И эт
о делает тебя таким особенным, таким единственным и загадочным, а в частн
ости для меня таким дорогим и незаменимым. Если б ты разлюбил меня, ушел бы
от меня с своей душою, это было бы непоправимым изъяном для моей личной жи
зни Ц но только личной. Не любится, так и не любится Ц что же поделаешь. Но
если бы ты изменился, перешел к нам, невольно или вольно изменил бы себе Ц
это разворотило бы всю мою голову и сердце и извлекло бы оттуда таких гад
ов отчаяния, после которых жить не стоит».
Этим письмом пылкий Андреев подписал их дружбе смертный приговор, ибо са
м дал Горькому право относиться к себе не по-человечески, но как-то иначе.

Так оно и вышло… Примерно с 1906 года отношения Горького и Андреева начинаю
т непоправимо меняться.

На Капри

28 ноября 1906 года в Берлине после мучительной агонии от родовой горячки ско
нчалась первая жена Андреева Александра Михайловна (урожденная Велиго
рская), дальняя родственница Тараса Шевченко. Это был удивительной души
человек, ставший для Андреева и женой, и талантливым читателем-редактор
ом его рукописей. Умерла, разрешившись вторым сыном (первого звали Вадим),
Даней, Даниилом, будущим религиозным мыслителем, визионером, поэтом, кот
орого называют «русским Данте», «русским Сведенборгом».
Крестным отцом Даниила был Максим Горький. Но затем пути крестного и кре
стника решительно разойдутся: Горький станет великим «пролетарским пи
сателем», «основоположником социалистического реализма», Даниил Леони
дович, отслужив в Красной Армии, окажется во владимирской тюрьме, где буд
ет сидеть до самой смерти Сталина и где придет к нему видение «Розы мира» (
название его знаменитого поэтического трактата).
Не в состоянии управляться с малолетним сыном, Андреев отправил Даню в М
оскву, к бабушке по матери, урожденной Шевченко. И впоследствии, когда Анд
реев с новой женой, Анной Ильиничной, Вадимом и новыми детьми, Верой, Савво
й и Валентином, стали жить в Финляндии, Даниил оставался в Москве, где его
застигла революция.
О том, насколько мучительно переживал Андреев смерть «дамы Шуры» (как шу
тливо называл ее Горький, и ей нравилось это прозвище), можно судить по его
письму от 23 ноября 1906 года, за два дня до кончины его жены:
«Милый Алексей! Положение очень плохое. После операции на 4-й день явилась
было у врачей надежда, но не успели обрадоваться Ц как снова жестокий оз
ноб и температура 41,2. Три дня держалась только ежечасными впрыскиваниями
кофеина, сердце отказывалось работать, а вчера доктора сказали, что наде
жды в сущности никакой и нужно быть готовым. Вообще последние двое суток
с часу на час ждали конца. А сегодня утром Ц неожиданно хороший пульс, и т
ак весь день, и снова надежда, а перед тем чувствовалось так, как будто она
уже умерла. И уже священник у нее был, по ее желанию, приобщили. Но к вечеру с
егодня температура поднялась, и начались сильные боли в боку, от которых
она кричит, и гнилостный запах изо рта. Очевидно, заражение проникло в лег
кие, и там образовался гнойник. Если выздоровеет, то весьма вероятен тубе
ркулез. Но это-то не так страшно, только бы выздоровела.
Сейчас, ночью, несмотря на морфий, спит очень плохо, стонет, задыхается, ра
зговаривает во сне или в бреду. Иногда говорит смешные вещи.
И мальчишка (Даниил. Ц П.Б.) был очень крепкий, а теперь заброше
нный, с голоду превратился в какое-то подобие скелета с очень серьезным в
зглядом.
И временами ошалеваешь ото всего этого. Третьего дня я все смутно искал к
акого-то угла или мешка, куда бы засунуть голову, Ц все в ушах стоят крики
и стоны. Но вообще-то я держусь и постараюсь продержаться. Ведь ты знаешь,
она действительно очень помогала мне в работе.
До свидания. Поцелуй от меня Марию Федоровну.
Твой Леонид
Не удивляйся ее желанию приобщиться, она и всегда была в сущности религи
озной. Только поп-то настоящий уехал в Россию, а явился вместо него какой-
то немецкий поп, не знающий ни слова по-русски. Служит по-славянски, то ест
ь читает, но, видимо, ничего не понимает. И Шуре, напрягаясь, пришлось приис
кивать немецкие слова. 32 дня непрерывных мучений!»
В декабре 1906 года Андреев вместе со старшим сыном Вадимом приехал на Капр
и к Горькому.
Но прежде надо представить себе положение Горького в Италии. Его америка
нская поездка фактически сорвалась и сопровождалась постоянным сканда
лом: его с М.Ф.Андреевой, как невенчанных, отказались пустить в какую-либо
гостиницу, даже самую захудалую.
Впрочем, поначалу Горький даже был восхищен Америкой, особенно Нью-Йорк
ом, по распространенной ошибке всякого вновь приезжего путая всю Америк
у с Нью-Йорком, и даже не со всем Нью-Йорком, а с Манхеттеном. «Вот, Леонид, гд
е нужно тебе побывать, Ц уверяю тебя. Это такая удивительная фантазия из
камня, стекла, железа, фантазия, которую создали безумные великаны, уроды,
тоскующие о красоте, мятежные души, полные дикой энергии. Все эти Берлины,
Парижи и прочие «большие» города Ц пустяки по сравнению с Нью-Йорком. Со
циализм должен впервые реализоваться здесь…»
Через несколько дней он уже изменил свое отношение к стране и писал Андр
ееву:
«Мой друг, Америка изумительно-нелепая страна, и в этом отношении она инт
ересна до сумасшествия. Я рад, что попал сюда, ибо и в мусорной яме встреча
ются перлы. Например, серебряные ложки, выплеснутые кухаркой вместе с по
моями.
Америка Ц мусорная яма Европы. <…>
Я здесь все видел Ц М.Твена, Гарвардский университет, миллионеров, Гидди
нгса и Марка Хаша
Франклин Гиддингс Ц американский социолог. Эдвин Маркхэм (Горький
ошибочно называет его Марком Хашем) Ц американский поэт.
, социалистов и полевых мышей. А Ниагару Ц не видал. И не увижу. Не хоч
у Ниагары.
Лучше всего здесь собаки, две собаки Ц Нестор и Деори. Затем Ц бабочки. У
дивительные бабочки! Пауки хорошо. И Ц индейцы. Не увидав индейца, нельзя
понять цивилизацию и нельзя почувствовать к ней надлежащего по силе пре
зрения. Негр тоже слабо переносит цивилизацию, но негр любит сладкое. Он м
ожет служить швейцаром. Индеец ничего не может. Он просто приходит в горо
д, молча, некоторое время смотрит на цивилизацию, курит, плюет и молча исче
зает. Так он живет, и когда наступит час его смерти, он тоже плюется, индеец!

Еще хороши в Америке профессора и особенно психологи. Из всех дураков, ко
торые потому именно глупы, что считают себя умными, эти самые совершенны
е. Можно ездить в Америку для того только, чтобы побеседовать с профессор
ом психологии. В грустный час ты сядешь на пароход и, проболтавшись шесть
дней в океане, вылезаешь в Америке. Подходит профессор и, не предлагая пон
ести твой чемодан, Ц что он, вероятно, мог бы сделать артистически, спраш
ивает, заглядывая своим левым глазом в свою же правую ноздрю:
Ц Полагаете ли вы, сэр, что душа бессмертна?
И если ты не умрешь со смеха, спрашивает еще:
Ц Разумна ли она, сэр?
Иногда кожа на спине лопается от смеха.
Интересна здесь проституция и религия. Религия Ц предмет комфорта. К по
пу приходит один из верующих и говорит:
Ц Я слушал вас три года, сэр, и вы меня вполне удовлетворяли. Я люблю, чтобы
мне говорили в церкви о небе, ангелах, будущей жизни на небесах, о мирном и
кротком. Но, сэр, последнее время в ваших речах звучит недовольство жизнь
ю. Это не годится для меня. В церкви я хочу найти отдых… Я Ц бизнесмен Ц че
ловек дела, мне необходим отдых. И поэтому вы сделаете очень хорошо, сэр, е
сли перестанете говорить о… трудном в жизни…или уйдете из церкви…
Поп делает так или эдак, и все идет своим порядком».
Судя по этим письмам, а также по очерку «Город Желтого Дьявола», посвящен
ному Нью-Йорку, Горький был не слишком доволен американской поездкой.
1 апреля 1906 года его и М.Ф.Андрееву буквально выставили на улицу из отеля «Б
ельклер» и не приняли ни в какой другой. Сперва Горький со своей гражданс
кой женой был вынужден поселиться в клубе молодых писателей на 5-й авеню,
а затем их любезно приютили в своем доме Престони и Джон Мартины.
По этому поводу Горький написал возмущенное письмо в «Times»: «Моя жена Ц эт
о моя жена, жена М.Горького. И она, как и я Ц мы оба считаем ниже своего дост
оинства вступать в какие-то объяснения по этому поводу. Каждый, разумеет
ся, имеет право говорить и думать о нас все, что ему угодно, а за нами остает
ся наше человеческое право Ц игнорировать сплетни. Лучшие люди всех стр
ан будут с нами».
Совсем иной прием ждал Горького в Италии. Там его знали задолго до приезд
а. Его произведениями увлекалась молодежь, его творчество изучали в Римс
ком университете. И потому, когда пароход «Принцесса Ирэн» с Горьким и М.Ф.
Андреевой на борту 13 октября подошел к причалу неаполитанского порта, на
борт его ринулись журналисты. Корреспондент местной газеты Томмазо Вен
тура по-русски произнес приветствие от имени неаполитанцев великому пи
сателю Максиму Горькому.
На следующий день все итальянские газеты сообщали о прибытии Горького в
Италию. Газета «Avanti» писала:
«Мы также хотим публично, от всего сердца приветствовать нашего Горьког
о. Он Ц символ революции, он является ее интеллектуальным началом, он пре
дставляет собой все величие верности идее, и к нему в этот час устремляют
ся братские души пролетарской и социалистической Италии.
Да здравствует Максим Горький!
Да здравствует русская революция!»
На узких неаполитанских улочках его везде поджидали восторженные толп
ы, которые скандировали: «Да здравствует Максим Горький! Да здравствует
русская революция!» И Горький едва не пострадал от всеобщего обожания: в
дело пришлось вмешаться карабинерам.
Неаполитанский театр «Политеама» пригласил Горького и Андрееву на спе
ктакль «Маскотт». Гости опоздали, и когда они вошли в ложу, увертюра уже на
чалась. Представление немедленно остановили, зажгли свет, музыка прерва
лась, артисты вышли из-за кулис, публика вскочила с мест с криками: «Да здр
авствует Горький!», «Да здравствует революция!», «Долой царя!». Оркестр вм
есто увертюры заиграл «Марсельезу». После спектакля народ уже ждал Горь
кого у подъезда, он едва добрался до своего экипажа, который потом долго д
вигался сквозь толпу к отелю. Пожалуй, подобного Горький не знал даже в Ро
ссии.
Вопрос о месте его пребывания в Европе был решен. Горькому полюбился ост
ров Капри, где было относительно тихо, в сравнении с Неаполем, и можно было
спокойно работать, принимать гостей. Для старейшин и жителей острова эт
о была огромная честь. На Капри Горький провел семь лет и написал здесь мн
огие из своих лучших произведений: «Исповедь», «Детство», «Городок Окуро
в», «Хозяин», «По Руси» и другое.
Но в чаду апофеоза встречи великого писателя мало кто обратил внимание н
а два очевидных противоречия. Во-первых, странно, что политический изгна
нник поселяется сперва в роскошном отеле «Везувий», а затем снимает вилл
у на самом дорогом итальянском курорте. Вспомним рассказ Бунина «Господ
ин из Сан-Франциско». Именно на острове Капри останавливались богатые а
мериканские туристы. Во-вторых, непонятно, почему левые итальянские жур
налисты с настойчивостью желали русской революции и свержения русског
о царя, будто в самой Италии, в том же Неаполе, не было проблем с нищетой. Нел
ьзя сказать, что Горький закрыл на это глаза. В его «Сказках об Италии» ска
зано и об этом.
Но Россия посадила его в Петропавловку и выдворила из страны. Европа его
приняла, а Италия почти обожествила. В России было неловко жить богато ав
тору «Челкаша» и «На дне». Русская этика не принимает расхождения между
словом и поведением, а слово и образ жизни у Горького в какой-то момент ст
али расходиться. С точки зрения европейской этики в этом не было противо
речия.
Уже в письме к Андрееву, написанном Горьким в марте 1906 года, когда он впервы
е оказался за границей, в Берлине; чувствуется, что он очарован европейск
ой жизнью Ц внешне чистой, культурной. Для него, видевшего в жизни немало
грязного, смрадного, это был немаловажный аргумент в пользу Запада.
«Когда ворочусь из Америки, Ц пишет он, Ц сделаю турне по всей Европе Ц
то-то приятно будет! А ты живи здесь (то есть за границей. Ц П.Б.).
Ибо в России даже мне стало тошно, на что выносливая лошадка».
И вот они встречаются на Капри. Горький находится в апофеозе своей италь
янской славы, весь переполнен восторгом от Италии, ее моря, ее солнца, весь
насыщен творческими планами. Бодрый, веселый, щедрый Артистичный. Спосо
бный обворожить любого гостя. Даже Бунин, несколько раз побывавший у Гор
ького на Капри вместе с Верой Николаевной Муромцевой, вспоминал, что это
было лучшее время, проведенное им с Горьким, когда он был ему «особенно пр
иятен». Вера же Николаевна была просто без ума от горьковских рассказов,
его остроумия и какого-то аристократического артистизма. Кажется, именн
о она впервые заметила, что у Горького длинные тонкие пальцы музыканта.
А Андреев в это время страдает после страшной потери «дамы Шуры». И не пол
учается у него отдохнуть душой в обществе Горького.
Андреев пишет Евгению Чирикову с Капри: «Скучновато без людей. Горький о
чень милый, и любит меня, и я очень люблю, Ц но от жизни, простой жизни, с ее б
олями, он так же далек, как картинная галерея какая-нибудь. Во всяком случ
ае, с ним мне приятно Ц хоть часть души находит удовлетворение. Занятный
человек и Пятницкий, но сблизиться с ним невозможно. Остальное же, что вок
руг Горького, только раздражает. <…> И неуютно у них. Придешь иной раз вечер
ом Ц и вдруг назад на пустую виллу потянет».
Вспоминает Горький:
«Андреев приехал на Капри, похоронив «даму Шуру» в Берлине, Ц она умерла
от послеродовой горячки. Смерть умного и доброго друга очень тяжело отра
зилась на психике Леонида. Все его мысли и речи сосредоточенно вращались
вокруг воспоминаний о бессмысленной гибели «дамы Шуры».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48