В глазах автора всякое подобное примирение есть ложь. Или, по крайней
мере, пока ложь (пока человек не возвысился до Бога и «спокойно
» не встал с Ним вровень). Но ложь в какой-то степени допустимая, и для обреч
енного человека, вроде больной Анны или проститутки Насти, даже спасител
ьная. И тем не менее, заставив Луку в разгар конфликта исчезнуть со сцены,
попросту сбежать, а Актера, поверившего ему, повеситься, автор, конечно, не
стоит на стороне Луки. Но и бунт Сатина, на грани истерики, за бутылкой вод
ки, отчасти спровоцированный самим Лукой, не несет в себе положительного
начала. Он лишь устраняет «завалы» на пути к неведомой «правде» о гордом
Человеке, которые пытался своей проповедью о сострадании нагромоздить
Лука.
Пьеса «На дне» Ц удивительное произведение! Это одновременно начало мо
дернистского театра, затем подхваченного Леонидом Андреевым, и заверше
ние театра реалистического. Чехов «убил реализм», считал Горький и напис
ал об этом в одном из писем. Но после этого заявления Горький вовсе не отша
тнулся от «трупа» реализма и сам себя считал «бытовиком».
Совершенно невозможно уловить тонкую, прозрачную границу, где в пьесе «Н
а дне» заканчивается бытовая драма и начинается драма идей. Каким образо
м читатель из «грязного» бытового сюжета попадает в горние области духа
? Где тут кончается «просто жизнь» и возникает философия, предвосхитивша
я позднейшие открытия экзистенциализма?
В самом деле, что происходит в пьесе «На дне», если взглянуть на эту вещь «
простыми» глазами? Драма ревности старшей сестры к младшей. Галерея типо
в и характеров «опустившихся» или «опускающихся» людей, которые только
и делают, что пьют, орут, дерутся, оскорбляют друг друга.
Почти все ключевые монологи они произносят в пьяном виде, включая «духоп
одъемный» монолог Сатина о Человеке, который «звучит гордо». В советских
школах дети заучивали этот монолог как истину в последней инстанции, не
замечая, что произносит его шулер, которого накануне избили за обман и не
пременно изобьют завтра.
Появление Луки в пьесе ничем не мотивировано, как и его исчезновение. Про
сто пришел и просто ушел. Между тем совершенно ясно, что без Луки в пьесе н
ичего бы важного не произошло. Обитатели ночлежки продолжали бы пить, бу
янить. Васька Пепел наставлял бы рога Костылеву с его женой. Настя содерж
ала бы Барона, торгуя своим телом. Сатин, просыпаясь, произносил бы бессмы
сленные слова: «сикамбр», «органон» и так далее, Ц рычал, обзывал всех по
длецами и плутовал в карты…
Автор запускает Луку в это сырое тесто как дрожжи, и тесто начинает взбух
ать, подниматься, вылезать из квашни. Бытовая драма превращается в «поли
гон» идей. Все спорят со всеми, и выражения всех, в том числе и самые обычны
е, бытовые (Бубнов: «А ниточки-то гнилые»), вдруг обретают философский смы
сл. Это позволяет сделать неожиданный вывод, что «переодетым», «загримир
ованным» Лукой в пьесе является сам Горький.
Он не согласился бы с такой трактовкой. Его вообще удивило и даже рассерд
ило, что публика и критика после сенсационной постановки пьесы в Московс
ком Художественном театре 18 декабря 1902 года образ Луки приняла с куда боль
шим энтузиазмом, чем образ Сатина.
Он приписал это великому сценическому таланту И.М.Москвина, игравшего Лу
ку, а также своему «неуменью», «…ни публика, ни рецензята Ц пьесу не раску
сили, Ц писал Горький. Ц Хвалить Ц хвалят, а понимать не хотят. Я теперь
соображаю Ц кто виноват? Талант Москвина-Луки или же неуменье автора? И м
не Ц не очень весело».
«Основной вопрос, который я хотел поставить, Ц говорил Горький в интерв
ью, Ц это Ц что лучше: истина или сострадание? Что нужнее?»
Истина и сострадание, в глазах Горького, вещи не просто разные, но и вражде
бные.
«Человек выше жалости». Жалость унижает его духовную сущность. А между т
ем, если пристально, «с карандашом в руках», читать пьесу, как это советова
л делать прекрасный поэт и критик И.Ф.Анненский в «Книге отражений», то ок
ажется, что «человеческая» сущность начинает вырываться из пропитых гл
оток Сатина, Барона, Актера, Пепла и Насти, лишь когда их «пожалел» Лука.
До его появления они «спали». Когда он их «пожалел», они проснулись. В том
числе проснулся и гордый Сатин, заговорив о Человеке. Том самом, который «
выше жалости». Которого надо не жалеть, а уважать. Но за что можно уважать
обитателей ночлежки? За что их можно жалеть Ц понятно. А вот за что уважат
ь? Это очень сложный вопрос, и от него не отмахнешься простым ответом: уваж
ать не за что Ц жалеть есть за что.
В монологе о Человеке Сатин рисует рукой в воздухе странную фигуру и зая
вляет: «Это не ты, не я, не они… нет! Ц это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет
… в одном!» Эта ремарка («Очерчивает пальцем в воздухе фигуру челов
ека») очень важна, без нее теряется весь смысл пьесы. Если говорить о
возможном «ключе» к пониманию этой вещи, он находится как раз тут.
Человек не в состоянии справиться с Богом в одиночку. Это попытались сде
лать многие герои Горького Ц Лунев, Гордеев и другие.
Только «совокупное» человечество способно сразиться с создателем несп
раведливого мира. Только все вместе, «в одном», включая и героев, и пророко
в прошлого и настоящего. И даже таких ничтожных, спившихся созданий, как С
атин. Романтический бунт одинокого «я» против Бога Горький заменяет кол
лективным восстанием всего человечества. Васька Буслаев «хвастлив», по
ка он один. Пока за ним не пошли миллионы.
«Понимаешь? Это Ц огромно! В этом Ц все начала и концы… Всё Ц в человеке,
всё Ц для человека! Существует только человек, все же остальное Ц дело е
го рук и его мозга. Че-ло-век! Это Ц великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-в
ек! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать на
до! Выпьем за человека, Барон!»
В том-то и дело, что гимн Сатина Человеку Ц это смертный приговор «людям»
. Его тост за Человека Ц это поминальный стакан за Барона, Настю и… Актера
. После того, как произносится этот возвышенный монолог и выпивается за Ч
еловека, происходит следующее.
« Актер. Татарин! (Пауза) Князь!
(Татарин поворачивает голову.) <…>
Актер. За меня… помолись…
Татарин (помолчав). Сам молись…
Актер (быстро слезает с печи, подходит к столу, дрожащей р
укой наливает стакан водки, пьет и Ц почти бежит Ц в сени.) Ушел!
Сатин. Эй ты, сикамбр! Куда?»
Куда? Вешаться. Последним словом пьесы, после монолога Сатина и каторжно
й песни («Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно»), является самоу
бийство Актера, которому Сатин, воспев Человека как идеал будущего бунта
против Бога, отказал в праве на жизнь.
Не Лука виноват в том, что Актер повесился. Сатин… Лука жалел обитателей н
очлежки, потому что они люди конченые. Дело не в том, что для Актера нет в Ро
ссии лечебницы, а в том, что Актер Ц это «бывший человек», а грядет новая м
ораль, в которой «бывшим» нет места.
Иннокентий Анненский проницательно заметил это, написав: «Читая ее (пьес
у. Ц П.Б.), думаешь не о действительности и прошлом, а об этике бу
дущего…» И в той же статье о «На дне» он задает вопрос: «Ах, Горький-Сатин! Н
е будет ли тебе безмерно одиноко на этой земле?»
Вопрос звучит как будто странно, ибо Сатин говорит как раз о «совокупном
» Человеке, о «восстании масс», выражаясь словами Ортеги-и-Гассета. Какое
же тут одиночество? Но в том-то и дело, что «совокупный» Человек, как отвле
ченный идеал, как цель будущего, не менее, а как раз более одинок, чем многи
е из «людей».
Фигура, нарисованная в воздухе Сатиным, висит в пустоте. И в такой же пусто
те шагает гордый Человек Горького в одноименной поэме.
«Затерянный среди пустынь вселенной, один на маленьком куске земли, несу
щемся с неуловимой быстротою куда-то в глубь безмерного пространства, т
ерзаемый мучительным вопросом Ц зачем он существует? Ц он мужественно
движется Ц вперед! И Ц выше! Ц по пути к победам над всеми тайнами земли
и неба».
Куда уж горше одиночество! Но именно это и есть тот «совокупный» Человек,
за которого Сатин торжественно поднимал стакан водки, провожая в «после
дний путь» не только Актера, но и себя, и всех обитателей ночлежки. Тех, ког
о «пожалел» Горький-Лука, Горький-Сатин красиво «отпел».
О-о, они прекрасно поняли друг друга! Жалко «людей»? Конечно! «Все чернень
кие, все прыгают». Все «уважения» или хотя бы «жалости» просят.
Жалости Ц да сколько угодно! Но уважения Ц ни-ни! «Дубье… молчать о стар
ике! (Спокойнее). Ты, Барон, Ц всех хуже!.. ТыЦ ничего не понимаеш
ь… и врешь! Старик Ц не шарлатан! Что такое Ц правда? Человек Ц вот правд
а! Он это понимал… вы Ц нет! Вы Ц тупы, как кирпичи».
«Вы Ц все Ц скоты!» Вот вам и вся правда.
Вот и путь к разгадке мнимого противостояния Сатина и Луки. Любопытно, чт
о сам Горький не видел в пьесе противостояния. «В ней нет противостояния
тому, что говорит Лука. Основной вопрос, который я хотел поставить, это Ц
что лучше: истина или сострадание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострада
ние до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука? Это вопрос не субъективны
й, а общефилософский. Лука Ц представитель сострадания и даже лжи как ср
едства спасения, а между тем противостояния проповеди Луки представите
лей истины в пьесе нет. Клещ, Барон, Пепел Ц это факты жизни, а надо различа
ть факты от истины. Это далеко не одно и то же». Эти слова тоже из интервью Г
орького 1903 года, и они многое объясняют в «На дне». Лука и Сатин Ц не оппоне
нты, но два философа, которые не знают об «истине», но знают о «правде» и де
лают из нее противоположные практические выводы. Собственно говоря, это
две ипостаси Максима Горького.
«Правда» заключается в том, что для «этики будущего», этики двадцатого в
ека «люди» перестанут быть индивидуальными, духовно ценными единицами.
Попытка самоубийства какого-нибудь нового Алеши Пешкова уже не всколых
нет огромный город, не заставит церковь практически заниматься вопросо
м его духовного спасения. Жизнь же человеческая вообще не будет стоить л
оманого гроша. В грязные окопы пойдут миллионы людей, став «пушечным мяс
ом», пищей для вшей. В них будут не только стрелять, их будут травить ядови
тыми газами, как крыс, насекомых. Потом будет «красный террор», «голодомо
ры» тридцатых годов на Украине, на Кавказе, в Поволжье. Потом Ц печи Бухен
вальда, массовое истребление целых наций и даже рас. Хиросима. И многое др
угое, что станет «этикой будущего». Вот от чего убегает со своей последне
й жалостью Лука и над чем в глубоком отчаянии, хлопнув для храбрости стак
ан водки, пытается утвердить знамя «уважения» к Человеку Сатин.


ДЕНЬ ПЯТЫЙ: СИЛА И СЛАВА

Ко времени первой встречи с н
им слава его шла уже по всей России. Потом она только продолжала расти. Рус
ская интеллигенция сходила от него с ума… И вот, каждое новое произведен
ие Горького тотчас делалось всероссийским событием. И он все менялся и м
енялся Ц ив образе жизни, и в обращении с людьми.
Бунин. «Горький»

Испытание Льва, испытание Л
ьвом

Вспоминает Немирович-Данченко: «Весной 1902 года приехав в Ялту, я узнал, что
Алексей Максимович живет в Олеизе, и когда я к нему туда приехал, он мне пр
очел два первых акта «На дне». Там же находился Лев Толстой, с которым Горь
кий до этого уже встречался в Хамовниках и Ясной Поляне. Горький вспомин
ал: «Прочел ему сцены из пьесы «На дне», он выслушал внимательно, потом спр
осил: "Зачем вы пишете это?"»
Как ни странно, но можно предположить, что во время слушания пьесы Толсто
го одолевали те же сомнения, что и цензора Трубачова. В самом деле Ц зачем
? Толстой воспринимал мир и искусство органически. Если человек за стака
ном водки произносит монолог о гордом Человеке, значит, он просто бредит.
Белая горячка.
Толстой ждал от Горького произведений в «народном» вкусе. И вдруг такое!
Нет, он, конечно, оценил тот факт, что Горький еще в первых своих очерках и р
ассказах обратил внимание публики на человека «дна», на «совсем пропащи
х». «Мы все знаем, Ц записывает Толстой в дневнике 11 мая 1901 года в Ясной Пол
яне, Ц что босяки Ц люди и братья, но знаем это теоретически; он же (Горьки
й. Ц П.Б.) показал нам их во весь рост, любя их, и заразил нас этой
любовью. Разговоры его неверны, преувеличенны, но мы всё прощаем за то, что
он расширил нашу любовь».
В этой записи очень важна формулировка «заражать», так как главную цель
искусства Толстой видел именно в том, чтобы «заражать» читателя своими м
ыслями, чувствами, духовным настроем. И если Горькому удалось «заразить»
читателя любовью к босякам, следовательно, он выполнил, согласно Толсто
му, важную задачу.
А вот говоря о художественных достоинствах произведений Горького, Толс
той бывал к нему беспощаден. Разумеется, начинающего драматурга Горьког
о не мог не задеть «скучный» вопрос, как бы случайно брошенный великим ст
арцем: «Зачем вы пишете это?» Но едва ли он знал, какие пометки оставил Тол
стой на полях его «Очерков и рассказов». Часть горьковских книг, подарен
ных Толстому, хранится в яснополянском музее. Вот старческим, расслаблен
ным почерком он пишет карандашом на полях рассказа «Супруги Орловы»: «Ка
кая фальшь!» Ниже: «Фальшь ужасная!» Еще ниже: «Отвратительно!» А вот мнени
е Толстого о рассказе «Варенька Олесова», высказанное в двух словах: «Га
дко» и «Очень гадко». И только рассказу «Озорник» (милейшему, однако наиб
олее как бы «нейтральному» в ряду более ярких горьковских вешей) великий
Лев поставил «4», написав в конце текста рассказа: «Хорошо всё».
По воспоминаниям вождя символистов Валерия Брюсова, известный и плодов
итый беллетрист Петр Боборыкин возмущался после сенсационного успеха
постановки «На дне» в Московском Художественном театре:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48