Межпланетным? Но при чем здесь безвинные космические тела?
Международным – но что это за народы, где они, как именуют себя?
Межрегиональным, коли уж речь о частях одного Ареала?
Наконец, старейшее аналитическое издание жертвует краткостью ради точности формулировки, и сотрудники уважаемых новостных агентств пишут: «возрастает напряжение между центром и периферией».
Немедленно разгорается спор о том, что территориально Земля отнюдь не центр Ареала, что Ареал, созданный не колониальной экспансией, но войнами и аннексиями, имеет противоестественную структуру; что космические перевозки в этих условиях неудобны и слишком затратны, что никакие субсидии не покрывают убытков Промышленного союза; что официальному правительству Ареала место там, где это удобно галактическому бизнесу, а не массе землян, спонсируемой лишь из соображений принадлежности к родной расе…
Кипят страсти, и в споре культурных консерваторов с агрессорами-финансистами теряется малая деталь.
В союзники Терре-7 оказалась записана ВСЯ периферия Ареала.
ВСЕ колонии.

«Ныне я остался клинком непарным…» – вертится и вертится в голове. Взлетает и падает солнце, рвутся к зениту звездные корабли и, усталые, возвращаются наземь; идет время. Д’йирхва аххар Цмайши аи Т’нерхма восседает на месте вождя: страж, безмолвный и строгий.
Солнце Дикого Порта смотрит с небес.
Много лет назад пал в битве отец, великий военачальник Кадары. Шли годы; под непосильной тяжестью жизни сошла с ума мать. «Братья мои погибли, сестры мои изувечены голодом и не родят; нет у меня рода, нет соратника кроме тебя, клинок мой. Не преступай клятвы, не оставляй меня, Л’тхарна!» – так думает Д’йирхва и запрокидывает чеканное лицо, не размыкая век, черных, как у всех благородных кровью.
«Ныне я остался клинком непарным».
Эскши звонила ему с Анкай, и Д’йирхва говорил с женщиной, матерью детей своего «лезвия», долго – Люнеманн разрешил. Она, могучая, сама потерялась в страхах и искала поддержки: если не женской стойкости, то ярости воина причаститься, вкусить чужой силы.
Странный человек Л’тхарна. Не в таком воины древности обрели бы вождя и опору. Малорослый, слишком красивый, не любящий нападать первым, он носит двадцать девять кос, больше, чем любой из живущих – и он же прошел через все унижения, какие можно вообразить воину. Казалось, в нем нет мощи и твердости, а одно лишь терпение. Казалось, это они, соратники и советники – его защита.
Стоило потерять его – и стали они как растения, лишившиеся воды.
Долго ли петь ревнителям древней чести о чудах кровопролития и светочах гибели, чьи волосы обильно смачивались влагой жизни врагов? Им уже давно не хватает сил даже для состязаний друг с другом. Безумной матери вольно рычать о выродках – у Л’тхарны была честь, своя собственная, неведомая этим лишенным ума! Новая. Иная.
От этой мысли сердца мечутся в золотых тисках, и клыки прохватывают губы до крови.
Священными клинками его стали мысли, проникающие сквозь тьму. Он был как невидимая стена перед пламенем. Как броня, скованная из мудрых слов.
Странный человек.
Любимый.
Был?!
«Ныне я остался клинком непарным» – возвращается, вонзая лезвия между сердцами.
Вспыхивает дар памяти.
…Цмайши, мать, теперь лишившаяся рассудка, сама некогда была надежным щитом. Перед Второй войной, когда на верфях союзников-чийенкее вновь росли се-ренкхры и ймерх’аххары, когда молодые воины состязались за право командовать отрядами, за право оказаться на острие атаки, ворваться на борт корабля х’манков и отомстить ненавистным мягкопалым врагам, Цмайши была самодержицей: не старейшиной женщин, но Той, Что Всевластна – как изначальная Мать Ймерхши. Тогдашний верховный вождь бледнел перед нею. Это она, Цмайши, точно любимую дочь, взращивала войну; и уже виделось, как разгорается на горизонте свет победы – великой победы, что сотрет все бесчестие, выпавшее на долю человеческой расы.
Она любила сказание о Ш’райре. Как и теперь; но теперь громче звучат строки о дитяти ужаса, что принесет конец миру, и о вечном величии Ймерхши, что останется восседать молча, когда окончится время.
В ту пору сладки были слова о подвигах Ш’райры, мудрости учителя Х’йарны и доблести вождя богов Цйирхты.
И о Л’йартхе, парном клинке.

Ш’райра, смертерожденный, к обители Х’йарны подошел.
Он, Ш’райра, словно женщина огромен, исполнен мощи.
Убийца гордый, жесток как пустыня.
Он у врат Х’йарны молодого воина увидел.
Тот словно клинок строен, как сталь дорогу заступает.
«Кто ты, что к Х’йарне победителем войти хочешь?» – спрашивает.

…сказитель перемежает слова глухим рычанием; он стар и искусен, и эхо грозного клокота в глотках героев разносится по обширному дому Цмайши, затаиваясь в закоулках. Мужчины встряхивают косами, брякают зажимы, свидетельствующие о победах, холодок радости течет по хребтам: будет война, будет схватка! х’манки будут разбиты, месть охладит тысячи обожженных сердец.
…Не вернется никто.
Но пока бой впереди, он – надежда, он – грядущее чудо. Воины радостны и светлы. Не звезда Порта сияет над ними – Аххар, золотое солнце Кадары. Слава старых времен разносится над крышами родовых домов, улыбаются молодые женщины. Много новых героев будет зачато после победы.

Воин говорить не стал больше, засмеялся, лезвия выдернул.
Ш’райра, смертерожденный, зарычал грозно, в бой устремился.
Три дня сражались они, три ночи шла битва.
На четвертой заре утра Ш’райра пал на колени.
«Ты, должно быть, сам Ймерх Ц’йирхта, – так сказал он. –
Нет, кроме бога войны и бога смерти, в этом мире сильнейших».
Молодой воин тогда ответил:
«Имя мне Л’йартха аххар Тарши аи Х’йарна!»

Ш’райра, сын бога смерти, впервые потерпевший поражение, смотрит на Л’йартху.
Д’йирхва, как ни юн, уже знает, кто его отец. Во чреве величайшей из женщин зачат он Т’нерхмой, «парным лезвием», неразлучным спутником Р’харты, вождя людей. Он знает и то, что называли Р’харту подобным беспощадному Ш’райре, а отец был как Л’йартха, прекрасен, мудр и насмешлив.
Сказитель умолкает, прежде чем перейти к новой повести – о войне меж людьми и богами. Кто-то в стороне склоняется над экраном, проверяя, работает ли старая техника, идет ли запись. Цмайши довольна, зеленоватые глаза ее искрятся, и прекрасна она сейчас, точно юная женщина с первым выводком у сосцов. Имена ее дочерей Месть и Ярость, Война и Победа – славные, сладкие имена.
Д’йирхва смотрит на сына величайшего из людских вождей.
Грива Л’тхарны опускается ниже рукояток священных клинков; редкостный драгоценный цвет, оттенок артериальной крови, точно косы воина уже смочила влага чужой жизни. Черная кайма на веках… но не поймать взгляд. Глаза сына Р’харты опущены.
…Он ничем не отличался от прочих, так же надеялся на победу и месть, и Цмайши, видя в Л’тхарне отражение своего великого брата, ждала от него подвигов. Но тот миг…

Ш’райра поднимается. Ш’райра подходит к Л’йартхе.
Он тело друга на руки поднимает.
Он рычит, ревет, точно слова позабыв.
Ярость в его сердцах поселяется.
Ярость красная в левом сердце, ярость черная в правом.
В главном его сердце место одному горю.

Даже боги не могли одолеть Ш’райру в битве, но хитростью погубили они Л’йартху – и величайший из смертных сам пришел к ненавистному отцу, чтобы склониться смиренно, чтобы предложить собственную жизнь в обмен на жизнь друга.
Бог смерти отказал.

Ш’райра не обнажает клыков, когтей не выпускает.

Д’йирхва поводит ушами. Звенят серьги, подарок «второго лезвия». Они рано обменялись серьгами, рано украсили ножи новыми насечками, еще не узнав друг друга толком. Перед первой большой войной подростки торопятся жить. Старые воины посмеивались над ними…
«Ныне я остался клинком непарным».
Ар-ха!
Будь я великим героем, как Ш’райра, поднялся бы по склону горы Аххар-Аи, клинок мой, взял бы я бога смерти когтями за шкуру, швырнул бы его в стену, потребовал отступиться. Но высится Аххар-Аи на далекой Кадаре, а мы там никогда не были, Л’тхарна.
Сберегая твое место вождя, я сижу здесь на четырех, как древний воитель, и, словно ребенок, мечтаю о сказках.
Только так остается мечтать, клинок мой.
Вся высокая медицина закончилась у нас шестьдесят лет назад.

«Состояние стабильно критическое».
Люди с такими травмами не живут. Даже в биопластиковых костюмах.
Повреждены два сердца из трех, в том числе основное. Обширное внутреннее кровотечение. Осколки ребер в легких и печени, одна из пуль серьезно повредила позвоночник. Медики-люди, не заставшие военных времен, не могут поверить, что пациент жив.
Семитерранский врач, проанализировав снимки, нашел, что основное сердце можно прооперировать. Заставить работать снова. Но анестетиков нет, а операция на открытом сердце без наркоза – это слишком даже для ррит.
А саммит идет.
Начальник Дикого Порта потребовал встречи, сорвал с места высших лиц всех Ареалов Галактики. Мыслимо ли, чтобы такой человек был выбит из колеи очередным покушением? Даже если жертвой пал бывший начальник его охраны?
Немыслимо.

Земля отрицает причастность к покушению. Земля утверждает, что имела место подлая провокация уральских спецслужб. В ответ Кхин холодно представляет факты. Разгоряченные дипломаты заявляют, что «данные лаэкно» – наглая фальсификация, в которую не может поверить ни один здравомыслящий человек.
И в большую игру, как звездный истребитель в атмосферу, влетает Хейальтаэ Атк-Этлаэк Синна, глава седьмого высокого рода.
Объединенный Совет сворачивает дискуссию. Отмалчивается. Политическая организация, точно живое существо, чувствует, как в недрах ее начинается регресс: если немедленно не принять мер, не разработать новый план действий, то Совет Ареала превратится в то, чем был столетия назад – в Организацию Объединенных Наций Земли…
Мечутся стратегические консультанты, ломают головы политологи, у глав земных стран опускаются руки.
Генеральный секретарь Совета ложится в больницу.
Террам дан повод вновь покричать о суверенитете.
Где они, прежние времена, когда не говорилось «центр и периферия», когда Ареал состоял из двух кругов кровообращения и драгоценного сердца? Невозможно исторгнуть сердце из живого тела, но колониям свойственно рано или поздно получать независимость… и вот уже лояльные семитерранам журналисты напоминают, что история развивается по спирали, проводят параллели, пишут о Британской империи.
Растерянность и хаос достигают нужного уровня.
И перед носом испуганного дряхлого зверя триумвират опускает приманку.
…в настоящий момент история выглядит так: местер Ценкович, один из делегатов Седьмой Терры, совершал прогулку в обществе некоего человека и представителя некоей иной расы. Ведь Дикий Порт не прописан в реестрах, и как указывать в документах официально не существующих ррит?
Итак, покушались на жизнь семитерранина, а подозревать в организации этого акта можно только политическую Землю, с которой у колонии давние разногласия.
Но разногласия – еще не доказательство преступления, не так ли?
Несостоявшаяся жертва усмехается в бороду.
…Если принять, что местер Ценкович, представитель Урала, совершал прогулку в обществе Начальника Дикого Порта, расклад становится совершенно иным. У Начальника Порта может быть много врагов. В том числе не принадлежащих к Homo sapience. «Москит» был изготовлен на Порту? Прекрасно, еще одно доказательство. Разве почтеннейший местер Люнеманн не корсар? Разве знаменитое Право Порта можно назвать гуманистической Конституцией? Разве не было за годы его правления на Порту репрессий, официально заказанных убийств, произвольных конфискаций имущества?
Если законодатели Ареала человечества согласятся признать Порт субъектом межцивилизационного права, следствие пойдет в другом направлении.

Люнеманн просматривает письмо с пометкой особой важности.
Местер Терадзава не оставляет идеи разрушить его союз с Уралом. Он даже изменил обычному правилу – не помогать чужим службам безопасности. Информация, добытая его специалистами, показалась бы Рихарду любопытной… при других обстоятельствах. Сейчас нет сил. Он пролистывает страницу за страницей, скользит глазами по строчкам, желая хоть немного отвлечься. Люнеманну следует думать о политике, а не о состоянии здоровья рритского вождя; можно считать, что должностные обязанности выполняются.
В пальцах Рихарда зажат резной деревянный брелок, и крепкая рука, усиленная биопластиком, точно по собственной воле неторопливо и методично ломает дерево – уголки, выступы, щепы; крошка сыплется на пол.
Прочитанное не удивило. Даже не потому, что он душевно измотан. Он слыхивал о семитерранах много нелепых страшилок, и предполагал, что какие-то из них могут оказаться правдой. Значит, конкретно эти? Терадзава еще не выжил из ума, чтобы верить слухам или пытаться всучить ему дезинформацию. Что же, пусть эти…
Там, за стеной, при оптимальном температурном режиме, в лепестках гравитационной «ромашки» покоится тот, кому Люнеманн неоднократно обязан жизнью.
Да, он, Рихард, единственная надежда целой расы. Да, окончательное вымирание – не жупел, а вполне реальный вариант развития событий; через пару столетий столь же обстоятельного геноцида Кадара опустеет, а без покровительства Начальника исчезнет и колония на Порту.
О чем думал верховный вождь, заслоняя его собой?
Об этом.
Пусть.
Рихард и так в долгах по уши.
Медицинские программы довольно быстро удалось скорректировать под ррит: хотя бы полным отчетом о состоянии здоровья врачи располагают… Третья Терра принадлежит уральцам, свойства биопластика изучены ими как никем другим. Хирурга среди эскорта триумвиров, конечно, не нашлось, но зато нашелся мастер по работе с пластиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67