В.Розанова. Розанов погибал с семь
ей от голода и холода и в конце 1917-го обратился за помощью к Горькому. «Макс
имушка, спаси меня от последнего отчаяния. Квартира не топлена, и дров нет
у; дочки смотрят на последний кусочек сахару около холодного самовара; ж
ена лежит полупарализованная и смотрит тускло на меня. Испуганные детск
ие глаза… и я, глупый… Максимушка, родной, как быть? <…> Максимушка, я хватаюс
ь за твои руки. Ты знаешь, что значит хвататься за руки? Я не понимаю ни как ж
ить, ни как быть. Гибну, гибну, гибну…»
Жертвы и палачи революции на краю могилы Ц как они похожи друг на друга! К
ак новорожденные дети, которых только родные матери способны различить.
И как это всё разительно противоречило горьковской мечте о гордом Челов
еке! Вот они, «человеки», умоляют его, «Максимушку», который еще чем-то мож
ет помочь. А чем «Максимушка» может им помочь? Он сам бессилен.
Впрочем, в 1918 году он помог Розанову. Передал через М.О.Гершензона 4000 рублей,
позволившие семье философа выжить лютой подмосковной зимой 1917Ц 1918 годов.

Но спасло ли бы Зиновьева заступничество Горького, если бы таковое состо
ялось? Нет, не спасло. Обречен был не только Зиновьев. Обречен был сам Горь
кий. Слишком запутался. И даже если б не грипп, не пекло, не майский ветер… И
не смерть сына Максима…

«Погубили, плохо»

«Председательствующий. Подсудимый Крючков, поскольку вы под
твердили уже свои показания, данные на предварительном следствии, расск
ажите вкратце о ваших преступлениях».
Крючкова обвиняли в том, что он вместе с Левиным по заданию Ягоды «вредит
ельскими методами лечения» «умертвил» сына Горького Максима. Но зачем? Е
сли верить показаниям других подсудимых, политический расчет был у «зак
азчиков» Ц Бухарина, Рыкова, Зиновьева и остальных «оппозиционеров», ко
торые таким вот иезуитским способом стремились ускорить смерть самого
Горького и тем самым выполнить задание их «главаря» Троцкого. У Крючкова
, если опять-таки верить его признаниям (а верить им практически нельзя), б
ыли «экономические» задачи. Убивая Максима, он якобы надеялся стать собс
твенником всего огромного творческого наследия писателя. Но каким обра
зом? Для этого Крючкову следовало устранить еще и Е.П.Пешкову, невестку Ти
мошу и внучек Марфу и Дарью. Этого вполне естественного вопроса А.Я.Вышин
ский, который допрашивал Крючкова, подсудимому не задал.
« Крючков. Он (Ягода. Ц П.Б.) тогда говорил мне так: дел
о тут не в Максиме Пешкове, Ц необходимо уменьшить активность Горького,
которая мешает «большим людям» Ц Рыкову, Бухарину, Каменеву, Зиновьеву.
Разговор происходил в кабинете Ягоды. Он мне говорил также о контрреволю
ционном перевороте. Насколько я помню его слова, он говорил о том, что в СС
СР скоро будет новая власть, которая вполне будет отвечать моим политиче
ским настроениям. Активность Горького стоит на пути государственного п
ереворота, эту активность нужно уменьшить.
«Вы знаете, как Алексей Максимович любит своего сына Максима. Из этой люб
ви он черпает большие силы», Ц сказал он».
С одной стороны, налицо самооговор. Крючков говорит как по писаному. Прич
ем писанному плохим литератором. С другой стороны, если на время принять
правила игры, заданные на этом суде, возникает впечатление, что между это
й «плохой» литературой и реальной жизнью имеется прямая связь. И эта свя
зь является самой жуткой в этом деле.
Проблема в том, что Горький относился к породе людей, которых удары судьб
ы не ослабляли, а закаляли. Мобилизовали волю. Кто-кто, но уж Крючков, знавш
ий Горького с давних пор, не мог этого не учитывать.
Горький не был обычным человеком. У него было особое отношение к жизни и с
мерти. В том числе и к судьбам близких людей. Даже такие удары, как смерть с
обственных детей, он переносил (внешне) со странным хладнокровием.
Когда в Нижнем Новгороде умирала от менингита дочь Горького Катя, писате
ль находился в Америке. Выступал, встречался с Марком Твеном, давал интер
вью журналистам, собирал деньги для московского восстания и писал «Мать
». Вдруг 17 августа 1906 года приходит телеграмма от Е.П.Пешковой. Положение Го
рького было вдвойне мучительным. Известие о смерти пятилетней Катюши пр
ишло не просто от безутешной матери, но и оставленной жены, которую Горьк
ий бросил ради актрисы Московского Художественного театра М.Ф.Андреево
й. Она и была с ним в американской поездке как его гражданская жена. Всякий
мужчина (если он не циник) растерялся бы в этой ситуации. Только не Горьки
й.
«Я прошу тебя Ц следи за сыном, Ц пишет он Пешковой. Ц Прошу не только ка
к отец, но Ц как человек. В повести, которую я теперь пишу, Ц «Мать» Ц гер
оиня ее, вдова и мать рабочего-революционера <…> говорит:
Ц В мире идут дети… к новому солнцу, идут дети к новой жизни… Дети наши, об
рекшие себя на страдание за все люди, идут в мире Ц не оставляйте их, не бр
осайте кровь свою вне заботы».
Но ведь это как раз Горький «бросил кровь свою вне заботы». И потом Ц каки
м образом и за что обречена на страдание пятилетняя девочка? «За вс
е люди?» Вот пропасть, отделявшая Горького от Достоевского с его сле
зинкой ребенка, не оправданной «светлым» будущим.
Горький мог расплакаться над литературным произведением, о чем с доволь
но злой и обидной иронией писал Маяковский, вспомнив (возможно, присочин
ив В письме И
.А.Груздеву, написанном после самоубийства Маяковского, Горький вспомин
ал, что это как раз Маяковский рыдал от избытка чувств, когда гостил у Горь
кого в Финляндии в 1915 году.
) в автобиографии, что Горький разрыдался у него на плече после проч
тения поэмы «Облако в штанах».
Но вот конец одного из самых пронзительных рассказов Горького Ц «Страс
ти-мордасти». В рассказе говорится о несчастном обезноженном мальчике и
его матери, проститутке, больной сифилисом, с которой сын живет в подвале
. Покидая эту семью, автор от имени своего героя говорит: «Я быстро пошел с
о двора, скрипя зубами, чтобы не зареветь».
Ну и почему бы не зареветь?
Рассказ автобиографичен. Эту семейку Алексей Пешков встретил, когда ему
был двадцать один год и он разносил в Нижнем Новгороде «баварский квас».
Очень может быть, что в реальности он и заплакал, наблюдая сцены нежности
пьяной больной проститутки к своему сыну-калеке, слушая ее страшненькую
колыбельную:

Придут Страсти-Мордасти,
Приведут с собой Напасти;
Приведут они Напасти,
Изорвут сердце на части!
Ой беда, ой беда!
Куда спрячемся, куда?

Сердце автора (и героя) разрывается на части. Он скрипит зубами, сдерживая
рыдания. Но здесь именно важно, что слезы нужно сдерживать! Нел
ьзя ослаблять волю, давая свободу слезам над обреченными людьми. Тем бол
ее умершими. Даже если это твои дети.
22 мая 1934 года, через одиннадцать дней после смерти Максима, Горький пишет С
талину:
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Согласно разрешению Вашему посылаю Вам письма изобретателей Поспелова
и Львова. Поспелов утверждает, что устрашающий шум Ц треск пулеметов, кр
ики ура, топот конницы и т.д. Ц можно перенести в тыл позиции врага и этим с
мутить его. Сын мой видел электросварочный аппарат Львова в работе и гов
орил мне, что работает аппарат безукоризненно Ц с техникой электросвар
ки Максим был неплохо знаком, изучая ее в Италии. Львов Ц конструктор аэр
оплана «Сталь-2», имеет орден Ленина. Болен: туберкулез и ревматизм, нужно
бы усилить и улучшить его питание. Я очень прошу Вас предложить Серго Орд
жоникидзе вызвать Львова к себе и немножко приласкать его, позаботиться
о нем, он человек высокой ценности.
Будьте здоровы».
А.Д.Сперанский вспоминает: «В семье Горького мне пришлось уже пережить о
дно тяжелое событие. Два года назад умер его сын Ц Максим Алексеевич Пеш
ков, человек большого своеобразия, талантливая, искренняя, несколько отв
леченная натура, преданная делу своего отца, оставивший многие из подлин
но своих начинаний, чтобы служить ему. Болезнь сразу приняла катастрофич
еский характер. В последний день Алексей Максимович не ложился спать. До
лго, до поздней ночи, сидел в столовой и вел беседу на посторонние темы Ц
о войне, о фашизме, но главным образом о ходе работ института <ВИЭМ>. Времен
ами мне было трудно говорить, так как я знал, какая трагедия подготовляла
сь наверху. Однако Горький сидел, лицо его было полно внимания, реплики к м
есту, и только нервное постукивание пальцев лежащей на скатерти руки мог
ло вызвать подозрение о том, что у него делается внутри. Когда через 2 часа
после смерти сына к нему со словами сочувствия пришли старшие товарищи,
он сделал усилие и перевел разговор на рельсы посторонних вопросов, сказ
ав: «Это уже не тема». Также Алексей Максимович умер и сам. Просто, как если
бы исполнял настоятельную обязанность».
В воспоминаниях Сперанского (кстати, опубликованных в «Известиях» 24 июн
я 1936 года, то есть до суда над «убийцами» Горького и Максима) бро
сается в глаза фраза: «мне было трудно говорить, так как я знал, какая
трагедия подготовлялась наверху (курсив мой. Ц П.Б.)». Ес
ли это не случайный неуклюжий оборот речи, можно предположить, что Спера
нский в самом деле намекает либо на сознательное умерщвление Максима «в
редительскими методами лечения», либо на врачебную ошибку Левина и Плет
нева, лечащих докторов Горького, которые находились с Максимом «наверху
», пока Горький со Сперанским скрепя сердце обсуждали проблемы ВИЭМ (Все
союзного института экспериментальной медицины), проблемы долголетия, а
может быть, и бессмертия человека. Но почему Сперанский не спешил «навер
х», где умирал Макс?
«Крючков: Когда Максим Пешков узнал, что он болен крупозным воспалением
легких, он попросил Ц нельзя ли вызвать Алексея Дмитриевича Сперанског
о, который часто бывал в доме Горького. Алексей Дмитриевич Сперанский не
был лечащим врачом, но Алексей Максимович его очень любил и ценил как кру
пного научного работника. Я сообщил об этом Левину. Левин на это сказал: ни
в коем случае не вызывать Сперанского. <…>
Консилиум, который был созван по настоянию Алексея Максимовича Горьког
о, поставил вопрос о применении блокады по методу Сперанского, но доктор
а Виноградов, Левин и Плетнев категорически возражали и говорили, что на
до подождать еще немного. В ночь на 11-е число, когда Максим уже фактически у
мирал и у него появилась синюха, решили применить блокаду по методу Спер
анского, но сам Сперанский сказал, что уже поздно и не имеет смысла этого д
елать».
Таким образом, всё более или менее становится на свои места. Оскорбленны
й недоверием к своему методу Сперанский и сочувствующий ему (но не желаю
щий возражать Левину и Плетневу) Горький, понимая, что «дело кончено» и Ма
ксим обречен, ведут беседу о том, что, по убеждению Горького, важнее смерти
сына. О жизни и долголетии человека. Когда «старшие товарищи» (так не без
иронии называет Сперанский врачей: Левин старше его на восемнадцать лет
, Плетнев Ц на шестнадцать) приходят выразить свое сочувствие, Сперанск
ому остается развести руками. А Горькому с хладнокровием сказать: «Это у
же не тема».
Но все это не доказывает убийства Максима врачами и Крючковым, а только с
видетельствует о разногласиях среди врачей.
Правда, переплетенная с вымыслом, хороша в литературном произведении. Ме
тод художественного преображения действительности, в том числе и ставш
ей прошлым, то есть своеобразная мифологизация жизни и истории в творчес
тве, был излюбленным методом Горького. В 1938 году на «бухаринском» процесс
е этот метод применили на живых людях, принудив их стать творцами собств
енных мифологизированных биографий Ц убийц, шпионов и заговорщиков. Пр
ичем творцами публичными, живописующими свои «злодеяния» прилюдно.
Все, что мешало этой мифологизации, на суде не принималось в расчет. Так, С
перанский, который был бесценным свидетелем реальной смерти Максима, да
же не был допрошен судом. Зачем? Левин и Крючков и так всё на себя взяли.
Это был суд, основанный на одном-единственном доказательстве Ц признан
иях самих подсудимых. А уж как они были получены… Отделить правду от само
оговора в показаниях Крючкова трудно. Гибель Максима (якобы заказанная Г
.Г.Ягодой), наоборот, могла помешать «заговорщикам», возбудив в Горьком не
нависть к «врагам» и крепче привязав его к Сталину. Отчасти так и произош
ло.
Именно Сталину пишет Горький, едва похоронив сына, и в этом письме делает
покойного Максима вроде как живым помощником в их со Сталиным общем деле
Ц развитии оборонной мощи СССР. Конечно, Сталин не может отказать отцу, к
оторый привлекает в качестве эксперта по сварочной технике только что п
огибшего сына. На автографе письма стоит сталинская резолюция: «Сделано
. В мой арх[ив]. И. Ст[алин].», подчеркнутая рукой вождя. Писем изобретателей Л
ьвова и Поспелова в архиве нет. Значит, не легли «под сукно», а были, по край
ней мере, переданы кому надо. Вот «живой» итог смерти сына.
Есть несколько свидетельств того, как внутренне тяжело переносил Горьк
ий потерю Максима. Его крымский шофер, сотрудник Главного управления НКВ
Д Крыма Г.А.Пеширов (кстати, приглашенный на работу именно Максимом, котор
ый лично устраивал жизнь отца на даче в Тессели) в своих воспоминаниях ра
ссказывает: «Похоронив сына, А.М. вернулся в Крым, на дачу в Тессели. Работа
л так же, как раньше, так же вставал в определенный час, завтракал и шел в св
ой рабочий кабинет и работал до обеда. После обеда выходил в парк, но уже н
е работал, а только руководил нами (обитатели дачи, включая самого Горько
го, своими руками расчищали дорожку к морю от колючего кустарника. Ц
П.Б.), а сам, опираясь на палку, ходил от костра к костру и своей па
лкой поправлял горящие ветки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48