У него вместо своего теперь был искусственный глаз, и лицо носило следы пластических операций.
И еще одного неприятного человека я не хотел бы встретить на своем жизненном пути – так это служанку одной милой дамы, с которой мы какое-то время были близки. Тогда я по ее просьбе выполнял многотрудную, но приятную работу – помогал этой женщине стать матерью, а служанка, эта самая Лидия Петровна, которая стояла теперь рядом с Дмитриевым и испепеляла меня ненавидящим взглядом, оказывается, имела на свою госпожу нестандартные виды. С тех пор еще пару раз мы с ней встречались при довольно странных обстоятельствах, но мне удавалось увернуться от мести этой фурии…
Два здоровенных мужика, которые меня захватили, не торопясь, обшарили карманы и вытащили из пальто второй наган, который достался мне от революционеров. До «Браунинга» за поясом дело пока не дошло, мужики были исполнительны, но, похоже, туповаты. Это согревало надеждой, как и пристегнутый к руке стилет. Впрочем, пока «ловить» мне было нечего. Дмитриев целился мне в живот из американского револьвера системы «Бульдог» очень крупного калибра, а амбалы так крепко держали за руки, что предпринять что-либо в свою защиту было совершенно нереально.
– Рад, что вы узнали свою старую знакомую, – осклабился Дмитриев. – Это упростит наши переговоры.
– У нас с вами еще есть какие-то общие дела? – Удивленно спросил я. – По-моему, мы все давно решили. Единственно, что меня тревожит – это то, что вы все еще живы. Придется исправить упущение.
– Зря вы, Крылов, наглеете, – с насмешливой вежливостью сказал Дмитриев. – У вас теперь осталось всего два выхода. Если мы сразу договоримся, то я вас просто застрелю, если нет, то договариваться буду с тем, что от вас останется после того, как вы пообщаетесь с моей милой спутницей, которую вы называете Лидией Петровной, только тогда вы будете молить о смерти, но я вас не услышу…
– Выбор не богатый, но впечатляющий. И что вы, позвольте спросить, хотите от меня?
– То, что вам не принадлежит, саблю и ювелирные украшения, похищенные вами у моих добрых знакомых.
– Только и всего? Их, как вы видите, у меня с собой нет, так что в любом случае вам придется ждать сто с лишним лет, чтобы их заполучить, так куда нам торопиться? Лучше расскажите, как вам удалось выжить после моей гранаты и пенальти вашего помощника Вадима?
Я намерено тянул время, это была единственная возможность дождаться помощи. Вадим, о котором я вспомнил, был тот самый помощник Дмитриева, который на моих глазах добил того ударом ноги в висок.
Поэт не смог скрыть эмоций, ожег меня ненавидящим взглядом и едва удержался, чтобы не разворотить мне живот выстрелом из своего «Бульдога». Я даже увидал, как шевелится его палец на спусковом крючке.
– Вадим свое получил, – беря себя в руки, почти спокойным голосом ответил он, – скоро вы с ним встретитесь.
Я не стал настаивать на подробном рассказе о том, как он разошелся со своим помощником, спросил другое:
– Не скажете ли мне, который сейчас час? Петухи скоро закричат?
Дмитриев пропустил издевку мимо ушей и, глянув на наручные часы, ответил:
– Без четверти час, полночь далеко позади, так что решайтесь, какой вариант смерти выбираете. И не нужно напрасно надеяться, вам уже ничего не поможет.
Судя по времени, помощь действительно запаздывала. Илья Ильич обещал ее через полчаса, с того же времени, что мы расстались, прошел уже почти час.
Мне оставалось только одно – попробовать спровоцировать своих противников на активные действия и попытаться воспользоваться ненайденным ими оружием.
– Пожалуй, я выберу Лидию Петровну. Она хоть и мерзкая, кривоногая баба, но мне чем-то симпатична. Тем более, ею все пренебрегают и женщины и…
Договорить мне не удалось, Лидия Петровна, и так накаленная добела, завизжала и бросилась на меня с намереньем выдрать глаза. Я попытался увернуться, но она успела располосовать мне ногтями лицо от лба до подбородка.
– Уберите проклятую бабу! – закричал Поэт своим подручным. – Прекратить! Он мне нужен живым!
Охранники переключили внимание на женщину, и один из них, тот, что держал мою правую руку, оттолкнул ее плечом, но Лидия Петровна смогла увернуться и вновь вцепилась мне в лицо.
– Уйди, говорю! – закричал на нее охранник и опять попытался оттолкнуть от меня. Этой заминки и ослабления внимания оказалось достаточно, я стукнул его ногой по голени и вырвал руку. Не обращая внимания на рвущие кожу лица ногти разгневанной, визжащей фурии, я сумел вытащить стилет из ножен и пихнул его в бок своему фактическому спасителю. Длинный, узкий стилет без сопротивления ушел между ребер в его мощную грудную клетку. Гигант заревел дурным голосом, а я попытался ударить второго стража в горло, но менее для себя удачно. Его мощная рука так швырнула меня в сторону, что мой стилет выпал из ладони, я остался без оружия. Тут же грохнул выстрел. Падая, я успел вытащить из-за пояса «Браунинг» и, лежа боком на полу, ничего не видя от залившей глаза кровавой пелены, начал стрелять в ту сторону, где стоял Дмитриев.
Опять что-то грохнуло, в голове у меня взорвалась ослепительная, белая ракета, и я провалился в тихую, уютную черноту.

Глава 11

Я долго прятался от подстерегающей меня боли. Внешний мир все время вмешивался в мое подсознание, напоминая о своей неприглядной реальности, но я не поддавался и удерживал его за скорлупой своего защитного кокона. Даже когда меня тормошили, переворачивали, что-то делали с головой, я не поддавался и не пропускал внутрь себя никакой информации.
Сколько времени продолжалась такая «внутриутробная» жизнь, я не знал. Время – не та категория, которая меня интересовала. Потом свет все-таки проник сквозь неплотно зажмуренные веки, и я вынужден был подумать о том, как сильно и долго у меня болит голова.
– Ну, вот мы и приходим в себя, – сказал чей-то ласковый старческий голос.
Кто такие «мы», и куда они приходят, я не понял, Но попытался зацепиться за членораздельные слова и слегка приоткрыл глаза. Надо мной склонилось морщинистое лицо с козлиной бородкой, в пенсне на вислом красном носу.
– Вот мы и глазки открыли, – сказали улыбающиеся губы, и я догадался, что речь идет, собственно, обо мне.
– Где я, и что со мной? – попытался спросить я, но слова не складывались в звуки и, вместо них, произнеслось, что-то нечленораздельное.
Однако, старичок догадался, что я пытаюсь узнать и, продолжая улыбаться, объяснил:
– Нас немножко ранили, но все худшее позади, мы скоро пойдем на поправку!
– Ранило? – переспросил я. Получилось это более удачно, чем в прошлый раз, во всяком случае, я сам понял, что произнес.
– Лежите, голубчик, и ни о чем не думайте, скоро вам станет легче, – ласково сказал старичок. – И постарайтесь заснуть.
Я постарался и заснул. Проснулся, когда в комнате было темно, и на столе слабо горела керосиновая лампа. Голова трещала, ныло плечо, и даже простое движение вызывало во всем теле острую боль. Я вспомнил, что «немножко» ранен, только не мог вспомнить, куда. В комнате никого не было, и мне не стыдно было стонать. Лежать и просто так терпеть боль было глупо, и я начал думать, как бы облегчить свое положение. Сначала я попытался поднять правую руку, но она меня не послушалась, и я начал поднимать левую. Меня буквально пронизал болевой импульс, и я чуть не потерял сознание, но все-таки, смог удержаться в реальности. Отдохнув, я предпринял вторую попытку поднять левую руку, и дело пошло чуть успешнее. В конце концов, я даже смог увидеть свою ладонь. Правда на этом мои подвиги кончились, я опять уплыл то ли в сон, то ли в забытье.
Когда я снова утвердился на этом свете, в комнате по-прежнему тускло светила лампа, и никого рядом не было. Я опять начал манипуляции с левой рукой, сгибая и разгибая ее, и когда она стала меня немного слушаться, начал, превозмогая слабость и резкие болевые уколы, обследовать ей свое «бренное» тело. Повязки оказались на голове и правом плече. До ног я, понятное дело, рукой не добрался, только пошевелил пальцами ступни и слегка согнул их в коленях. Все вроде бы оказалось на месте, только отчаянно болело.
Понимая, в каком времени я нахожусь, рассчитывать на нормальные болеутоляющие средства не приходилось. В таких случаях, как мой, обычно использовался опиум, но я, никогда толком не сталкивался с наркотиками и, понятное дело, боялся последствий, связанных с привыканием. Оставалось одно – самолечение. Я уже многократно пробовал воздействовать на свой организм собственным биополем, но не в таком тяжелом клиническом случае. Однако, выхода у меня не было и, приложив действующую ладонь к голове, я сосредоточился на своих ранах. Вначале мне вроде бы стало легче, и я опять впал в забытье. Очередной раз очнулся, когда было уже совсем светло. В комнате хлопотала домоправительница: поправляла постель, подтыкала сползшее одеяло.
– Доброе утро, Анна Ивановна, – довольно бодро произнес я и даже попытался ей улыбнуться.
– Доброе, доброе, – приветливо ответила она, ласково улыбаясь. – Вот вы и на поправку пошли!
– А где Татьяна? – спросил я, впервые вспомнив о ее существовании и о том, что почему-то ее до сих пор не видел. – Да здесь, в доме, где же ей быть, – как мне показалось, немного уклончиво ответила домоправительница, – живехонька, здоровехонька.
Меня ее ответ удовлетворил, тем более, что в памяти крутилось что-то важное, о чем я непременно должен был спросить, но я не мог вспомнить, что. Что-то я упустил из того, что следовало узнать. Однако, ничего путного в голову не приходило, кроме того, что она опять раскалывается от боли.
– Скоро доктор придет, – между тем говорила добрая женщина. – Знатный доктор, уж такой ученый, страсть!
– Доктор – это старичок в пенсне?
– Старичок, да любому молодому пример подаст. Такой ученый!
Ученые, как и неученые, доктора меня не интересовали. Я по письмам Чехова вполне представлял себе уровень медицинских знаний начала двадцатого века, чтобы ожидать реальной помощи от эскулапа с деревянным стетоскопом. Судя по тому, что творилось у меня с головой, мне нужен был не универсальный земский лекарь, а нейрохирург.
– Пойду, дам знать Илье Ильичу, что вы проснулись, – сказала Анна Ивановна, окончив уборку комнаты.
Мне хотелось скорее остаться одному, и я не стал ее удерживать. Как только женщина ушла, я опять подтянул здоровую руку к голове и продолжил самолечение. Теперь дело пошло успешнее и, хотя спустя минуту я уже обессилел, но больше сознание не потерял. В голове стало немного светлее, и я, наконец, вспомнил, что со мною произошло, и почему я лежу в таком разобранном виде.
Предположить, что меня тогда же и ранили, было несложно. Теперь было даже ясно, куда: в голову и плечо. Я начал воссоздавать в памяти детали того злосчастного вечера и догадался, о чем хотел и не смог спросить Анну Ивановну – что стало с Гутмахером и Ольгой.
Следующая попытка лечения прошла еще успешнее, чем предыдущая, но отняла столько сил, что я уснул. Сколько времени продолжался бредовый, полный ярких образов сон, не знаю, разбудил меня приход давешнего старичка-доктора.
– Ну-с, как мы себя чувствуем? – терапевтически бодрым голосом спросил он.
– Спасибо, доктор, хорошо, – смог вполне членораздельно ответить я. – Меня сильно зацепило?
Доктор посмотрел совершенно остолбенелыми глазами. И долго жевал губы, прежде чем ответил:
– Изрядно… А вы уже можете говорить?
– Могу, – признался я. – Мне нужно в туалет.
– Господь с вами, батенька, какой туалет, судно, только судно! Вам нельзя двигаться. Вот сейчас сделаем вам перевязочку и посмотрим, нет ли воспаления.
– Я сяду, так вам будет удобнее, – бравируя состоянием здоровья, сказал я и с большим напрягом, превозмогая опять ставшую резкой боль, сел на постели. После чего попросил: – Подложите, пожалуйста, мне за спину подушку.
Доктор суетливо бросился меня устраивать, не переставая бормотать:
– Невероятно! Невероятно! Никогда бы не подумал! В таком состоянии!…
Когда я устроился, боль опять отступила, а доктор начал быстро и ловко разбинтовывать мне голову. Как всегда, бинты присохли к ране, но старичок снял их очень профессионально.
– Невероятно! – опять завел он свой рефрен. – Это просто невероятно! Я такого еще не встречал!
– Мне можно встать в туалет? – повторил я, ибо нужда в этом была уже просто крайняя.
– Я думаю, что нельзя, хотя впрочем, если вы… если вам… то почему бы и нет? Я вам помогу…
Когда я, честно говоря, с превеликим трудом, весь в холодном поту доковылял из туалета до кровати, доктор был в полном восторге от своего исключительно успешного лечения.
– Это невероятно! – опять сообщил он мне. – Я не верю собственным глазам.
Мне было не до его высказываний, я прикрыл глаза и немедленно заснул. Когда я опять проснулся, то в комнате находилось целое общество во главе с хозяином.
– Аарон Моисеевич, как вы? – первым делом спросил я улыбающегося Гутмахера.
– Отлично, ждем, когда вы выздоровеете, – ответил он. – Я всем говорил, что переварить пулю для вас не проблема. Как у вас с головой?
– Вроде, ничего, – ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям. – Побаливает, но умеренно. Что с Лидией Петровной? Чем вообще все кончилось?
– Об этом прискорбном событии ни слова! – решительно заявил доктор. – Вам категорически нельзя волноваться!
– Но если я ничего не узнаю, то это будет волновать меня еще больше.
– Все в порядке, – вмешался в разговор Илья Ильич. – Есть сложности, но небольшие. К тому времени, когда вы выздоровеете, все уже положительно разрешится.
– А где Таня, почему ее нет?
Мне показалось, что возникла неловкая пауза, которую прервал опять же Илья Ильич:
– С Татьяной Кирилловной все в порядке. Она в доме. Мы не хотели доставлять вам лишние волнения… Если вы не против, то мы дадим вам возможность отдохнуть. Когда доктор рассказал, что вам стало лучше, мы не могли отказать себе в удовольствии навестить вас и своими глазами убедиться, что вы идете на поправку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38