Ассортимент, советую всем 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Вставай лежебока, – ласково произнесла она, отвечая на мой поцелуй, – мы проспали завтрак, и уже пора обедать.
Однако, сразу встать нам не удалось. Слишком нежен был батист рубашки и под ним волнующее воображение тело, чтобы я так просто отпустил ее от себя. Торопиться теперь было некуда, накал страсти был утолен, и я не пожалел времени и нежности. Я долго ласкал революционерку со всей изощренной опытностью XXI века. Александра Михайловна, забыв о еде, металась по постели, дрожащая, стонущая и ненасытная.
– Что ты делаешь со мной, не нужно! Еще, еще! Ах, оставь меня! – бормотала она, впрочем, не делая никаких попыток уклониться или освободиться от ласк. Наконец нам обоим удалось успокоиться. Я без сил лежал и глядел в красивое лицо молодой женщины с темными кругами под глазами.
– Не смотри на меня так, – попросила она. – Мне стыдно, что ты так смотришь на меня. Позволь мне одеться…
Когда мы, наконец, встали с постели, оказалось, что одеться может только она, а мне одеваться, собственно, оказалось не во что. Мое «антикварное» тряпье не пережило вчерашнего раздевания и превратилось в лохмотья. Я молча вертел в руках то, что осталось от брюк, не представляя, как выкручиваться в такой дурацкой ситуации. Увидев мою растерянность, Шурочка разразилась неудержимым хохотом.
– Теперь ты навсегда мой! – сказала она, не переставая смеяться. – Буду держать тебя в постели до старости!
– Согласен, только до старости я не дотяну, умру от голода, – попробовал отшутиться я.
– А мы будем кушать здесь же, – успокоила меня Александра Михайловна и, продолжая смеяться, пошла распорядиться подать обед в спальню.
– Послушай, а у тебя нет в доме какого-нибудь мужского платья, – спросил я, когда она вернулась. – Мне нужно выйти…
Мое бедственное положение развеселило революционерку еще больше и вызвало новый взрыв смеха. Отсмеявшись, она сжалилась надо мной и показала, где в доме располагается туалет. Оказалось, что старые русские живут вполне по-европейски: с ванной и теплым ватерклозетом.
Когда горничная принесла еду, я, чтобы не смущать ее своим обнаженным торсом, укрылся в маленьком будуаре, примыкавшим к спальне. Через открытую дверь было видно, как женщины приспосабливают для еды неподходящее помещение. Горничная, кажется, та самая женщина, что встретилась нам ночью со свечой, была в годах, да еще с подвязанной белой тряпицей щекой, и я не смог ее разглядеть.
Когда она ушла, я вернулся в спальню и только в этот момент почувствовал, как голоден. Александра Михайловна надела на себя полупрозрачный кружевной, очень эротичный пеньюар. Я, напротив, был «по-домашнему», в трусах и футболке, одежде в те времена незнакомой и немыслимой. И веселил своим видом сотрапезницу.
Мы жадно насыщались, не забывая глядеть друг на друга масляными глазками. Разговор крутился вокруг общих тем, не имеющих к недавно произошедшему «соитию сердец» никакого касательства, и только по тому, как мы старались не соприкасаться даже руками, было понятно, что антракт в наших любовных играх очень скоро кончится.
– Это правда, то, что сказала Наташа – я действительно прославлюсь? – как бы между прочим спросила Коллонтай во время десерта.
– Правда, – признался я, – ты будешь первой в мире женщиной-послом.
– В какой стране?
– Где-то в Скандинавии. Извини, милая, если бы я знал, что с тобой встречусь, то узнал бы о тебе побольше.
– Это случится благодаря революции?
– Скорее всего, и ей, и твоим личным талантам. Ты одна из трех-четырех женщин, участниц революции, которые попадут в школьные учебники истории.
– А кто остальные?
Я задумался, но вспомнил только жену и любовницу Ленина.
– Я помню только Надежду Крупскую и Инессу Арманд. Ты их не знаешь?
– Нет, а чем они прославились?
– Первая была женой вождя революции Ленина, вторая, по слухам, его любовницей. Ну, и сами они что-то делали.
– А кто такой Ленин?
– Основатель одной из социал-демократических партий, которая пришла к власти. Ты ведь социал-демократ?
– Да, но я никакого Ленина не знаю.
– Это псевдоним, его настоящая фамилия Ульянов, он брат народника, которого повесили за покушение на царя.
– Ты имеешь в виду Александра Ульянова? А брата его звать Владимир? Отчество, кажется, Ильич?
– Точно, Владимир Ильич.
– А как же Георгий Валентинович?
– Я такого не знаю.
– Ты не знаешь Георгия Валентиновича Плеханова?!
– Плеханова знаю, это какой-то ранний марксист. По-моему, Ленин после революции не пустил его в страну, впрочем, потом его именем назвали один московский институт.
– Неужели такое возможно: не разрешить вернуться домой великому революционеру!
– Как раз ему еще крупно повезло, вот великого анархиста, князя Кропоткина, в Россию впустили, а потом уморили голодом. Поселили в маленьком городке, не обеспечив средствами к существованию. Ему пришлось обращаться к правительству с просьбой выдать… валенки.
– Ты это серьезно?
– Абсолютно. Нравы у вас, русских революционеров, суровые.
– А что ты знаешь про меня? – увела разговор со скользкой темы Александра Михайловна.
– Шурочка, милая, ну зачем тебе знать будущее, когда у нас есть настоящее! Ты уже сыта? – попытался теперь уже я увильнуть от предметного разговора, так как знал я про свою партнершу очень мало.
– Да, сыта, но все-таки это не чужое, а мое будущее. Тебе бы разве было не интересно узнать о себе?
– Интересно, но я бы, пожалуй, узнавать не рискнул. А если, вдруг, окажется, что я через час должен умереть от полового воздержания, мне что, от этого легче будет?
Коллонтай засмеялась и кокетливо поглядела на меня.
– В вашем времени все мужчины такие ненасытные?
– Не знаю, у нас такая статистика не ведется, но если ты сейчас же не снимешь свой чертов пеньюар, то я его с тебя сдеру.
– Погоди немного, пусть сначала уберут грязную посуду.
Мне опять пришлось прятаться в будуаре, пока горничная с завязанной щекой уносила пустые тарелки и прибиралась в спальне.
Не успели мы остаться одни, как я вновь набросился на пламенную революционерку…
Сказать, что Александра Михайловна даже после прошедшей ночи очень продвинулась сексуально, я не могу. Возможно, для своего времени она и смотрелась «развратной», но то, как она себя вела, было, скорее, позой, а не настоящим эротизмом. Однако, природа ее наделила темпераментом и талантом учиться. Шурочка была абсолютно уверена в себе и своей привлекательности, к тому же очень быстро и охотно усваивала новое.
Однако, всему приходит конец, даже необузданной похоти. Через полчаса мы снова мирно лежали рядышком и болтали о пустяках.
– Чего ради ты пошла в революцию? – спросил я. Она томно потянулась и засмеялась своим характерным отрывистым смехом:
– А ты думаешь, было бы веселее ждать целыми днями мужа, вечерами разливать гостям чай и каждый год рожать детей? Революция, мой милый, это свобода!
– А если тебя посадят в тюрьму?
– Тогда я сделаюсь героиней и мученицей. Только сажать меня не за что, я нелегальщиной не занимаюсь.
– Скажи, Шурочка, среди вас много идейных борцов?
– Есть идейные, есть и такие, что пошли в движение ради приключений. Некоторые от скуки. Я, например, из-за высоких идеалов, чтобы освободить простой народ, который так нещадно эксплуатируют.
– А как же горничная, кучер, другие слуги?
– Что значит «как же»?
– Ну, ведь они и есть этот самый народ, который ты же и эксплуатируешь.
– Это совершенно разные вещи. Ты не понимаешь простых вещей, – с пренебрежительной усмешкой объяснила Коллонтай. – Я им хорошо плачу и уважительно отношусь, какая же это эксплуатация!
– Тогда понятно, значит, я неправильно понимал Карла Маркса, ты не кровопийца, а уважительная эксплуататорша.
– Господи, как вы, мужчины, любите все усложнять и переиначивать! – рассердилась Александра Михайловна. – Мы, революционеры, столько сил и даже жизней отдали за то, чтобы народ был свободен, что можем потребовать за это и какой-нибудь благодарности. В конце концов, на эшафот за свободу и равноправие пойду я, а не мой пьяница и бездельник кучер! Притом мы, социал-демократы, боремся за счастье всех трудящихся, а не отдельных деклассированных личностей!
Против такой железной, революционной логики мне нечего было возразить.
– Ладно, – согласился я, – историческая правда на твоей стороне. Действительно, за свободу народа вы ничего не пожалеете, и в первую очередь сам народ. Пока же вы всех сделаете счастливыми, помоги одному представителю народа раздобыть целые штаны.
Александра Михайловна, пропустив мимо ушей или не поняв моего сарказма, ответила только на вторую часть фразы:
– С одеждой все будет в порядке, я послала в город за портным. У тебя, кстати, есть деньги? А то у меня сейчас небольшие финансовые трудности.
– А сколько будет стоить прилично одеться?
– Прилично одеться здесь просто невозможно, то, что тебе смогут предложить, будет стоить, – она задумалась, прикидывая порядок цен, – ну, рублей сто. А чтобы одеться нормально, нужно ехать в Петербург, а еще лучше в Лондон.
– Сто рублей наберу, – пообещал я. – У меня вообще-то деньги есть, но они у Александра Ивановича.
– Много? – живо спросила она.
– Так, кое-что, – уклончиво ответил я.
Александра посмотрела на меня насмешливым, прозрачным взглядом.
– Я слышала, что их у тебя не так уж и мало. И даже знаю лучший способ их потратить. Самым правильным будет отдать их революционным партиям на нужды революции! А так как моя партия самая правильная, если ты меня хоть немного любишь, – она загадочно улыбнулась и призывно поглядела мне в глаза, – то отдашь эти деньги мне, для передачи нашему ЦИКу!
– А ваша партия, того, ху-ху не хо-хо? – саркастически поинтересовался я. – У нее ничего от моих денег не слипнется?
– Я таких слов не понимаю, что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что мне не совсем нравится ваша политическая платформа, так что отдавать вам деньги я повременю.
– Это ты сейчас так говоришь, а когда мои товарищи тебе все объяснят и проведут с тобой пропагандистскую работу, то сам будешь просить, чтобы мы их у тебя взяли. Тогда мы еще подумаем, оказать ли тебе такую честь, – сердито сказала она.
– Это мы еще посмотрим, кто кому понятней разъяснит, – легкомысленно пообещал я.
Я вспомнил, что по поводу тяги наших революционеров к деньгам говорил один из героев романа Достоевского «Бесы», и процитировал Шурочке по памяти: «Отчего все социалисты и большие коммунисты так жадны до собственности, и чем больше коммунист, тем жаднее».
Будущая дипломат дипломатично промолчала, и разговор о моей материальной помощи партии временно заглох. Поэтому вместо политических споров мы до появления портного еще часа два кувыркались в постели, забыв идейные разногласия.
Закройщик, вызванный Коллонтай из уездного города Серпухова, приехал на открытой пролетке с подмастерьем и швейной машинкой. Я вынуждено «принимал» их в спальне в одном белье.
За сто прошедших лет, что я не заказывал себе платье у российских портных, образ отечественного ремесленника радикально не переменился. Правда, теперь нос мастера украшали очки в металлической оправе, и в своей речи он употреблял много специальных, а так же немецких и французских слов. В остальном все было как встарь, много хвастовства и попытки обмануть в мелочах.
Всех моих наличных денег, к сожалению, хватило только на самый минимум одежды, да и то из недорогих материалов. Пришлось мне ограничиться скромной пиджачной тройкой, одной рубашкой и легким пальтецом. И то портной выказывал недовольство, что его побеспокоили из-за такого копеечного заказа. Александра Михайловна в наших переговорах не участвовала, думаю, потому, чтобы при нужде не занимать мне денег. Мне показалось, что она по натуре довольно прижимиста и больше любит получать, чем давать.
Оговорив заказ, закройщик с помощником отправились со своей швейной машинкой в выделенное им для этой цели помещение, а я остался все в той же спальне, в том же «невыходном» состоянии.
– Портной пообещал сшить твое платье завтра к вечеру – сказала Коллонтай, входя в комнату после того, как я остался один.
– Крыловы не беспокоятся, что я сегодня не вернулся?
– Нет, я их предупредила запиской, что ты остался у меня, – небрежно ответила Александра Михайловна.
– А как ты это им объяснила?
– Ты считаешь, что это нужно объяснять? – насмешливо спросила революционерка и захохотала. – Лучше расскажи, как произойдет революция? – почти приказала Александра Михайловна, не обращая внимания на мое испортившееся настроение.
– Я мало что знаю, – ответил я, не желая вдаваться в подробности, – ваша революция мое поколение не очень интересует.
– Да, я уже заметила, что ты типичный ретроград. Но хоть что-то ты о «нашей» революции знаешь?
– Что, собственно, про нее нужно знать? Сначала будет мировая война с огромными потерями. Народ оголодает и начнутся всеобщие забастовки. Царя вынудят отречься от престола. Недолго в стране будет хилая демократия, а потом, спустя несколько месяцев, кучка энергичных авантюристов и дилетантов перед началом учредительного собрания выбранных народом представителей захватит власть. Начнется гражданская война, в которой победят те, кто окажется более беспринципным и бесчеловечным. Создать нормальное, цивилизованное государство твои соратники не смогут. Чтобы снять с себя вину за голод и разруху, они, пользуясь невежеством населения, начнут искать виноватых и обвинять в саботаже и вредительстве невинных людей. В результате построят могучее рабовладельческое государство, заставив даром или почти даром работать на себя и на свою идею-фикс большинство граждан. Так и будут удерживаться у власти сначала кровью и тюрьмами, а потом обманом семьдесят лет. Тебя такой расклад устраивает?
– Нет, такого просто не может быть, то, что ты говоришь, – оценка истории махровым ретроградом, а мне нужно знать правду!
– Знаешь, единственную правду, касающуюся лично тебя, я случайно знаю.
– Какую? – спросила, вперив в меня проницательный взгляд, революционерка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38


А-П

П-Я