При осмотре «достопримечательностей» присутствовали обе революционерки: народница и социал-демократка, и мы с хозяйкой чемодана. Софья Аркадьевна, вероятно, смущенная моим присутствием, как потомка мужского рода, с нами в гостиную не пошла.
Через несколько минут большой обеденный стол, покрытый лиловой бархатной скатертью, был завален совершенно отпадными тряпками. Для меня все это великолепие благодаря телевизионной рекламе было не в диковину и удивляло только то, каким образом весь этот арсенал попал к Ольге. Чтобы накупить столько белья, нужно было, по крайней мере, весьма значительное свободное время, которого у моей «кузины» перед отбытием в прошлое не было.
Осмотр начался, как театральное шоу. Ольга была просто великолепна в своей неприкрытой гордости за наш просвещенный век. Владелица всех этих сокровищ смаковала каждую вещицу, показывая и попутно разъясняя ее назначение. Невесомая, прозрачная амуниция женской привлекательности произвела на Александру Михайловну завораживающее действие. Глаза ее загадочно мерцали, и она, как бы невзначай, кончиками пальцев принялась перебирать атрибуты женской неотразимости.
– Нравится? – поинтересовалась Ольга, победно оглядывая на свое богатство. – Хочешь что-нибудь померить?
– А это удобно? – поинтересовалась видная социал-демократка, у которой дрогнули веки и чувственно расширились ноздри. – Тем более, что мы не одни! – При этом она покосилась в мою сторону.
– А что неудобного? – деланно удивилась Оля, глядя на меня лукавым глазом. – Вы же революционерки! Как Леша говорит – эмансипе! Да чего здесь такого? Когда мы будем переодеваться, Алексей отвернется.
Услышать термин «эмансипе» из уст Ольги было круто, но еще круче оказалось наблюдать за реакцией передового женского отряда начала двадцатого века на такое сомнительное и для наших дней предложение – мерить белье перед посторонним мужчиной. Он, этот отряд, в первую минуту растерялся и не нашелся, что ответить. Между тем моя современница с полной непосредственностью, даже забыв попросить меня отвернуться, лихо сбросила с себя верхнюю одежду и осталась в одном белье.
– Ну, как вам нравится? – скромно потупив глазки, поинтересовалась она и, покачивая бедрами, в манере топ-модели прошлась по гостиной.
В прозрачном белье, где надо подбритая и уверенная в своих достоинствах Ольга, бесспорно, выглядела классно. Обе революционерки заворожено и растерянно смотрели на нее во все глаза, не забывая про мое молчаливое присутствие.
– Ну, че, девки, кто рискнет померить? – поинтересовалась наша раскованная современница и опять насмешливо улыбнулась.
– Простите, мне нужно уйти, – сдавленным голосом сообщила народница и, не поднимая глаз, неприлично быстро выскочила из комнаты.
– Вот тебе и эмансипация! – засмеялась ей вслед Ольга. – Мужика испугалась! Ты, Шур, тоже куда-нибудь спешишь? – добавила она, нахально глядя на социал-демократку.
Александра Михайловна скользнула в мою сторону задумчивым взглядом и, облизнув кончиком языка губы, ответила глухим голосом:
– Нет, я не спешу.
Потом добавила, обращаясь ко мне:
– Вы, надеюсь, не будете смотреть, как я переодеваюсь?
– Конечно, если вас это смущает, – сказал я небрежным тоном, подражая в нахальстве Ольге. – Если вы хотите, то я отвернусь.
Процесс примерки дамского белья меня, как думаю, и любого нормального мужчину, очень заинтересовал, и оставлять такую интересную компанию мне, понятное дело, не хотелось. Я прошел в конец гостиной и сел в кресло спиной к дамам так, чтобы можно было, слегка отклонившись в сторону, увидеть то, что будет происходить, хотя бы отраженным в застекленной картинной раме.
Александра Михайловна, по-моему, тотчас забыла о моем присутствии, она сосредоточенно склонила голову и принялась разбирать разложенные на столе вещи. Они с Ольгой были одного роста, но революционерка была немного полнее.
– А это что такое? – спросила Коллонтай, взяв в руки мини-юбку.
. – Юбка, – удивленно ответила Ольга.
– Такая короткая, – в свою очередь, удивилась Александра Михайловна, прикладывая одежду к бедрам. – Это что-нибудь интимное?
– Нет, обычная юбка, такие носят все, у кого есть ноги. Да ты примерь, сама увидишь.
Коллонтай не спешила, было заметно, что ей неловко начинать раздеваться, и она оттягивает решительный момент. Однако, отказаться от рискованного эксперимента из-за престижа революции Коллонтай не решалась. Наконец, она окончила рассматривать мини-юбку, положила ее на место и начала, не спеша, расстегивать пуговицы на блузе.
Я отвел взгляд от картины и откинулся в кресле. За моей спиной заманчиво шелестела одежда и тихо переговаривались женщины. Не выдержав неизвестности, я искоса глянул в отражение – революционерка уже освободилась от верхнего платья и начала расшнуровывать лиф. Внизу на ней были надеты пышные панталоны до колен с оборочками и кружевами. Подробностей в импровизированном зеркале было не разглядеть, и я опять умерил неприличное любопытство.
– А можно я померю? – раздался голос Ольги. – Это же супер!
Коллонтай ей что-то ответила и через минуту возни и смеха Ольга окликнула меня:
– Леш, глянь, ты такого еще не видел.
Я не заставил себя упрашивать и тут же обернулся, Ольга напялила на себя кружевные панталоны и крутилась посредине комнаты, а у стола, боком ко мне, стояла голая революционерка. Она со смутной улыбкой смотрела на танцующую девушку и не сразу заметила, что я смотрю не только на Ольгу, но и на нее.
Пожалуй, ситуация для начала двадцатого века создалась слишком крутая, но я постарался сгладить ее спокойным, будничным выражением лица, как будто каждый день видел раздевающихся перед собой женщин.
– Очень мило, – сказал я Коллонтай, – Ольге ваше белье идет.
После этого, как ни в чем ни бывало, отвернулся, не дав ей времени отреагировать.
Надо сказать, что обнаженная революционерка была из себя очень даже ничего. Может быть, для нашего времени формы у нее были немного тяжеловаты, но это опять-таки, на чей вкус. Во всяком случае, сказать, что «ее мало», я бы не решился, как и то, что «ее слишком много», Теперь, когда наш «зрительный контакт» состоялся, я без прежнего неудобства уперся взглядом в картину, наблюдая, как Александра Михайловна прилаживала на себе белье незнакомой конструкции. Ольга, все еще оставаясь в панталонах, помогала ей застегивать лифчик. Белье конца XX века революционерку потрясло. Она, больше не обращая на меня внимания, надевала то боди, то бюстье, поднимающий грудь, то «Анжелику», собирающую груди «в кучку».
– А это можно надеть? – негромко спросила Коллонтай, указывая на заинтересовавшую ее мини-юбку.
К сожалению, про меня дамы больше не вспомнили и не пригласили полюбоваться надетым бельем. Пришлось удовлетвориться их неясным отражением. Юбка была Александре Михайловне мала, но желание прикинуть на себя одежду будущего пересилило неудобство и совместными усилиями дамы ее таки натянули. После этого и роскошная грудь скрылась под каким-то топиком: Коллонтай превратилась в нормальную современную девушку. Единственной дисгармонией была пышная прическа с тяжелым узлом волос на затылке. В наше время таких причесок не встретишь.
– Леш, можешь посмотреть, – оповестила меня Ольга.
Я встал и прошел в середину комнаты. Александра Михайловна была явно смущена, на ее щеках выступил румянец, и она старалась не встречаться со мной взглядом.
– Знаете, Александра Михайловна, одежда будущего вам идет, – вполне искренне сказал я. – У вас красивые ноги!
Невинный комплемент, который не вызвал бы никакой реакции у наших современниц, заставил запылать щеки революционерки. Женщины девятнадцатого века, носившие глубокие декольте, показывать ноги не привыкли.
– Вы находите, – только и нашлась она что сказать. – Неужели в таком виде женщины будут ходить по улицам?!
– Если у них красивые ноги, или они хотя бы думают, что они у них красивые, то будут, – ответил я.
– Ну, ладно, Леш, полюбовался, и хватит, – вмешалась в разговор Ольга. – Ты нам мешаешь.
Мне не оставалось ничего другого, как оставить женщин наедине. Я решил, было, примкнуть к мужской компании, продолжавшей заседать в диванной комнате, но оказалось, что пока я читал и любовался прекрасными дамами, оба пожилых джентльмена уже успели солидно набраться ликерами. Разговор их стал более оживленным, но менее вразумительным. Теперь они нашли общую точку соприкосновения и в два голоса ругали террористов-революционеров, дестабилизирующих русское общество.
Я тоже был против индивидуального и, тем более, публичного террора, но не против давления на власти со стороны левого спектра социума. В конце концов, если бы люди не боролись за свои права, мы бы до сих пор жили в рабовладельческом обществе. Это я и попытался сказать, но услышан не был. Александр Иванович для того, чтобы принять мою точку зрения, был слишком консервативен, а Аарон Моисеевич слишком пьян.
Однако, Александр Иванович, как представитель старшего поколения, не смог отказать себе в удовольствии поделиться своими глубокими наблюдениями по поводу правильного подхода к решению социальных задач:
– Когда я был молод, – сообщил он, – нам и в голову не приходило касаться каких-нибудь политических или социальных текущих дел, мы занимались только учебою. Для правильного и глубокого обсуждения таких общественных вопросов нужно быть человеком уже практическим, нужно много видеть, много знать, многое самому испытать. Иначе это будет обычный дилетантизм и профанация. Молодому человеку нужно многое испытать на практике, чтобы правильно и не односторонне судить о направлении и руководстве властей, а где же возможность этого правильного суждения, когда не выработано еще собственное миросозерцание, когда не приобретена еще твердая научная подготовка!
Я пожалел, что с нами нет стенографистки записать такие правильные и глубокие мысли,
– Абсолютно с вами согласен, – подтвердил позицию царского генерала пьяный профессор Гутмахер. – Учиться они толком не хотят, а «Мерседесы» им подавай. Вы знаете, что вот этот ваш потомок не уважает отечественные автомобили? Вы бы слышали, как он недавно ругал «Москвич»!
– И я о том же! – перебил его Александр Иванович. – Необходимо дорожить золотыми годами молодости для выработки в себе чистого, высокого идеала! Нелицеприятное отношение к правде, пример, который можно найти только в науке, в ее правде, в ее нелицеприятных приговорах!
Я еще минут пять послушал этот благостный, назидательный бред и ушел из комнаты, не прощаясь, по-английски.
Дело шло к вечеру, на улице уже давно стемнело, а о предстоящем и желанном ужине пока никто не поминал. Софья Аркадьевна с дочерью, как удалось выведать у слуги Максима, секретничали в Натальиной комнате, а двери в малую гостиную были по-прежнему плотно прикрыты. Я без дела послонялся по дому, еще раз с заинтересованной внимательностью рассмотрел портреты предков, висевшие в зале и, набравшись смелости, отправился охмурять социал-демократку.
На мой стук дверь открыла Ольга, посмотрела на меня наглыми, смеющимися глазами и разрешила войти. Александра Михайловна была одета в тесное, облегающее вечернее платье, как я догадался, на голое тело. Мой приход ее нимало не смутил, ей было не до мужиков: она в этот момент крутилась перед зеркалом, пытаясь в свете двух керосиновых ламп лучше себя рассмотреть.
– Как вам нравится это платье? – спросила она меня без революционной принципиальности, обычным женским голосом.
– Очень нравится, – честно ответил я. – Вам оно удивительно идет.
– Господи, какие красивые вещи! Как бы мне хотелось такое носить! А ткани, разве у нас есть такие ткани! – в превосходных степенях почти запричитала она.
– Зато у вас тут все натуральное, а у нас половина синтетики, – возразила Ольга.
– И главное, никто меня в этом не увидит. Софья Аркадьевна с Натальей с ума сойдут, если я перед ними покажусь в таком виде.
– А куда делся Арик? – поинтересовалась у меня Ольга.
– Пьянствует с генералом в диванной, – ответил я.
– Нет, ну что вы, мужики, за люди! – возмутилась она. – Не успеешь на минуту оставить без присмотра, как тут же что-нибудь выкинете. И сильно надрались?
– Есть маленько. Учат молодежь жить.
– Шур, ты тут с Лешей сама разберись, а я пойду их разгоню. Ему же пить нельзя ни грамма!
Не успели мы с Александрой Михайловной возразить, как верная подруга начинающего алкоголика выскочила из комнаты. Между нами должна была наступить смущающая пауза, но я ее предотвратил и взял быка за рога:
– А вы брючный костюм еще не мерили? – самым невинным тоном спросил я Коллонтай. – Вам должно очень пойти. В наше время половина женщин носит брюки.
– Я боюсь сама не справиться, – растеряно ответила Александра Михайловна, – лучше будет подождать Ольгу.
Мне такой вариант показался неинтересным, и я предложил:
– Я вам с удовольствием помогу.
– Ну что вы, вам это будет неприятно!
– О чем вы говорите, напротив, любоваться вами – наслаждение, я никогда еще не видел таких красивых женщин! – нагло соврал я. – Позвольте, я расстегну у вас на спине молнию.
– А почему, собственно, эти застежки называются молниями? – поинтересовалась Александра Михайловна, пока я тянул колечко.
Ответить я не успел, расстегнутое до самого низа платье разошлось на спине. Я, помогая его снять, просунул руки ей под мышки и случайно мне в ладони попали две горячие груди с набухшими, твердыми сосками. Мы оба замерли, так, как будто ничего не случилось, а потом я, как бы машинально, начал пальцами ласкать нежную кожу. Коллонтай прижалась ко мне голой спиной и закинула назад голову. Я наклонился и поцеловал ее жаркие, сухие губы. Она оттолкнула меня, высвободилась, потом повернулась ко мне лицом и охватила шею руками. Я прижал ее к себе и снова впился в ее полуоткрытый рот. Нас обоих начала бить нервная дрожь. Не выпуская отвечающих губ, я гладил ее спину.
– Только не здесь, – хриплым шепотом сказала она, решительно от меня отстраняясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38