«Зачем ты всё о страшном пиш
ешь?» Его жизнь бродяги, босяка не казалась ему страшной… Несколько раз я
пробовал устроить Сашу, одевал его, находил работу, но он быстро пропивал
всё и, являясь ко мне полуголый, говорил: «Не могу, Алеша, неловко мне перед
товарищами». Товарищи Ц закоренелые босяки. Устроил я его у графа Милют
ина в Симеизе очень хорошо… Через пять месяцев он пришел ко мне: «Не могу,
Ц говорит, Ц жить без Волги». И это у него не слова были, он мог целые дни с
идеть на берегу, голодный, глядя, как течет вода. <…> Босяки очень любили его
и, конечно, раздевали догола, когда он являлся к ним прилично одетый и с де
ньгами. Умер он в больнице от тифа, когда я жил в Италии».
Из писем к Груздеву выясняется, что не только Михаил, но и младший брат Яко
в был женат на обедневшей дворянке. Это была семейная политика Василия К
аширина, стремившегося таким образом возвысить свой род.
Мать второго двоюродного брата Алеши, тоже Саши, жена дяди Якова, умерла, к
огда их сыну было всего пять или шесть лет. В повести «Детство» есть намек
на то, что Яков ее замучил. Умирая, она внушала сыну: «Помни, что в тебе течет
дворянская кровь!» Судя по «Детству», дядя Яков пытался отмолить свой гр
ех с помощью огромного креста на могилу жены, который при перенесении ег
о на кладбище якобы задавил приемыша Ваню Цыганка.
«Якобы» потому, что вся история с убийством Цыганка была придумана Горьк
им. В письме к Груздеву дядя Яков предстает в более симпатичном виде, в отл
ичие от его сына с «голубой кровью» Саши.
«Дядю Якова Сашка держал в черном теле, называл по фамилии, помыкал им, как
лакеем, заставлял чахоточного старика ставить самовар, мыть пол, колоть
дрова, топить печь и т. д. Отец же любил его, «души в нем не чаял», смотрел на ч
еловека с дворянской кровью в жилах лирическими глазами, глаза точили ме
лкую серую слезу; толкал меня дядя Яков локотком и шептал мне:
Ц Саша-то, а Бар-рон…
Барон суховато покашливал, приказывая отцу:
Ц Каширин, ты что же, брат, забыл про самовар?»
Не этот ли Барон, который, по словам Сатина, «хуже всех» в ночлежке, появит
ся в «На дне» в преломленном фантазией писателя виде? Во всяком случае, пр
истрастие дяди Михаила к необычным словам («По-азбучному!») Горький испо
льзовал для образа Сатина («Сикамбр!», «Органон!»), в чем сам признался в пи
сьме к Груздеву. Но опять-таки этих живых черт почти нет в «Детстве» и в по
вести «В людях». Нет там и речи о том, что Саша, будучи помощником регента ц
ерковного хора, пытался носить дворянскую фуражку, но вскоре это запрети
ла полиция. Не сказано там, что Саша прекрасно пел и был вторым тенором в з
наменитом церковном хоре Сергея Рукавишникова. Потом он работал «сидел
ьцем» в винной лавке, просчитался, был судим, пытался организовать «Бюро
похоронных процессий».
Зато в первых двух частях автобиографической трилогии Горького есть мн
ожество подробностей, не имеющих отношения к «прозе жизни». Например, в н
ачале повести «В людях» говорится о влечении сына Якова Саши к магически
м обрядам, что заставляет вспомнить слова деда Каширина, обращенные к мл
адшему сыну: «Фармазон!» В самом ли деле суеверный Яков увлекался франкм
асонскими книгами, как повар Смурый, приучивший Алексея Пешкова к чтению
? Едва ли. Скорее, дед Василий называл Якова «фармазоном» просто потому, чт
о так было принято именовать вольнодумцев вообще.
«Саша прошел за угол, к забору с улицы, остановился под липой и, выкатив гл
аза, поглядел в мутные окна соседнего дома. Присел на корточки, разгреб ру
ками кучу листьев, Ц обнаружился толстый корень и около него два кирпич
а, глубоко вдавленные в землю. Он приподнял их, Ц под ними оказался кусок
кровельного железа, под железом Ц квадратная дощечка, наконец предо мно
ю открылась большая дыра, уходя под корень.
Саша зажег спичку, потом огарок восковой свечи, сунул его в эту дыру и сказ
ал мне:
Ц Гляди! Не бойся только…
Сам он, видимо, боялся: огарок в руке его дрожал, он побледнел, неприятно ра
спустил губы, глаза его стали влажны, он тихонько отводил свободную руку
за спину. Страх его передался мне, я очень осторожно заглянул в углублени
е под корнем, Ц корень служил пещере сводом, Ц в глубине ее Саша зажег тр
и огонька, они наполнили пещеру синим светом. Она была довольно обширна, г
лубиною как внутренность ведра, но шире, бока ее были сплошь выложены кус
ками разноцветных стекол и черепков чайной посуды. Посредине, на возвыше
нии, покрытом куском кумача, стоял маленький гроб, оклеенный свинцовой б
умагой, до половины прикрытый лоскутом чего-то похожего на парчовый пок
ров, из-под покрова высовывались серенькие птичьи лапки и остроносая го
ловка воробья. За гробом возвышался аналой, на нем лежал медный нательны
й крест, а вокруг аналоя горели три восковые огарка, укрепленные в подсве
чниках, обвитых серебряной и золотой бумагой от конфет» («В людях»).
На детском языке такие захоронки называются «секретками». Невинная тра
диция эта сохранилась, по крайней мере, до шестидесятых годов двадцатого
века. Но тогда в «секретки» не прятали мертвых птиц, что считалось подоби
ем церковного отпевания усопшего. Даже если похожая традиция и была у де
тей девятнадцатого века, все равно загадочными представляются слова Са
ши после того, как Алексей в результате ссоры между ними выбросил воробь
я через забор на улицу:
«Ц Теперь увидишь, что будет, погоди немножко! Это я всё нарочно сделал дл
я тебя, это Ц колдовство! Ага!»
На следующий день Алексей опрокинул себе на руки судок с кипящими щами и
попал в больницу. Как тут не вспомнить «фармазона» и слова мастера Григо
рия о Якове, отце Саши, сказанные Алексею:
« Ц Дядя твой жену насмерть забил, замучил, а теперь его совесть дергает,
Ц понял? Тебе всё надо понимать, гляди, а то пропадешь!
Ц Как забил? Ц говорил он, не торопясь. Ц А так: ляжет спать с ней, накроет
ее одеялом с головою и тискает и бьет. Зачем? А он, поди, и сам не знает. <…>
Ц Может, за то бил, что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хор
ошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют! Ты вот спр
оси-ка бабушку, как они отца твоего со свету сживали. Она всё скажет Ц она
неправду не любит, не понимает. Она вроде святой, хоть и вино пьет, табак ню
хает. Блаженная как бы. Ты держись за нее крепко».
Насколько разительно не похож этот образ дяди Якова на тот, что нарисова
н в письме к Груздеву. И это не единичный пример. В повестях «Детство» и от
части «В людях» Горький явно мифологизировал семейные линии Кашириных
и Пешковых. И хотя положение его в семье Кашириных было таково, что он почт
и никому (включая свою мать) был не нужен, в тягость, в мифологическом прос
транстве этой странной автобиографии главная схватка шла как раз за его
душу.
Чья сила перетянет? Деда Каширина? Бабушки Акулины? Или кровь отца, Максим
а Пешкова?
Формально братья Каширины ссорятся из-за приданого вдовы Варвары. Изнач
альной причиной ее вдовства был Алексей. Свара ведет к разделу между отц
ом и детьми. В результате, раздробив «дело» и став конкурентами, они разор
яются, впадают в нищету.
Отношение дедушки к Алеше очень сложное. Он жестоко избивает его, до полу
смерти, а потом приходит к нему исповедоваться. И он никак не может понять
: кто Алексей Ц Каширин или Пешков? Вот их первая встреча на палубе парохо
да, на котором прибыли Алеша, Варвара, бабушка.
«Дед выдернул меня из тесной кучи людей и спросил, держа за голову:
Ц Ты чей таков будешь?
Ц Астраханский, из каюты…
Ц Чего он говорит? Ц обратился дед к матери и, не дождавшись ответа, отод
винул меня, сказав:
Ц Скулы-те отцовы…»
Потом дед Василий будет не раз «придвигать» и «отодвигать» Алешу, пытаяс
ь разобраться, чей он. Дядья же (особенно Михаил) невзлюбят его за то, что в д
оме появился еще один наследник. И все это Ц травля Алексея Кашириными, г
ибель (фактически убийство) любимого им Цыганка, отказ от дома странному
человеку, которого Алексей называл «Хорошее Дело», отлучение от дома сам
ого Алексея Ц в конце концов завершается крахом каширинской семьи.
«Сеяли семя в непахану землю».
Но для краха семьи все же был необходим какой-то внешний, последний толчо
к. Этим толчком стали незаконный, без согласия отца, брак дочери Варвары с
пришлым мастеровым Максимом Пешковым и появление в доме Кашириных Алеш
и Пешкова. Инстинктивно они чувствовали это и почти все (за исключением б
абушки Акулины) не любили этого мальчика. Даже родная мать. Хотя понимала,
что Алеша ни в чем не виноват. Сердцу не прикажешь. Не сразу, но со временем
он стал понимать это и заплатил родне той же монетой. Лишить душу ребенка
любви Ц нет ничего страшнее этого. Ибо, оформляясь и развиваясь в этой ат
мосфере «без любви», разум начинает делать свои непредсказуемые выводы
о мире, о Боге, о людях.

Бабушка Акулина

А Акулина Ивановна?
Разве она не любила Алексея? Но она не Каширина. Она Муратова. О
на добрая. Она святая. За нее советует «держаться» мастер Григорий.
Мифологию образа бабушки Горький прописывал с особой тщательностью и л
юбовью. Поэтому как художник именно здесь он превзошел самого себя. Ниче
го более нежного, поэтичного, чем этот образ, Горький не создал ни до, ни по
сле повести «Детство». И если бы, кроме этой повести, он не написал ничего,
мировая литература все равно пополнилась бы великим писателем, а этот ше
девр остался бы не только художественной, но и психологической Загадкой.

В ее внешности было что-то «темное», языческое. Недаром в своей семье ее н
азывали «ведьмой».
« Ц Что, ведьма, народила зверья?!»
Это кричит Василий Каширин после безобразной потасовки Якова и Михаила
прямо во время обеда. Можно не обратить внимания на этот странный крик де
душки и принять его просто за бессмысленную брань раздраженного главы с
емейства. Но в «Детстве», повести невероятно плотной по обилию всевозмож
ных «знаков», намеков, символов, почти нет случайностей. Потому задумаем
ся: почему дед Василий именно собственную супругу обвиняет в начале расп
ада семьи? Только ли потому, что она «потатчица», по словам Василия, и выст
упает за раздел имущества Кашириных между детьми? Но причем тут «ведьма»
и «зверье»? Вот еще одна загадка «Детства», не разгадав которую мы многог
о не поймем в этой повести.
Зададим себе простой вопрос: каким образом в семье хотя и скуповатого, но
честного, трезвого, трудолюбивого и богобоязненного Василия Каширина н
ародились такие непутевые дети? Это пьющие, дерущиеся между собой братья
Яков и Михаил. Это непослушная и недомовитая дочь Варвара, которая, потер
яв первого мужа, бросает ребенка в семье родителей и живет как ветер в пол
е, не неся за мальчика никакой ответственности.
«Не удались дети-то, с коей стороны ни взгляни на них, Ц жалуется дедушка.
Ц Куда сок-сила наша пошла? Мы с тобой думали, Ц в лукошко кладем, а Госпо
дь-то вложил в руки нам худое решето…» И снова в недостатках детей он вини
т мать: «А все ты потакала им, татям, потатчица! Ты, ведьма!»
Если смотреть на бабушку глазами Алеши, то она поистине свет в окне, сердц
е мира, чуть ли не земная богородица. И это понятно. Бабушка для Алеши, если
можно так выразиться, первое и даже единственное «теплое» место, которог
о коснулась его детская, но уже навек травмированная душа. Это даже не люб
овь, а просто спасение в холодном безлюбовном мире, где мальчик с самого н
ачала обречен на гибель. С первых мгновений более или менее отчетливого
детского самосознания вокруг него трупы, трупы и трупы. Холод, холод и хол
од. Мертвый отец в гробу. Мертвый младший брат. И даже мать, хотя и живая, выг
лядит как мертвая на корабле из Астрахани в Нижний.
«Мать редко выходит на палубу и держится в стороне от нас (Алексея и бабуш
ки Акулины Ивановны. Ц П.Б.). Она все молчит, мать. Ее большое стр
ойное тело, темное, железное лицо, тяжелая корона заплетенных в косы свет
лых волос, Ц вся она мощная и твердая…»
Одно из самых первых жизненных впечатлений маленького Алеши: «В полутем
ной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необ
ыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласк
овых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотн
о прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает мен
я нехорошо оскаленными зубами».
«Второй оттиск в памяти моей Ц дождливый день, пустынный угол кладбища;
я стою на скользком бугре липкой земли и смотрю в яму, куда опустили гроб о
тца; на дне ямы много воды и есть лягушки, Ц две уже взобрались на желтую к
рышку гроба. У могилы Ц я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужико
в с лопатами. Всех осыпает теплый дождь, мелкий, как бисер…
Ц Зарывай, Ц сказал будочник, отходя прочь.
Бабушка заплакала, спрятав лицо в конец головного платка. Мужики, согнув
шись, торопливо начали сбрасывать землю в могилу, захлюпала вода; спрыгн
ув с гроба, лягушки стали бросаться на стенки ямы, комья земли сшибали их н
а дно».
В «Детстве» все пронизано сложной символикой. На гробе отца две лягушки,
и обе обречены на смерть. Алеша еще раз вспоминает о них на борту парохода
, когда из каюты унесут гробик с младшим братом. Алексей рассказывает об э
тих несчастных лягушках матросу, а матрос говорит ему:
Ц Лягушек жалеть не надо, Господь с ними! Мать пожалей, Ц вон как ее горе
ушибло!
Отца, братика и даже лягушек «прибрал» Господь. Потом он «приберет» к себ
е мать, брата Колю и отчима. Алеша Пешков останется на земле исключительн
о благодаря бабушке: «…сразу стала на всю жизнь другом, самым близким сер
дцу моему, самым понятным и дорогим человеком, Ц это ее бескорыстная люб
овь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни
(курсив мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48