Она насмехалась над Вильгельмом, называла его Голландским Недоноском, Калибаном, Чудовищем, но не могла не признать, что король он блестящий. Поставя перед собой цель, он стремился к ней с таким одушевлением, что неизменно добивался успеха; подобная энергия была неожиданной в столь хрупком теле. Сара была обеспокоена.
Чтобы снискать одобрение своим планам, Вильгельм поручил остроумному писателю Томасу д'Урфи сочинить несколько песен о возвращении мальчика, которого многие называли принцем Уэльским. Он никогда не забывал, какую роль сыграла старая ирландская песня «Лиллибуллеро» в ирландских битвах. Многие полагали, что она способствовала успеху не меньше, чем тактика Вильгельма. Тот век был очень восприимчив к слову. Перо одерживало верх над шпагой. Тех, кто умел поразить цель словом, требовалось привлекать на свою сторону, холить и ублажать. На улицах распевали:
Из нас, якобитов, кто мог бы представить! –
Воскликнула Джоан. – Наш добрый король
Явил свою милость теперь, завещая
Уэльскому принцу английский престол.
И раз не хотим мы войны,
То пить за Вильгельма должны.
Неудивительно, что Сара от злости скрежетала зубами. Если этот мальчишка вернется, положение Анны останется неизменным. И если он обратится в протестантство, кто станет противиться его восхождению на трон?
Однако ее страхи чудесным образом развеялись. Яков наотрез отказался отправлять любимого сына к Вильгельму.
Вильгельм с каждым днем становился все мрачнее, Сара – все радостнее.
– Отродье Стюартов! Это неслыханно! – восклицала она. – Голландец впал в детство и уже одной ногой стоит в могиле.
Все поражались, что Сару Черчилл не бросают в Тауэр. Она ежедневно позволяла себе не меньше двадцати крамольных высказываний. Король ненавидел ее, но боялся, что люди возмутятся, если он оскорбит Анну арестом ее лучшей подруги.
Сара стала слишком властной в обращении с Анной; но поскольку принцесса не возражала, все решили, что она принимает подругу такой, какая она есть. Однако Анна заметила, что ей нравилось разговаривать с Эбигейл Хилл, когда они бывали вдвоем. Оказалось, говорить самой приятнее, чем слушать, что она бывала вынуждена делать в обществе Сары. Эбигейл без настоятельной просьбы редко высказывала свое мнение, от которого, к тому же, не стоило отмахиваться. До чего же отрадно иметь возможность говорить так, будто размышляешь вслух, и слышать, как горничная вполголоса соглашается.
Эти монологи доставляли Анне все большее и большее удовольствие; она дожидалась часа, когда, оставшись наедине с Эбигейл, сможет спокойно порассуждать.
Узнав о смерти отца, Анна была рада поговорить с девушкой. Несдержанная Сара для этого не годилась, а у принцессы лежало такое бремя на совести, что требовалось перед кем-нибудь выговориться. Она оделась в траур, слегка всплакнула. Отец хотел, чтобы она уступила трон своему единокровному брату. Это огорчало ее; и хотя она не собиралась поверять свои истинные чувства горничной, ей хотелось побеседовать с девушкой; та никогда не пыталась проникнуть в ее сокровенные мысли или вынудить к какому-то признанию, о котором впоследствии можно пожалеть.
– Конечно, Хилл, – задумчиво произнесла Анна, – король приглашал сюда этого мальчика, но отец его не отпустил. Я не виню отца… ведь как жестоко Вильгельм с ним обошелся!
– Да, мадам, его нельзя винить.
– А раз он не приедет, престол наверняка достанется мне. И, надо полагать, скоро. На Вильгельма уже просто жалко смотреть… Астма у него, Хилл, просто ужасающая… то есть была б ужасающей, если б кто-то любил его, что совершенно… совершенно немыслимо. Понимаешь?
– Понимаю, мадам.
– Потом кровотечения… верховые прогулки становятся из-за них очень мучительными, зато они облегчают приступы удушья. Я не слышала, чтобы люди с кровохарканьем жили долго. А ты, Хилл?
– Ни разу, мадам.
– Однако он живет так уже много лет. Потом у него распухшие ноги. Очевидно, водянка. Доктор Рэдклифф уже поплатился за излишнюю откровенность по этому поводу. Только Вильгельм все живет. Но я знаю одно, Хилл: жить он будет не вечно, а после его смерти… тот мальчишка-католик – во Франции… трон достанется мне. Твоя госпожа станет королевой Англии. Я об этом часто думаю. Иногда боюсь, что не смогу быть хорошей королевой, потому что, к сожалению, не особенно умна. Мне очень хотелось иметь детей. Видимо, по натуре я прежде всего мать. Не могу передать тебе, Хилл, хоть ты и понимаешь меня, как никто… но все равно не поймешь, как тяжела утрата моего мальчика. Если бы все мои дети выжили, я была бы необычайно счастлива с такой большой семьей. Принц говорит, у нас еще могут быть дети. Он был бы добрым отцом. Это очень любезный, покладистый человек. И не верь тем, кто станет это отрицать. Однако временами я думаю, что раз Бог не дает мне детей, у Него есть на то причина. Вчера вечером я поняла, Хилл, что мне предначертано стать матерью своему народу. Слыша приветственные возгласы людей, я думаю, что они любят меня… больше, чем Вильгельма… хотя его они совершенно не любят. Больше, чем любили моего отца. Они видят во мне мать. Хилл, я хочу быть хорошей королевой.
– Вы будете ею, ваше высочество.
– Только, боюсь, знаний у меня маловато. Я ведь училась хуже Марии. Вечно придумывала отговорки. Зрение у меня, как ты знаешь, всегда было слабым, и я пользовалась этим, чтобы не учиться. Видимо, в детстве нас чересчур баловали. Надо было меня заставлять заниматься. Может, и сейчас еще не поздно?
– Говорят, никогда не поздно, мадам.
– Ты права, Хилл. Я немедленно начну готовиться. Примусь за историю, с этим предметом правитель должен быть знаком прежде всего. Завтра, Хилл, принеси мне книги по истории, я стану заниматься.
Эбигейл принесла. Однако Сара, увидев Анну за ними, презрительно фыркнула. Миссис Морли вовсе незачем утруждать себя. Мальборо обеспечат ее всеми нужными сведениями и советами.
Но Анна стояла на своем; прозанимавшись с неделю, она призналась Эбигейл, что все это очень скучно и вызывает у нее головную боль.
Нежные пальцы девушки, массируя лоб, приносили ей облегчение; и говорить было гораздо приятнее, чем читать.
– Иногда мне кажется, – размышляла вслух Анна, – что неразумно жить прошлым. Современные проблемы требуют современных решений. Как думаешь, Хилл, я права?
– Уверена, что правы, мадам.
– Тогда забери эти книги и принеси колоду карт. Да позови кого-нибудь мне в партнерши.
Вильгельм в задумчивости ехал по парку Буши на своем любимом Гнедом. В Лондон он выезжал лишь на заседания совета в Кенсингтонском дворце и всякий раз с удовольствием возвращался в Хэмптон. Иногда ему казалось, что жизнь в нем поддерживает лишь необходимость вести войну на материке. Временами он ощущал, что смерть очень близка. Чувствовал король себя уютно только в седле, легко дышал только за городом, но даже верховые прогулки стали утомлять его.
«Знает ли конь, что у него новый хозяин? – подумал Вильгельм. – Помнит ли человека, который раньше ездил на нем?» Гнедой принадлежал казненному за измену сэру Джону Фенвику, чье имущество было конфисковано. Самым ценным по описи оказался Гнедой, ставший любимым конем Вильгельма. Кони знают своих хозяев. Как воспринял Гнедой эту перемену? Подобные мысли редко посещали короля, это был человек здравого смысла. Однако в тот день он пребывал в задумчивости.
Фенвик был якобитом, заговорщиком, хотел поднять волнения и поднял их. В связи с ним упоминался Мальборо, и Вильгельм задавался вопросом, как глубоко был замешан граф в эту историю. Мальборо он не доверял, но не смел отправить его в изгнание.
Каким нелегким было его правление! Иногда Вильгельму казалось, что, останься он в Голландии, было б гораздо лучше. Ему вспоминались счастливые дни в родной стране, когда он успокоил Марию, обсуждал свои заботы с Элизабет Вильерс и планировал строительство прекрасных голландских дворцов. Голландцы любили своего правителя; они громко приветствовали его, когда он проезжал по улицам городов, и сравнивали с великом предком, Вильгельмом Молчаливым, спасшим их от жестокого испанца.
– Гнедой, почему я не довольствовался своим отечеством? – пробормотал король. Он часто обращался к коню, воображая, что животное ему сочувствует. – Зачем приехал в эту страну и стал ею править? Этого желания, Гнедой, я не смог подавить. Дело в том, что при моем рождении акушерка увидела три макушки, три венца, сказала она. Стал бы я иначе строить планы и заговоры, отнимать у Якова корону? У Марии такого желания не было. Как неохотно она приехала в Англию! Как защищала отца в те первые дни и как сердила меня! Если б не вера, что мне предназначено судьбой носить три короны, был бы я теперь в Голландии? Был бы счастливее, чем здесь?
Вильгельм этого не знал. Что такое счастье? Он никогда не считал, что люди имеют на него право. Это противоречило его кальвинистским воззрениям.
– Нет, Гнедой, так было предопределено. Наверняка. И разве это не утешительная теория? Свершилось то, что должно было свершиться. А раз так, мне не в чем себя упрекнуть.
«Счастье, что это? – размышлял он. – Когда я бывал счастлив? С Элизабет? Но при ней всегда испытывал чувство вины. С близкими друзьями, Бентинком и Кеппелем? С Марией?»
– Нет, Гнедой, испытать счастья мне суждено не было. Пожалуй, я больше доволен жизнью во время одиноких верховых прогулок на тебе, чем в любое другое время.
Вильгельм свернул ко дворцу. Дворец был уже виден. К архитектуре этого великолепного здания он прибавил несколько голландских деталей. Хэмптон с каждым днем становился все более голландским.
– Вперед, Гнедой! – Конь перешел на галоп.
Больше Вильгельм не помнил ничего. Придя в себя, он узнал, что Гнедой угодил копытом в кротовую нору.
Он чувствовал сильную боль, и, когда к нему пришел врач, обнаружилось, что у него сломана ключица.
Король умирал. Король поправлялся. Пребывал в Хэмптоне. Пребывал в Кенсингтоне.
Якобиты радовались и пили за крота, прорывшего нору, в которую ступил королевский конь, что стало причиной падения Вильгельма – за Джентльмена В Черном Бархате.
«Он ехал на Гнедом, – шептались люди. – Это конь сэра Джона Фенвика». И вспоминали тот день, когда сэр Джон был обезглавлен на Тауэр-хилле.
Вильгельм приговорил сэра Джона к смерти, и любимый конь казненного свершил возмездие. Это казалось символичным.
Многие наносили визиты принцессе Анне. Те, кто недавно пренебрегал ею, спешили засвидетельствовать ей свое почтение. При ней находилась Сара Черчилл, она не могла покинуть свою дорогую подругу. Эбигейл Хилл была почти изгнана: Сара, естественно, не желала делить свою госпожу с какой-то горничной.
Однако Вильгельм поправлялся. Он объявил, что всего-навсего сломал ключицу и не останется в Хэмптоне, а поедет в Кенсингтон, ему необходимо присутствовать на заседании совета.
Билль о лишении имущественных и гражданских прав Якова Стюарта, так называемого принца Уэльского, составленный после того, как отец, Яков Стюарт, запретил ему ехать в Англию, чтобы стать усыновленным Вильгельмом, еще не был подписан. Вильгельм заявил, что его необходимо провести в жизнь, иначе мальчика могут провозгласить королем. Людовик Четырнадцатый, уже признавший его принцем Уэльским, определенно пожалует ему титул короля Якова Третьего.
Приехав в Кенсингтон, Вильгельм почувствовал себя очень скверно, вправленную в Хэмптоне ключицу пришлось вправлять снова. И это было не все. Удар при падении для изнуренного болезнями тела оказался слишком сильным.
Все же Вильгельм был твердо настроен подписать Билль. Но когда перед ним положили бумагу, его скрутила такая судорога, что он никак не мог поднести перо к документу. Якобиты объявили, что Бог не позволил ему подписать документ, лишающий прав принца Уэльского.
Однако многие не хотели признавать мальчика королем. Они хотели видеть королевой Анну. Она – дочь Якова Второго и убежденная протестантка.
Вильгельм умирал. На сей раз сомнений не могло быть. Его мало кто собирался оплакивать; все обращали взоры к Сент-Джеймскому дворцу, где принцесса Анна со своей подругой Сарой Черчилл ждали вести о том, что она стала королевой Англии.
КОРОЛЕВА АННА
Солнце в то мартовское утро сияло. Все министры потянулись в приемный зал Сент-Джеймского дворца, наперебой стремясь первыми поцеловать руку новой королеве и поклясться ей в верности.
Анна держалась величественно; она много лет ждала этого дня. Сара не отходила от нее; сдерживаемое ликование графини проявлялось в блеске глаз и резкости жестов. Ее радовало, что все видят, в каких отношениях с королевой находится Сара Черчилл.
Каким могуществом обладала графиня Мальборо! Анна, казалось, была околдована ею. Эбигейл, оттесненная Сарой на задний план, поражалась: неужели ее госпожа могла забыть те жестокие слова, которые невольно услышала. Обращение Анны с ее дорогой миссис Фримен было как всегда ласковым.
Но Эбигейл не верилось, что ласковость эта идет от души. Она хорошо изучила свою госпожу, а та история с перчатками представила Анне Сару в совершенно неожиданном свете. Внешне Анна ничем не показала, что обижена, что потрясена; но те, кто видел в новой королеве толстую, ленивую, добродушную, глуповатую женщину, которую легко одурачить, глубоко ошибались. Анна избегала ссор лишь потому, что не желала тратить на них свои скудные силы, а Сара Черчилл, прекрасно сознающая силу собственной личности, недооценивала всех остальных. Она считала, что сегодня может нагрубить королеве, а завтра всецело подчинить ее себе. Эбигейл сомневалась в этом. Однако, видя их вместе, невольно задумалась.
И обрадовалась. Девушка считала, что поняла королеву лучше, чем Сара – да и кто бы то ни было. И потому она, утешительница Анны после смерти Глостера, свидетельница непорядочности графини Мальборо, тихо держалась в тени, не желая привлекать к себе внимания. Ей казалось, что Анна с удовольствием ощущает ее присутствие в отдалении, что между ними даже существует нечто вроде заговора;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53