал, что удерживает ее от еще больших безрассудств. Он восхищался ею, считал ее умной, но видел, что она создает неприятности для себя и для всех окружающих.
Что станется с нею, когда некому будет ее сдерживать? Дочери в состоянии помочь ей – если захотят. Но она ни за что не примет их помощи, и они не так уж любят ее, чтобы помогать.
Всякий раз, когда дочери приезжали проведать его, он заводил разговор об их матери, всеми силами старался открыть им глаза на ее добродетели.
– У вас лучшая на свете мать, – говорил он.
Мэри, более откровенная, чем сестра, ответила, что у них лучший на свете отец, и большего им не надо.
Их любовь радовала его, но он, если бы мог, перевел бы эту привязанность на Сару.
Герцог вздохнул. Дочери его силой воли почти не уступали своей матери, и он был уже не в силах пытаться их помирить.
Он сидел в кресле, слушая, как Сара обсуждает его состояние с Сэмюэлом Гартом, врачом, которого она уважала, или насмехается над доктором Мидом, чьи методы лечения считала бесполезными. Он узнал, что возник тревожный слух о том, будто Сара поддерживала Претендента. У нее всегда были враги. Это его беспокоило, но сильнее всего мучило сознание, что он тут ничего не может поделать.
Шел июнь, из окна в виндзорском доме герцог видел зеленый лес, слышал пение птиц. Все было такое свежее, обновленное, а он такой старый, усталый. Ему семьдесят два года. Неплохой возраст для человека, прожившего такую жизнь. Что-то подсказывало ему, что конец близок.
Сара обнаружила его лежащим на кровати и поняла: случилось худшее.
– Джон, любимый мой, – прошептала она.
Он взглянул на нее, язык ему не повиновался, но в глазах светилась преданность, пронесенная через всю жизнь.
– Что я буду делать без него? – негромко произнесла герцогиня.
И тут в ней пробудилась энергия. Послать за Гартом. Где этот глупый Мид? С герцогом опять случился удар.
Генриетта и Мэри ждали в прихожей. Сара вышла из комнаты больного.
– Никаких ссор у его смертного одра, – распорядилась она.
Упрашивать их герцог не мог, он быстро угасал. Дочери в последний раз простились с ним, и Сара вошла, чтобы до конца находиться подле него, как ему бы хотелось.
16 июня 1722 года великий герцог Мальборо скончался.
Тело его выставили для торжественного прощания в Мальборо-хаузе, а потом похоронили с воинскими почестями в Вестминстерском аббатстве.
Сара была благодарна за оказанные ему воинские почести и, вызывающе сверкая глазами, часто повторяла, что никто не заслуживал их больше, чем он. В душе она сознавала, что жизнь ее окончена, что могла значить для нее жизнь без него?
Весть о смерти Мальборо, придя в Лэнгли Марш, пробудила воспоминания о прошлом.
Дела Мальборо часто обсуждались в застольных беседах с гостями. Эбигейл развлекала общество, рассказывая о выходках Сары. Однако с годами они стали казаться скорее вымыслом, чем правдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53