– Это так. Поди, в темноте разбери, что за люди... Небось, страху натерпелся?
– Да не очень… – неопределенно ответил я, не объяснять же было Петру, что последнее время меня гоняет кто ни попадя, и я уже начал привыкать к ощущению постоянной опасности.
– Кобылки-то знатные, да, видать кусаются. А как думаешь, что те за люди были, и что в тебе у них за нужда?
Врать, глядя в честное лицо мужика, мне не хотелось, и я, как мог понятнее, объяснил ситуацию то ли ошибкой, то ли коммерческим интересом революционеров.
– Да, бомбисты люди сурьезные, – подытожил он мой рассказ. – С ими палец в рот не клади, сам в Москве с такими встречался. Поди, все больше из студентов, с жиру бесятся.
– Они за идею борются! – неожиданно встряла в разговор Татьяна Кирилловна. – Их принципы можно не поддерживать, но идейных людей нельзя не уважать!
– Так-то оно так, – согласился Петр, каким-то образом правильно поняв незнакомые слова, – только больно они до чужого добра жадные, а что души касаемо, так что же, как чужую душу не уважать. Только грабить и убивать для своей души чужие души не правильно. А кобылок мы возьмем, если в цене сойдемся. Кобылки знатные. А бомбистов мы не опасаемся, оне к крестьянам не суются, больше с губернаторами воюют. Пока же, от греха, отгоним в дальнюю деревню к родичам, пусть отдохнут да оправятся.
– Коли так, то ладно, – согласился я, – только мне нужно как-то попасть в имение к родственникам. Это не очень далеко.
Я назвал село близ имения Крыловых.
– Знаешь те места?
– Знаю, как не знать, бывал там. Это само собой, в аккурат доставим. А цена на кобылок такая: на ярманке стоят оне по полтыщи каждая, а так, по случаю, по триста рубликов. Так что за двух могу дать шестьсот. Дал бы и больше, да накладно будет, не наберу деньжат.
– Мне и шестисот не нужно, – успокоил я мужика, – Дашь рублей сто, и ладно. У меня деньги есть, только они у родни, а эти так, на всякий пожарный случай.
– Не могу, не по совести будет, – заупрямился Петр. – Это как же так, коли они на ярманке всю тыщу стоят, а ты за сто отдаешь? Не по совести.
– Я их что, покупал? Знаешь, как говорится: дают – бери, бьют – беги.
– Ну, коли так, тогда ладно, в таком разе оченно Мы вами благодарны. А отрок святой с тобой поедет или по народу пойдет, слово Божье говорить?
Я вопросительно посмотрел на «отрока» и встретил его умоляющий синий взгляд.
– Я с ним, – торопливо сказала «отрок», прочитав в моих глазах ответ, и положила свои тонкие пальчики на мою руку. – Я одна, то есть один боюсь.
Крестьянин то ли не расслышал, то ли не понял перепутанного родового окончания местоимения, согласно кивнул головой и отправил младшего брата запрягать лошадей.
– Мы люди не бедные, – очередной раз сказал Петр, отдавая мне сто рублей мелкими купюрами. – Сказать, что бедствуем, нельзя, но живем в экономии. Извоз – он тоже разный бывает, у «ваньки» одна цена, у лихача с гуттаперчевыми шинами, – с удовольствием и правильно произнес он «городские» слова, – совсем даже другая. Пока парнишка запрягал лошадей, мы оделись и вышли на свежий воздух. День выдался тусклый с низкими облаками и серой дымкой. Дружно дымили трубы соседних изб, было не холодно, но слякотно.
– А как же коляска? – вдруг спохватился рачительный хозяин. – Она тоже хороших денег стоит.
– Ты лучше не о коляске думай, а ружье найди, – сказал я, – мало ли что бомбисты удумают, они же знают, куда я поеду. Неровен час, устроят засаду.
– Ружье у меня и свое имеется, да и у тебя левонрвер, поди, есть, Бог даст, отобьемся. А тебя мы в полушубок нарядим, чтоб лиходеи издаля ни узнали.
– И то дело, – согласился я.
Наконец приготовления окончились, и мы выехали. Санный путь еще не встал, только магистральные дороги были накатаны санями, но и их припорошило выпавшим за ночь мелким снегом. Тройка и сани были вчерашние, с хорошими, мощными лошадьми, правда без признаков чистопородности. Они легко бежали по снежному насту, видимо, радуясь пробежке и простору.
Из осторожности Петр выбрал не вчерашнюю дорогу, а другую, более длинную, но, как ему казалось, безопасную. Движение по большаку было бойкое, нам то и дело навстречу попадались сани с нарядно одетыми крестьянами. День был воскресный, к тому же праздничный. В сельских церквях звонили колокола. Я разглядывал Россию, которую мы, согласно версии режиссера Говорухина, потеряли. Россия была как Россия, бедноватая, местами с утра уже пьяная, в чем-то интересная и в чем-то бездарная, как и сам режиссер Говорухин.
Я сидел в санях, надев поверх своего скромного, партикулярного пальто просторный полушубок Петра и мохнатую баранью шапку. «Святой отрок» жался ко мне и смотрел на Божий мир и на меня своими дивными синими глазами, так что мне все время приходилось отгонять грешные мысли. Меня уже начинало мучить любопытство, что такое у «него» спрятано под толстым, просторным крестьянским армяком, не дававшим даже отдаленного представления об истинном положении вещей.
Вскоре у «отрока» замерзли без рукавиц руки, о которых он не позаботился заранее, и я спрятал его маленькие лапки в свои ладони. Петр смотрел вперед, на дорогу и не мешал нам своим присутствием. Как всегда в таких случаях, большое начинается с малого. Постепенно мои скромные ласки делались все настойчивее. Татьяна Кирилловна старательно не замечала того, что я делаю с ее руками, и как приличная, воспитанная барышня восхищалась скучными окрестными пейзажами.
С хорошими лошадьми, как и хорошими машинами, расстояния сокращаются, и часа через полтора Петр сообщил, что мы скоро будем на месте. Никаких соглядатаев или людей, похожих на них, на дороге нам не попадалось, и я почти успокоился. К тому же приятная близость Татьяны Кирилловны скрашивала монотонность поездки и, как говорится, рассеивала внимание.
«Час кажется веком с плохим человеком, А вечность короткой, когда ты с красоткой»,
– Кажись, твои бомбисты, – неожиданно воскликнул Петр, когда мы обогнали «припаркованный» у обочины дороги закрытый колесный экипаж.
– Где бомбисты? – встревожилась Татьяна Кирилловна, краснея и отбирая у меня руку, которой я уже безраздельно владел.
– А вона, в карете, – указал кнутовищем на оставшийся сзади экипаж Петр.
– С чего ты решил? – спросил я, оглядываясь, но тут же замолчал. Кучер крытого возка размахивал кнутом и спешил выехать на дорогу.
– Эх, залетные! – по-ямщицки закричал на свою тройку Петр и громко щелкнул кнутом над крупами лошадей.
Кони тут же сменили рысь на карьер, и сани с визгом понеслись по накатанному слюдяному снегу. Я смотрел назад, на то, как предполагаемые преследователи выезжают на дорогу, и их легкий возок набирает скорость. Четверка запряженных цугом лошадей вытянулась в одну линию, и началось преследование. Наша тройка шла хорошим аллюром, и образовавшееся между нами расстояние начало даже увеличиваться. Мы оказались впереди метров на триста, и мне показалось, что догнать нас практически невозможно. Тем более, что экипаж у преследователей был колесным, и на его движение лошади тратили больше сил, чем наши на сани. Так продолжалось минут десять, после чего расстояние начало медленно сокращаться.
– Петр, догоняют! – крикнул я мужику.
Тот мельком оглянулся и опять криком и кнутом взбодрил коней.
Однако это не помогло. Они нас догоняли медленно, но верно.
– Теперь держись! – крикнул Петр, мельком глянул на нас и резко свернул лошадей с большака на слегка обозначенный санными следами проселок. Кони, взрыв копытами снег, послушно повернули, а нас с «отроком» мотнуло в широких санях. Теперь наше преимущество делалось неоспоримым – колеса возка сантиметров на десять провалились в снег, и расстояние между нами опять стало увеличиваться. Однако преследователи не сдавались; кучер яростно хлестал по крупам лошадей, и они рвались вперед, оскалив зубы. Мне было видно, как белая пена летит с их губ, было понятно, что так долго продолжаться не будет, что, видимо, поняли и преследователи. У возка открылась дверца, из нее вылез человек и на полном ходу довольно ловко перебрался на козлы к кучеру. После чего из возка ему передали винтовку.
– Спрячься! – закричал я Татьяне Кирилловне и заставил ее сползти на дно саней.
Петр обернулся на мой крик, мигом оценил обстановку и огрел кнутом пристяжного жеребца. Сзади бухнул выстрел, свиста пули я не услышал, но невольно втянул голову в плечи и съехал с сидения вниз.
– Стреляют! – испуганным голосом сообщила мне Татьяна Кирилловна.
– Не высовывайся! – приказал я, а сам высунулся, чтобы посмотреть, что происходит.
Давешний ловкач, привстав на козлах, целился из винтовки в нашу строну. Было видно, как его качает, и он пытается удерживать равновесие. Стрелять с прыгающего по замерзшим колдобинам возка было неудобно, и я понадеялся, что нам ничего не грозит. Однако винтовка выплюнула пучок красно-черного пламени, прогремел в морозном воздухе выстрел, и одновременно вскрикнул Петр. Я взглянул на него. Пуля сбила с него шапку, и он ругался и мотал головой из стороны в сторону. Я машинально выхватил из кармана «Браунинг», но вовремя одумался и сунул его обратно. Тратить оставшиеся патроны на стрельбу с такого расстояния было просто глупо.
– Сильно зацепило? – крикнул я Петру.
Он ничего не ответил, только ожег меня через плечо злым, осоловелым взглядом и опять выругался. Ловкач опять выстрелил, но теперь неудачно. Его, видимо, так обрадовало попадание, что он торопился, и пуля за пулей выпустил в нас две обоймы патронов. На наше счастье, так неприцельно, что только один раз пуля попала в задний брус саней, ударила о какой-то железный крепеж, срикошетила, и с противным визгом улетела в лес.
Кони, напутанные стрельбой, прибавили в беге, и мы опять немного увеличили разрыв с преследователями. Я в каком-то оцепенении смотрел, как в нас стреляют, и считал выстрелы. Татьяна Кирилловна читала молитвы, а Петр продолжал однообразно ругаться.
Вдруг кучер преследователей натянул вожжи, передняя пара четверки встала на дыбы, и возок остановился. Не успел я облегченно вздохнуть, как теперь уже вдалеке бухнул выстрел и наша левая пристяжная, резко заржав, грохнулась на дорогу. Коренная и вторая пристяжная лошади шарахнулись в сторону и, спутав постромки, повалились в снег, перевернув сани. Я вылетел из них и юзом, на животе, проехал несколько метров по снегу, после чего воткнулся головой в кусты. Тут же мне в ноги ткнулась голова визжащей Татьяны Кирилловны. Я задом выбрался на чистое место и схватил ее за плечо.
– С тобой все в порядке? – испуганно спросил я девушку.
– Не знаю! – плачущим голосом ответила она. – Мне страшно!
– Иди к саням, – приказал и бросился к лежащему ничком Петру. Волосы его были темны от крови, и я решил, что он разбился насмерть. – Петя, ты живой? – закричал я и, поднатужившись, перевернул его большое, тяжелое тело на спину.
Петр открыл глаза и, обхватив руками окровавленную голову, выругался и сообщил:
– Ишь, ты, ироды, башку мне раскололи!
– Давай, вставай! – взмолился я. – Нам нужно уходить!
– Куда ж я от коней, – ответил он, глядя, как коренник и правая пристяжная пытаются встать на ноги. – Никак Серка убили, анафемы! Ну, уж я вам! Так вас перетак!
Петр сначала встал на четвереньки, потом поднялся на ноги и побрел, покачиваясь, к лошадям.
– Ложись! – крикнул я ему и, выскочив из сковывающего движение полушубка, в один прыжок догнал и повалил мужика наземь.
Мы уже лежали с ним на снегу, когда докатился звук очередного винтовочного выстрела.
– Не вставай, застрелят! – рявкнул я на крестьянина. – Прячься за сани!
После того, как Петр послушно на четвереньках пополз к саням, я вспомнил о своей нервной девице:
– Таня, ползи сюда.
Девушка, поскуливая, смешно перебирая рукам и ногами, заспешила на четвереньках к саням. Я же привстал, что бы оценить обстановку. От крытого возка до нас было метров четыреста. На козлах во весь рост стоял давешний стрелок и целился в нашу сторону из винтовки. В это время из самого возка выскочило еще двое мужчин, они стояли посередине дороги и смотрели в нашу сторону. Вместе с ямщиком, который к этому времени соскочил с облучка на дорогу, противников у нас оказалось четверо. Ровно по одному на мои сбереженные патроны. Не ожидая нового выстрела, я приник к земле и по-пластунски пополз к укрытию.
Петр и Татьяна Кирилловна уже спрятались за перевернутыми санями. Я лег рядом с девушкой и сказал товарищам, сколько у нас теперь противников.
– Нешто, – произнес Петр разваливающимся, плавающим голосом. – Нешто! Я и такой, ранетый, бог даст, стрелю енту иродову тать.
Я с сомнением посмотрел на мужика, вся левая сторона головы была у него в крови, а глаза смотрели мутно.
– Сейчас я тебе помогу, – пообещал я, переползая через Танины ноги ближе к нему. – Сядь и обопрись спиной о сани.
Мужик послушался, морщась и ахая, повернулся и сел, заваливаясь спиной на санный полоз. Я посмотрел в сторону противника, там пока ничего не происходило. Тогда я развел пальцами густые, слипшиеся от крови волосы крестьянина. Пуля прочертила у него на голове пятисантиметровую борозду, глубиной в полсантиметра. Я развел края раны пальцами и под сочащейся кровью разглядел кость черепа со шлифованной бороздой. Как после такого удара Петр не потерял сознания, было просто невероятно. Такая рана опасна не сама по себе, страшен удар по голове, он был так силен, что должен был надолго вырубить мужика.
Я вытащил из кармана чистый носовой платок и, прижав его к ране, закрепил на месте и натянул ему на голову мохнатую баранью шапку, которой я маскировался от «бомбистов».
– Ну, вот, теперь терпи, пока мы не отделаемся от революционеров, а потом я тебя вылечу, – пообещал я. – Где твое ружье?
Петр указал на облучок, под которым лежало вылетевшее при падении из-под сидения саней одноствольное охотничье ружье. Я взял его в руку. Оно оказалось старым, курковым с белесым от многолетнего пользования и чисток стволом. Я выколотил набившийся в ствол снег и положил оружие рядом с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38