мучился сам и мешал естественному развитию любовных отношений.
И вновь профессор нашел способ решить проблему: предложил мне отправиться в прошлое. На такой случай у него оказалась припасена, ни много, ни мало, собственная «машина времени». К сожалению, мощность его агрегата ограничивалась возможностью перемещать предметы не более, чем на сто двадцать лет. Мне же нужно было попасть в начало девятнадцатого века, чтобы встретиться с женой. Однако, выбирать не приходилось: или продолжать слушать страстные стоны любвеобильной Ольги, или оказаться в любом другом месте и в другом времени.
Я выбрал 1901 год. Почему именно этот? Во-первых, я хотел познакомиться с писателем Чеховым, во-вторых, это было время, когда Россия худо-бедно начинала превращаться в цивилизованное, развитое государство. Революциями, коммунами и прочим экстримом я уже наелся, и хотелось чего-нибудь спокойного.
И, судя по тому, что я в этот момент не сидел за общим столом с Ольгой и Гутмахером, а трясся связанный по рукам и ногам на крестьянской телеге, перемещение удалось…
– Эй, братец, – позвал я невидимого возницу, – куда это мы едем?
Что-то темное нависло надо мной и дохнуло луковым перегаром.
– Куды надо, туды и едем, – проговорил нарочито грозным голосом возница. – Ишь ты, по-нашему заговорил! – добавил он много громче, чем ответил мне, вероятно, чтобы дать кому-то знать, что я очнулся.
Мысли у меня в голове начали постепенно проясняться, и я смог додуматься до того, что со мной могло произойти: машина Гутмахера сработала и, преодолевая временной барьер, я потерял сознание. Что случилось дальше, нетрудно было догадаться. Видимо, пока я находился без сознания, на меня наткнулись крестьяне, подобрали и теперь везут неведомо куда, скорее всего, сдавать начальству.
Поняв, откуда растут ноги, я успокоился. С документами у меня все было в порядке, верхняя одежда соответствовала эпохе, а выкручиваться из таких незначительных передряг я давно научился.
– Ты зачем меня связал? – опять окликнул я возницу. – Смотри, начальство тебя за самоуправство не похвалит! Это что еще за мода такая христиан веревками вязать! За это отвечать придется!
– Ну, ты у меня еще побалуй! – сердито сказал ямщик непонятно кому: мне или лошади.
– Чего там, Еремей? – послышался чей-то далекий басок. – Никак, варнак бунтует?
– Да не варнак он, по речи видать – благородие, – неуверенно откликнулся мой возница. Связываться с неведомым «начальством» ему, как и любому русскому человеку, было боязно. Мужик замолчал, подумал пару минут, после чего послышалось мощное: «Тпру-уу», и тряска прекратилась. Я услышал, как он спрыгнул на землю и куда-то пошел: видимо, совещаться с товарищем. Минут через пять стало слышно, как мужик возвращается не один. Он шел, с кем-то тихо переговариваясь.
Около подводы крестьяне замолчали, и я слышал только их осторожное дыхание. Молчание затянулось, и прервал его после долгой паузы второй участник пленения:
– А ты, добрый человек, кто такой будешь? – спросил меня молодой, взволнованный голос.
– Человеком я буду, – ответил я, – а вы, разбойники, меня схватили и, поди, хотите ограбить.
– Не, ваше степенство, – уверил парень, – мы по крестьянству. – Он подумал и, видимо, решил перестраховаться: – А ты какой веры будешь, нашей али не нашей?
– Нашей, вашей, – ответил я, хотя и был записан в паспорте лютеранином. – Вы бы меня, братцы, развязали, а то тело затекло.
– Значит, ты не черт? – опять спросил молодой.
– Какой я тебе черт, – сердито сказал я. – Развяжите, перекрещусь.
– А откуда у стога упал? – с сомнением в голосе спросил мой ямщик.
– С воздушного шара, – брякнул я первое, что пришло в голову.
– Это как же? – хором изумились мужики.
– Вы что, такие темные, что не знаете, как люди на воздушных шарах летают?
– Оно, конечно, слыхали, как не слыхать, мы, чай, не темнота какая. Только люди всякое болтают, наш поп говорил, что летать по небеси, как ангелу, не по-хрестьянски. Да и оченно нам это сомнительно, как так можно по воздуху лететь, – проговорил мой возница.
– Чего сомнительного, будете в Москве, сходите на Ходынское поле, там каждый праздник на шарах летают.
– Так то в Москве, а мы вона где!
– Меня сюда ветром занесло…
– Так нету ветра же, – опять подал басок въедливый парень.
– Это снизу нету, а сверху есть. Поглядите, как облака бегут, – терпеливо объяснил я, боясь, что мужики окончательно запутаются и побоятся меня освободить.
Не знаю, глядели ли мужики в темное, закрытое низкими облаками небо, но мои доводы их начали убеждать.
– А кто отвезет меня на станцию, тот на водку получит, – внес я элемент материальной заинтересованности в наши налаживающиеся отношения.
Мужики отошли в сторонку и долго совещались. Потом вернулись и подняли меня со дна телеги. Я огляделся, снега на земле еще не было, и в осенней, густой темноте лица людей были почти неразличимы.
Я вел себя нарочито спокойно, не дергался и терпеливо ждал, пока с меня снимут путы.
– Ты уж, ваше степенство, на нас не серчай, – сказал мой ездовой. – Мы люди темные, увидели, что ты с неба упал, испужались, думали – нечистый.
Меня развязали, я попробовал вылезти из телеги, размять затекшие ноги, но тело так занемело, что меня повело, и пришлось остаться сидеть на сене.
– До деревни далеко ли? – спросил я хозяина своей повозки. Ехать ночью на железнодорожную станцию не было никакого смысла, это резоннее сделать утром.
– У нас село, – не без гордости ответил он, – а далеко ли, не скажу, может верста, а может, и боле.
– Звать-то тебя как?
– Еремеем кличут.
– Переночевать в селе место найдется?
– А чего ему не найтись, хоть у меня ночуй, если не побрезгуешь. Сам-то, из каких будешь, не учитель ли?
– Скорее врач, то есть доктор.
– Это дело хорошее, у нас на земстве тожеть дохтур есть. Оченно важный, осанистый дажеть.
– Лечит хорошо? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.
– Это само собой, премного мы ими довольны.
Мужики разошлись по своим телегам, и мы тронулись.
– А что же ты сено не везешь? – спросил я, разглядев, как тяжело нагружена другая телега.
– Так мы ж тебя споймали, как ты упал, вот и еду порожним.
– А почему вы так поздно за сеном поехали? В такую темень?
– Днем-то, слышь, молотили.
Мы замолчали. Телега поскрипывала осями и стучала железными шинами по разъезженной, мерзлой дороге. Лошадь, прибавляя шаг, спешила в теплую конюшню. Запахло печным дымом и конским потом.
– До Москвы от вас далеко? – спросил я, нарушая молчание.
– Далече, – ответил Еремей, – ежели пешком, то и за день едва дойдешь.
– А на поезде? Ну, на паровозе?
– Это на машине-то, что ли? – уточнил он.
– Ну, да, на машине, – подтвердил я, вспомнив, что до массового появления автомобилей так называли паровозы.
– На машине-то, какой разговор, враз домчит. А тебе, барин, не страшно было на шару-то летать?
– Страшно.
– Вот я и кумекаю, что ни в жисть бы не полетел, боязно.
– Ну, а за сто рублей полетел бы? – поинтересовался я.
– За сто полетел бы, – подумав и взвесив, ответил Еремей. – Все от Бога, коли не попустит, так и не убьешься. Эх, грехи наши тяжкие, – непонятно по какому поводу промолвил мужик и перекрестился. – Так дохтур, говоришь?
– Доктор, – подтвердил я.
– А я слышу, вроде речь у тебя не мужицкая, а барская, вот тебе, думаю, и споймали варнака.
Постепенно наш неспешный разговор «закольцевался» и пошел по кругу. Мне надоело слушать и говорить одно и то же. Село все не показывалось.
– Скоро доедем? – поинтересовался я. И километр, и два мы давно проехали.
– Так уже, почитай, доехали. Вон и церква наша видна.
Я вгляделся в кромешную темень и различил что-то еще более темное, вероятно, церковь. Мужик остановил лошадь и перекрестился. Я, чтобы не вызывать подозрений, последовал его примеру, что возница тут же отметил:
– А я-то, думаю, ты вот давеча сказал, что православный, а сам не крестишься… А вот и моя изба, – показал он куда-то в сторону кнутовищем.
Мы проехали еще метров двести, и лошадь остановилась возле худых, щелястых ворот. Крестьянин соскочил с облучка, я вслед за ним выбрался из телеги. Была поздняя ночь, в селе не видно было ни одного огонька, и пришлось присматриваться, чтобы различить избу и подворье.
– Ты, ваше благородие, поди, продрог, пойдем в избу.
Однако, прежде чем проводить меня, он распряг лошадь и отвел ее на конюшню. Только после этого взял меня, как слепого, за руку и повел в избу. Из открывшейся двери дохнуло теплом и кисловатым запахом хлеба. Еремей подвел меня к невидимой лавке, помог сесть. В глубине избы началось движение, и женский голос спросил:
– Ты, что ль, Еремей.
– А то, – кратко ответил хозяин.
– А кто с тобой?
– Их благородие, дохтур, у нас переночуют. Постели, ежели что.
Женщина вышла из глубины дома, зажгла от еле теплившейся лампады лучину, и в ее неверном свете начала стелить мне на лавке у окна.
– Ложитесь, – пригласила она и деликатно ушла в глубь избы.
Я не стал чиниться и лег, сняв только ботинки. После непонятного обморока и тряской езды на телеге меня мутило, болел бок, который я, вероятно, ушиб при падении. Еремей ушел на улицу, как я подумал, прибрать упряжь и телегу, а я провалился в сон.
Проснулся я, как только за маленькими, тусклыми окнами начал сереть рассвет. Спину ломило от жесткой лавки, к тому же еще чесалось все тело.
В избе, вероятно, еще спали, и я, чтобы не будить хозяев, решил не вставать. Однако, долго полежать мне не удалось, по мне в разных местах что-то ползало. Я забыл о приличиях и как ужаленный вскочил с лавки. О существовании такого важного элемента обыденной стародавней жизни, как клопы, стоит только пожить в изнеживающих условиях нашего века, начисто забываешь. Однако, как только доведется вновь встретиться с этим народным средством против гипертонии, становится понятным, что у бытовой химии есть и положительные стороны, и травит она не только людей.
Мои резкие телодвижения никого не обеспокоили. В глубине избы по-прежнему было тихо, и я понял, что хозяев в ней уже давно нет. За время, что мне не доводилось посещать крестьянское жилище, оно не очень переменилось. Только, что стала более объемной русская печь, и на стенах появились картинки из народных сытинских календарей. Изба у Еремея оказалась новая, тесанные и струганные деревянные стены не успели закоптиться, и было заметно, что хозяин он «справный».
Я вышел в сени с чисто метеным полом, нашел бадейку с водой и напился. Когда я ставил на место ковшик, входная дверь тихо скрипнула, и в сени вошла молодая женщина с простым, приятным лицом. От неожиданной встречи она немного испугалась, но быстро оправилась и без смущения поздоровалась:
– Здравствуйте, как спалось?
– Спасибо, хорошо, – ответил я. – Извините, что вчера ночью разбудил вас.
– Пустое, – улыбнувшись, сказала хозяйка. – Скоро зима, тогда и отоспимся.
По речи и по тому, как молодая женщина улыбалась, она никак не походила на забитую, темную крестьянку.
– Вы раньше жили в городе? – задал я не очень тактичный вопрос.
– Почему вы так думаете?
– Мне так кажется, вы совсем не похожи на крестьянку.
– Вы правы, я жила в Москве, в… – она на секунду замялась, – в горничных.
Какими в начале двадцатого века были горничные, я представлял нечетко, но, как мне показалось, на горничную хозяйка не походила. Во всяком случае, разговаривать с ней на «ты» и фамильярничать мне было дискомфортно.
– Пойдемте в горницу, я накормлю вас завтраком, – прервала женщина затянувшуюся паузу.
Я посторонился, пропуская ее вперед. В избе стало уже совсем светло. Женщина принялась хлопотать по хозяйству, собирая на стол. Получалось у нее это не очень ловко, хотя выглядела она ладной и легонькой. Пока я ел ломоть свежего хлеба, запивая его молоком, хозяйка уронила ухват, чуть не выбив оконное стекло. Потом пустая обливная керамическая крынка выскользнула у нее из рук. Я инстинктивно кинулся помогать собирать разлетевшиеся по полу черепки, и мы столкнулись головами.
– Какая же я неловкая, – пожаловалась женщина, когда мы оба, потирая ушибленные места, встали друг против друга.
– Бывает, – сказал я, добавив сентенцию: – Чего в жизни не случается. Давайте, знакомиться, коль уже лбами столкнулись.
– Давайте, – улыбнулась она немудрящей шутке. – Меня зовут Наталья Александровна.
Я тоже представился своим новым именем.
– Василий Тимофеевич Харлсон.
То, что молодая женщина назвала свои имя и отчество вместо крестьянского уничижительного прозвания «Наташка», как и ее неловкость, утвердили меня в мысли, что она, скорее всего, не настоящая крестьянка.
– Давно изволите жить в деревне? – витиевато, в старинном стиле поинтересовался я.
Наталья Александровна вскинула брови, удивленно глядя на меня.
– А почему вы решили, что я не деревенская? Может быть, я местная, просто работала в городе горничной.
– Мне кажется, деревенские девушки так, как вы, не разговаривают, – ответил я.
Наталья Александровна подозрительно посмотрела мне в глаза:
– Сударь, вы, случайно, не филер?
– Увы, должен вас разочаровать, я всего-навсего проезжий, попавший в неприятную историю.
– Еремей говорил мне какую-то глупость о воздушном шаре, я, признаться, ему не поверила.
– Почему же глупость, на воздушных шарах летают уже лет сто. Это, сударыня, прогресс.
– Но не так далеко от Москвы! – парировала она.
– Чего же здесь далекого, километров тридцать-сорок, то есть, я хотел сказать, верст.
– Я слышала о метрических мерах, – холодно сообщила «горничная».
– Не на Бестужевских ли курсах? – не удержался я от подначки.
– Все-таки вы шпион, – грустно сказала Наталья Александровна. – Что же, идите, доносите, я готова пострадать за народ!
– За кого? – переспросил я. – Вы это, что, серьёзно? Я, вообще-то, думал, что вы жена хозяина, если ошибся, извините. Вы, вероятно, революционерка? – добавил я, начиная понимать, с кем меня свела судьба.
– Вам не нравятся революционеры?! – с вызовом спросила девушка.
– Ну, что вы, товарищ, я от них просто балдею, – ответил я совершенно серьезно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38