– Мы боролись с нелегальной добычей квазицитов долго и безуспешно. Пресечь ее невозможно – значит, нужно держать под контролем. Ваша помощь неоценима.
Люнеманн отмечает это «мы». Губернатор Терры-3 – ставленник Урала, колония практически принадлежит корпорациям семитерран, но об этом не принято говорить вслух. Триумвир откровенен.
И Начальник отвечает откровенностью.
– Я считал, что контролирую ситуацию. Я ошибался.
Лицензия на браконьерство выдавалась группе «Шоган», проверенным и аккуратным специалистам. За ними стояли все те же «Фанкаделик» и Айлэнд Инк, но в этом случае Люнеманна более чем устраивало участие большой корпорации. Долговременные обязательства и ответственность. Айлэнд ценил свой нелегальный филиал и не пытался обвести Начальника вокруг пальца.
…а потом «Аткааласт» решил поиграть с х’манками.
Торговый флот «Фанкаделик» был атакован. Весь биопластик производства Порта перехватили и задержали – с целью взвинтить и без того заоблачную его цену.
Но цены не поднялись.
Продукция лабораторий Айлэнда была каплей в море нелегального пластика.
– Граждане Порта не могли действовать в обход лицензирования. Все проверено не один раз, а я имею основания доверять моим службам.
– То есть, – продолжает мысль Ценкович, – под прикрытием «Шоган» действует кто-то еще?
– Кто-то, не имеющий отношения к Порту.

Трапециевидная арка в конце аллеи отделана, точно кафелем, цельнолитыми золотыми плитами. Мелкие искры-блики, высеченные солнцем, дрожат над ними. Следуя плавным изгибам свода, узорной лентой тянутся письмена, предназначенные для любования, не для чтения. Под аркой раскинулась крупная мозаика, изображающая перспективу этой же аллеи так, как ее видят анкайи.
…и все же человеческий мир узнается – как квадрат в тессеракте.
У левой опоры арки стоит, скрестив на груди руки, Л’тхарна аи Р’харта.
Скользящий взгляд триумвира, брошенный на ррит, говорит Люнеманну, что Ценкович все знает, и, весьма вероятно, уже все обдумал.
– Боюсь, здесь нет места догадкам, – говорит тот. – Нашим службам я тоже имею основания доверять.
Люнеманн скептически кивает. Его аналитическая разведка не работает вхолостую.
– Альтернативные лицензии, местер Элия, выдают на Древней Земле.
Семитерранин усмехается.
– У нас и так достаточно поводов ее не любить.
– Местер Терадзава считает, что Земля не пойдет на мои условия, – меланхолично сообщает Люнеманн, глядя в небо над венцом арки.
– Они не признают ррит и не снимут оккупацию Кадары, – без лишней дипломатии соглашается Ценкович. – Дело здесь не в кемайле – выдать несколько хороших грантов, и через год будет эквивалент. Здесь – политика.
– Я бы скорее вспомнил об уголовной ответственности.
Семитерранин хохочет.
– Слишком аппетитное угощение, чтобы часто о нем вспоминать.
Люнеманн улыбается. Раскрытие некоторых тайн принесет Уралу огромную выгоду. Едва ли не всем высшим лицам Ареала придется уйти в отставку – и это в лучшем случае. Начнется новый раунд большой игры, перераздел сфер влияния. Кто знает, к чему он приведет…
Ценкович весело щурится.
Они обмениваются понимающими взглядами.
Л’тхарна шагает от арки. Он сейчас в ипостаси верховного вождя, и именно поэтому одет на человеческий манер. Охрана корсарского короля может щеголять воинской атрибутикой и наводить страх, но малейшая угроза в облике официального лица – и х’манки разом вспомнят, с кем они воевали в обе Космические. Силуэт облаченного в длинный плащ, невысокого для своей расы Л’тхарны похож на человеческий.
…Когда-то Рихард перепутал. В сумерках, глядя со спины.
Без доспехов. Без зажимов на косах и браслетов. Даже ожерелье вождя Л’тхарна оставил: символ растиражирован в культуре х’манков и вызывает неприязнь…
Это не горшее из унижений, которые ему выпадали.
Рихард думает, что если разразится долгожданный скандал, с Кадары действительно могут снять оккупацию. В конце концов, существует же Декларация прав разумных существ. Должны снять.
– Официальный представитель и верховный вождь расы ррит, – спокойно, почти равнодушно произносит он. – Л’тхарна аи Р’харта…
Ценкович, не колеблясь, протягивает руку.

Они продолжают прогулку. Беседа смягчается. Л’тхарна, чуть в стороне – сказываются годы работы – молчит, не вмешиваясь. Семитерранин не стал задавать рритскому вождю вопросов и выяснять степень его лояльности человеческой расе. Однако мера лояльности самого Ценковича Порту заместителя Начальника беспокоит.
Окрестности живописны донельзя. Вдали появляется группка анкайи в церемониальных облачениях – эттаин, чиновники высшего ранга. Люнеманн не выдерживает и снимает с запястья браслетник, ловя кадр.
Ценкович благодушно смеется.
– И были они смуглые и золотоглазые, – цитирует он, хотя ни смуглыми, ни золотоглазыми анкайи назвать нельзя. – Древняя фантастика порой чудное чтение…
– Кстати о фантастике, – улыбается Рихард. – Вы знаете, какие слухи о вас ходят?
– Мы их коллекционируем, – доверительно сообщает Ценкович.
Люнеманн в задумчивости вертит браслетник, ища ракурс для нового снимка.
– И насколько велика коллекция?
– Преизрядна.
– Евгеника? – предполагает корсар.
– Куда же без нее? Хотел бы я знать, как мы это успели за пятьдесят лет… но если нравится – пусть будет.
– Модификации генома?
– С подробнейшими разведданными, – кивает триумвир. – Даже результаты экспериментов, отчеты, с риском для жизни похищенные из лабораторий Урала. Мне и самому интересно, чего добилась наша наука, так что я ознакомился. И это было поучительно, доложу я вам.
Рихард приподнимает бровь в ожидании.
– Даже в специальной литературе не встречалось мне такого чистого шизоидного бреда, – мечтательно говорит Ценкович. – Не говоря уже о личной практике.
– Зато какова легенда! – усмехается Рихард.
– По литературному заказу на этот сюжет на Земле уже написано и распродано шесть романов, – разводит руками триумвир. – Один экранизируется.
Впечатленный Люнеманн хмыкает.
– И если в кране нет воды, – философствует Ценкович, – то в этом тоже мы виноваты. Что здесь можно сказать? Здесь можно только сесть и заплакать. Если наши молодые специалисты более компетентны, чем их молодые специалисты, значит, мы занимаемся жесткой евгеникой. Это даже не паранойя. Это просто зависть.
Они добрались до самой арки: еще пара шагов, и под ногами окажутся камни мозаики. Становится жарко, но оба человека облачены в биопластиковые костюмы, и вещество, повинуясь воле хозяев, корректирует температуру. Ветер стихает, на парк опускается послеполуденная дремота, и, кажется, вокруг угасает всякое движение.
Ноздри Л’тхарны вздрагивают, желтые глаза сужаются, зрачок тает в золотой лаве. Он поднимает голову, и…
Дрожь.
Свист.
Пуля уже в воздухе, х’манку от нее не уйти.
У Л’тхарны не остается времени думать.
…словно вернулись на миг старые, злые военные времена. Рывок гибкого мощного тела – удар – зверь и человек катятся, сплетенные, по камням, человека почти не видно, кажется, что сейчас ррит запустит клыки ему в горло, алая кровь зальет камни анкайского сада…
И звук выстрелов как нельзя лучше подходит к видению.
А потом человек в белом, как лебединое крыло, плаще, перекатывает неподвижного зверя на спину и тревожно склоняется над ним. Подползает, садится на подогнутые колени; осторожно поднимает голову ррит.
Черные веки разлепляются, приоткрывая кусочек помутневшего золота.
– Р-рйи… х-хар-рдх-х… – во всегда чистой речи начальника охраны прорезается дикий древний акцент. Кровь вытекает с обоих краев пасти, зеленовато-черно-коричневая маркая жидкость хлещет Люнеманну на брюки, безнадежно губя белейший, от лучшего кутюрье королевский костюм.
– Л’тхарна! – начальник Порта панически хватается за браслетник, сигнал тревоги по всем каналам и врача, врача, врача, немедленно! «Пули… – мечутся мысли, заставляя руки Люнеманна, спокойные руки пилота, дрожать, – сколько… в легких… позвоночник – цел ли позвоночник?!»
– Это… ерунда, – почти чисто выговаривает раненый и жутко кашляет. – Р-рйи-хар-рд… все в пор-рядхке…
– Когда врать научился? – остервенело выдыхает Люнеманн и сейчас же, сдавленно, – нет, я тебе умереть не дам…
Перстень с аметистом, перстень с бриллиантом: рука корсара оглаживает щеку Л’тхарны. Пальцев Люнеманна слабо касается язык ррит, и зрачки уходят под черные веки.
Рихард грязно ругается.

Семитерранин, прижавшийся к опоре под аркой, рефлекторным движением поднимает к уху браслетник: ему пришел вызов.
– Элик, с тобой все в порядке? – тихо, по-русски спрашивает женский голос. – Какое-то у меня чувство нехорошее, уже десять минут как. Я уж на всякий случай… петь попробовала…
Ценкович молчит, закусив губу. Ассирийские глаза странно блестят.
– Элик? – тревожится в трубке женщина, – Эличка?!
– Спасибо, Тишенька, – шепчет он, – родная моя… уберегла.
– Что?
– Полный порядок, милая, – с прежней бодростью рапортует бородач. – Через полчаса буду.
– Дожидаюсь…
Медленно, глядя прямо перед собой, Элия Ценкович, министр и триумвир Седьмой Терры, складывает браслетник и замыкает на запястье. Так же медленно подходит к оцепеневшему Люнеманну.
– А ведь это не в вас стреляли, местер Рихард… – до странности мягко сообщает он, встречая дикий взгляд Начальника Порта.
– В кого? – беззвучно уточняет тот, зная ответ.
– В меня.

Глава седьмая. Заклятие крейсера

В адмиральском кабинете было просторно. С электронных обоев сиял летний день где-то у подножия гор – полная суточная запись. Солнце катилось по небу как положено, не дергаясь и не пятясь украдкой за облаками. Рядом порхали бабочки, и светлые пики то ли Альп, то ли Карпат сияли вдали.
Трехмерная голографическая карта медленно вращалась над рабочим столом.
«Mare nostrum».
«Наше море».
Человеческий космос. Невесть откуда взялись слова: «наше море» было еще до того, как анкайский термин «Лараат» перевели как «Ареал» и официально приняли «Ареал человечества» с анкайским же делением на «область сердца» и два «круга кровообращения».
Пилоты часто вворачивают морские словечки – правда, безбожно их перевирая. Может, и «море» отсюда же…
Маунг думал об этом, глядя на карту. Со времен академии он ни разу не имел дела с такими крупными и четкими. Включен тактический режим: только ключевые точки. Планеты земного типа, базы, перевалочные пункты. Тонкие золотые иголки – это флотилии и боевые группы, сами они находятся в «ушках» игл, а лучи указывают направление движения. Едва ли не одна шестнадцатая Галактики уместилась здесь в пару сотен объектов. В режиме полного представления все зальет елочная мишура, серебряный песок «немых», бесполезных звездных систем.
Ракетоноску принял в объятия мобильный док. Его огромное внутреннее пространство не было смысла продувать кислородом, во время ремонта возрастал риск разгерметизации, и экипаж временно перевели в жилые каюты на флагмане.
Старшего офицера «Миннесоты» вызывали отчитываться к командующему. Капитан Карреру избегнул этой участи самым скорбным из способов. Расследование длилось недолго. Выяснили, что в рубке капитан был жив, а в медотсек его принесли уже бездыханным. Допросили Лэнгсона, который в упор не мог понять, при чем тут он.
Отчеты с вырезанной колонии на KLJ, состояние единственного эвакуанта, запись сеанса связи с «Йиррма Ш’райрой», и обширный инфаркт в результате. Капитана убила война.
И погиб он достойно.
Бортинженер и ремонтники разбирались с собственным начальством: главным инженером флота и наблюдателями от конструкторских бюро.
…Что обсуждать с пилотами?
Маунг заподозрил неладное еще во время следственного эксперимента. Во-первых, необходимость такого эксперимента представлялась ему сомнительной. Он даже не знал, возбудили ли дело. Молодой следователь в ответ на этот естественный, с точки зрения Кхина, вопрос только буркнул что-то невнятное и уткнулся в планшет.
Патрику Маунг ничего не сказал. Патрик боялся следователя лично, хотя азиат был уверен, что за напарником не числится прегрешений. Ирландец был из людей, какие боятся отца, учителя, капеллана или полицейского просто так. Потому что они есть. Странно, но О’Доннелл не боялся христианского бога.
Впрочем, для этого он слишком твердо верил в «Миллениум Фалкон».

Оба пилота «Миннесоты» стояли перед рабочим столом адмирала Луговского в его кабинете, освещенном объемной картой космоса и динамической фотографией земных гор. Карпат. Татр. Аппалачей. Кхин, по чести сказать, не видел в своей жизни никаких. В деталях тактических карт он разбирался лучше, чем в земных пейзажах.
Вот самая яркая и толстая игла, летящая к Ррит Айар, Третьей Терре. Первый ударный флот. Вот Вторая Терра, пока принадлежащая врагу, пока – Ррит Иррьенкха. Вот редкие искры очерчивают полусферу – вторую линию обороны, эгиду «области сердца». Внутри полусферы, как в раковине, таится большая жемчужина, слишком большая и яркая для того, чтобы означать рядовой желтый карлик…
Это оно. Сердце.
Земля.
– Садитесь.
Не предложение – приказ. Главный ксенолог Первого флота, отдавший его, казался все так же захваченным созерцанием карты.
Пункт второй в списке подозрительного. Где адмирал? Почему советник ведет прием в его кабинете?
…Дома у Кхина подобную седину звали солью, перемешавшейся с перцем волос. Но кулинарные эпитеты как-то не прикладывались к этому человеку, возвышавшемуся, словно обелиск, среди иллюзорных гор.
Сайрус Ривера совершенно не походил на латиноамериканца. Длинное, лошадиное лицо, точно присыпанное бетонной крошкой, серые пустоватые глаза. Выцветший. Покрывшийся инеем. Неизвестно из каких соображений он был одет в штатское. Это не добавляло ему обаяния. Маунг подумал, что, должно быть, местер Ривера ждет адмирала Луговского. Мало ли по какой надобности командующий мог отлучиться и задержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67