Знаете, что я подумала? То, что мы ее отпустили – ведь это же не просто идиотизм. Это очень характерный идиотизм.
– У нее пятнадцатый уровень! – помотал головой Полетаев.
– Это не значит, что кто-то не может отработать против нее.
– Кто?!
– Кто-то, – прошелестел Димочка. – Или что-то. Понял? Не понял – значит, дурак.
– Но Ксенькины отчеты…
– Откуда ты знаешь, что Ксенька действительно прошла в их структуре до конца? И знает все?
– Птиц, – очень медленно, очень холодно и тяжело произнесла Таисия, – не каркай…
И Димочка, посерев, опустился на стул, царапая губы наманикюренными ногтями. Глаза метнулись затравленно. Синий Птиц замотал головой, укусил пальцы, и шепотом, грязным матом послал самого себя.
– Или так, – печально заметила Таис. – Проще. Она отработала аутоагрессию. Тоже бывает…
Лилен слушала, и ее трясло. Так ее не трясло даже тогда, когда она выходила в туман из дома мертвых – бледная пленка биопластика, точно тонкий полиэтилен, отцовское кресло с высокой спинкой, заставка на мониторе: цветы и солнце… даже тогда не было настолько плохо, а больше в ее жизни не случалось настоящих страха и горя.
Судорога отпустила, и в тот же миг стало холодно – на солнце, на припеке. Лилен ухватила себя на плечи, стуча зубами, озираясь, как потерянный котенок. «Зачем-зачем я со всем этим связалась? – отчаянно крикнула она мыслью. – Никакая я не злая женщина, я не нуктиха тридцатиметровая, не могу я мстить!..» Чувствовала, как откликается Дельта: «не плачь, названая дочь, маленькая мягкокожая женщина, нет постыдного в том, что ты ожидаешь помощи, для того и живут мужчины», – но драконья извечная безмятежность не подходила ей, как кровь другой группы. Лилен куда-то растеряла свою собственную, унаследованную от родителей. Мамина нервная устойчивость, отцовская сила, они за что-то покинули ее, и сиротливо стало, и зябко.
Север вздохнул. Притянул Лилен к себе. Спрятал в объятиях и поцеловал в макушку. Спокойно-спокойно, как будто так и надо.
…так – надо.

Чигракова, Этцер и Полетаев обсуждали, что делать. Птиц курил в стороне, прикрыв глаза, привалившись к колонне; вид у него был изможденный.
Шеверинский рассказывал. Обо всем. Быстро и непонятно. Лилен слушала не из желания понять, а потому, что говорил Север. Держа ее за руку. Успокаивая – интонациями, взглядом, тем, что просто был с ней.
Вот и гадай: настоящее это чувство, или чистая физиология?
Энергетик и амортизатор…
…Много сотен лет назад было сказано, что мысль материальна. Долгое время это считалось образным выражением. Каким именно образом материальна мысль, открывали несколько раз. В разные эпохи, разные ученые, на разных базах – физики, психотерапевты, ксенологи.
А потом закрывали обратно. По разным причинам.
Но если пару веков назад знание еще можно было оставить в стороне как чисто теоретическое, то биопластик и нукты – аргументы железные. Факт телепатии стало нельзя оспаривать. Но как он осуществляется? В каком диапазоне? Какие волны задействованы?..
Последним открытие сделал Сайрус Ривера на методологической базе ксенологии. Он рассмотрел собственную расу как чужих и обнаружил определенные закономерности.
– …уже четвертым открыл, – говорил Шеверинский, а взгляд его снова и снова улетал от лица Лилен туда, дальше, где коптил себе легкие ко всему индифферентный Васильев, только что певший жизнь девочке с двумя косами. – Или третьим. Есть сказка научная, что первым был Эйнштейн…
«Четвертым… – слово в голове вертелось и кувыркалось, как трехмерный объект в профессиональном видеоредакторе Макферсона. – Четверо…»
Эмиссары Райского Сада знают четверых живущих людей, способных воздействовать на события, нарушая закон причинности.
Один из них – Синий Птиц.
За которого Север волнуется сильнее, чем за нее.
Оказывается, так.
Это беспокоило Лилен гораздо больше, чем генетические предпосылки или механизм действий корректора с точки зрения физики. Она вообще гуманитарий. У нее другие проблемы… «Он же мерзкий. Он же издевается над ним, как только может!» – и Север, Володя, снова смотрит поверх ее плеча, щурясь и сжимая губы.
– Лет двадцать назад, когда открыли принцип действия анкайской техники, теория чуть было не пошла в массы, – почти скучно частил он. – Потому что понятней стала. Потому что ксенология простому человеку всяко понятней, чем теоретическая физика, он в ксенологию как в святое писание верит… Но не пошла.
Анкайи ощущают два времени: обычное и время-прим. И поэтому невооруженным глазом отличают сверхполноценника от нормального человека. Какая тут связь, от Лилен укрылось. Ах да: про закон причинности – тоже к этому… Еще Север говорил о видовой дифференциации, двух существующих гипотезах чего-то там, и так далее.
– Ладно, – Лилен честно пыталась не поджимать губы и не говорить обиженно, – я поняла, что ничего не поняла.
– Тьфу! – Север хлопнул себя по лбу, – бестолковый я. Надо было про науку потом, в спокойной обстановке. В общем, если совсем коротко, то ученики Риверы пошли разными путями…
…В его лаборатории значительно позже, через много лет после окончания войны, работал молодой ученый местер Ценкович. Которому вскоре предстояло эмигрировать на Терру-7. Стать там дипломатом, историком военной ксенологии, действующим военным ксенологом, консультантом командующего флотом Урала во время Второй космической и, наконец, министром и триумвиром.
Все это время он продолжал исследования.
Местер Ривера умер, так и не поняв, что сам был сверхполноценником. Он рассматривал только один, наиболее яркий тип подобной неординарности: тех, кого назвал «корректорами». Упускал из виду менее выдающиеся случаи. Сайрус Ривера, «амортизатор», просто не смог приложить к себе собственную теорию.
Местер Ценкович – смог.
Но он был психиатр и ксенолог, и во главу угла ученые Седьмой Терры поставили человека. Его способности и их биохимию. Эволюцию генома и психоэнергетики.
На Земле проблемой занимались физики, параллельно с освоением данных анкайи. Биологию эффекта сочли бесперспективным направлением. Р-излучение должно было стать подвластным человеческому разуму независимо от степени полноценности человека.
…в это время уже начиналось противостояние Земли и Урала.
На Седьмой Терре вырос Райский Сад.
Древняя Земля запустила проект «Скепсис».
– В общем, – закончил Север, глянув в сторону моря, в туманящийся сиреневый горизонт, – до сих пор считалось, что мы впереди.

Полетаев встал и пошел к Птицу.
Шеверинский дернулся.
Димочка глянул на удачливого соперника косо и безжизненно. Выбросил окурок с балкона. Лилен злорадно думала, что рядом с Солнцем, который размером с гималайского медведя и косая сажень в плечах, Синий Птиц выглядит девочка девочкой, только сисек нет.
– Дмитрий Алексеич, – тихо сказал Солнце. – Спасибо.
– За что? – сплюнул Птиц.
– За то, что Света жива.
Димочка уронил крашеную голову с видом пророчицы Кассандры: «я знал, а вы не верили».
– Она второй раз песню упустила? – печально спросил он. – Или первый? А я не пять и не десять упустил. Не благодари раньше времени.
Солнце помолчал.
– Ты поможешь?
Птиц выгнул белую бровь.
– Я же объяснял, – процедил он сквозь призрак улыбки. – Я эгоцентрик. Я собирался пойти со Светкой на свидание, и я на него пойду.
Полетаев сжал пальцами переносицу.
– Ясно, – и обернулся к Таисии. – Тась, я так понял: жужжалки их монтированы были на э-план – раз, и на «крысу» – два. Армейский камуфляж много энергии жрет, на обычную «крысу» поставить трудно…
– Поставили, – покачала головой Таис. – Иначе спутники засекли бы «крысу» над питомником.
…Здесь-то Лилен понимала, в чем дело. У первой красавицы университета и начинающей актрисы накопился какой-никакой опыт. Да и профессия психолога обязывала. Димочка, в отместку за свою Лену-Кнопку, пытается отнять у Кости его корректоршу. Которую тот воспринимает как маленькую сестренку и совсем не хочет доверять ненормальному Синему Птицу.
Кайман вызвал индексную страницу планетной Сети. Нашел карту полушария, приблизил вид.
– Ну что? – вполголоса сказал он. – Сыграем?

«Аутоагрессия», – думал Птиц. Он не склонен был умножать сущности сверх необходимости и принял версию Тройняшки. Тем более что на своей шкуре не раз испытывал эту подлость, которую подкидывает корректору его нестабильная психика.
Флейта разозлилась и ушла. Не поняв, на кого злилась. Огрызалась на Полетаева, а ненавидела в это время себя саму. И все: хватило. Если обычный человек долго и упорно будет думать, что все плохо и чем дальше, тем хуже – ему действительно станет хуже. Если то же самое будет думать корректор…
Есть же гипотеза, что не было никакого эволюционного скачка.
Психически неустойчивые, вечно в ссоре с собой, социопатичные, с букетом «профессиональных» болезней психосоматического генезиса, когда врачи не могут лечить, потому что не могут поставить диагноз, – корректоры попросту долго не жили.
Без всякого осознанного суицида.
В старину – рак. Совсем в древности – чахотка. И яма в сырой земле.
Иные оставались, коптили тихонько небо. Считали, что если по-настоящему чего-то хочешь, не нужно просить или суетиться – придет само. И им приходило, к мистическому изумлению ближних, у которых метод не действовал. «Если достаточно долго сидеть на берегу реки, однажды увидишь, как по ней проплывет труп твоего врага», – очень по-корректорски это звучит…
А остальные типы так называемой сверхполноценности не обнаружил даже Ривера, потому как не знал, что искать.
«Как по-вашему? – смеялась Ийка-инструкторша на практикуме, – могу я кого-нибудь сглазить? Позолоти ручку, алмазный мой!»
С чего ей приспичило уйти из Эрэс в координаторы? Человек был на своем месте…
«Самым черным образом, Ия Викторовна».
И так тоже. Идешь по улице усталый, невыспавшийся, злой на весь мир – и за тобой тянутся простуды и сердечные приступы, ошибки и неудачи, ссоры и разочарования незнакомых людей, которых ты на самом деле совсем не хотел… впрочем, это Алентипална умеет всем на свете желать добра.
Димочку побочные эффекты его бытия совершенно не беспокоили.
– Играем… – задумчиво протянул он.
Север приобнимал свою блондинку, хотя надобность в том уже отпала: девица Вольф, выбитая из колеи первым в жизни тяжелым опытом, уже пришла в себя и смотрела осмысленно. Насколько подобные ей девицы вообще способны. Сам Шеверинский был мрачен, спокоен и собран, романтические переживания явно отложил на потом, и Димочка позлорадствовал, встретив тяжелый взгляд драконьей царевны.
– Они вас видели, – напомнила Таисия.
Птиц пожал плечами. Скептически покривил рот.
– Разницы нет.
Секунду он колебался, какое задавать направление. На экраноплан? На «крысу», куда монтировалось все хитрое хозяйство Особого отдела? На Флейту Тихорецкую? По логике вещей, то, другое и третью должны были развести по разным точкам – в попытке сбить семитерран со следа.
Карта переливалась. Северный материк Терры-без-номера, напоминающий Евразию. Планета-близнец похожа на Древнюю Землю даже очертаниями материков.
– Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать. А кто прячется, тот сам себе злобный ёжик…
Собрание уставилось пятью парами совиных глаз. Даже дракон девицы Вольф что-то сказал на свой лад и постучал по полу хвостом. Усиленное внимание любого другого сбило бы, заставив сосредоточиться на задаче; райской птице нужна для волшебной песни отнюдь не концентрация – наоборот, легкомысленная беспечность. Когда дело серьезное, на что-то другое отвлекаются сознательно. Птиц вполне допускал, что легендарная Ифе Никас действительно пела песни.
Димочка внимания не боялся.
…Всего-то дела – ткнуть пальцем в карту.
Повезет.
Угодишь туда, куда заказывал.
Есть вероятность?
Есть.
Птиц стоял, подбоченившись, покусывал кончик пальца – задумчиво и жеманно. Смотрел сквозь ресницы. Откидывал голову, убирал за ухо пряди, залакированные до состояния перьев. Сиротка перестала стесняться и, глядя на него, откровенно кривила личико; остальные, лучше понимавшие, что делает Васильев, смотрели спокойно, и только нервозного ожидания в глазах не могли спрятать.
Что-то шло не так.
Может, другой материк?
Но ни машина, ни экраноплан за прошедшее время не смогли бы покинуть выведенной карты.
– Уменьшить масштаб, – протянул Димочка.
На дисплее светилось теперь мало не полушарие.
– Ну? – сдержанно поторопил Солнце.
Синий Птиц пытался понять, что чувствует. Уже понял. Перепроверял. Жутко и дико становилось; мысли метались в панике, подсовывая ошибочные варианты. Но Димочка мог упустить песню – ошибки он не позволял себе никогда.
Лицо Полетаева окаменело.
– Ее здесь нет, – прошептал Птиц, пряча беспомощность за равнодушием. – Нет.

Старик пил кофе, самый обычный эспрессо из слишком большой для эспрессо чашки. Второй старик смотрел на него и думал: то ли голограмма барахлит, то ли зрение… глаза всегда служили ему верно, регенерации не требовалось почти сто двадцать лет. И он, пожалуй, вовсе не станет ее делать: доживет с тем, что дано природой.
Он сидел на веранде, в густой тени. Все таяло в ней: прелестные вещицы, привезенные с Древней Земли, из мастерских, где работают так же, как тысячу лет назад… строгость стен и колонн, чистое тепло дерева, сумрачный холод камня. Как пусто безумие нынешней поры, как смешна наступающая дряхлость перед мимолетной красой, что возвращается вечно… Вечерний свет поил сад золотистой солнечной кровью, хмельной как вино.

Старцу печален
Свет закатного солнца.
Много ль осталось?

Местер Айлэнд опустил чашку, и она исчезла из поля записи.
– Болваны, – сварливо бросил он в сторону.
– Нет, Тярри, – мгновенно отозвался антагонист. – Ты сделал прекрасный выбор. Твои мальчики оказались слишком умны.
– Ты долбаный япошка, Ши-Ши, – почти с завистью процедил Айлэнд. – А я, косоглазый враг мой, хочу умереть в своей постели, желательно на упругой девке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67