Солдаты этих дивизий пришли в страшное негодование, когда узнали, что демобилизации мешают их собственные товарищи, да притом еще такие, которым мало пришлось понюхать пороха. На второй день ночью взбунтовавшиеся солдаты были окружены кольцом штыков и пулеметов. С наступлением утра со всех сторон началось наступление. Впереди шли безоружные офицеры, призывая бунтовщиков вернуться к исполнению обязанностей, а за ними шли подавляющие военные силы. Очутившись в такой обстановке, большинство взбунтовавшихся солдат отступило, но несколько сот упорно стояли на своих местах. Достаточно было бы одного единственного выстрела, чтобы вызвать страшный взрыв, но самообладание и благоразумие восторжествовали. Вожаки были арестованы, а остальные подчинились дисциплине. Не было пролито ни единой капли крови.
Одновременно с этим пришли известия о серьезных беспорядках в Глазго и Белфасте. В обоих случаях подстрекателями были коммунисты. Гражданские власти потребовали у армии помощи, и в Глазго были двинуты две бригады. Это были войска второй линии, состоявшие по большей части из наименее пригодных солдат и молодых рекрутов. Они не были закалены в боях, подобно фронтовым войскам, и не испробовали, что значит победа. Тем не менее и офицеры, и солдаты безукоризненно выполнили свой долг. Порядок был восстановлен. Лишь очень немногие поплатились жизнью; если и была пролита кровь, то по большей части из носу.
Последний инцидент, о котором я хочу рассказать, разыгрался у меня на глазах. 8 февраля в половине девятого утра меня спешно вызвали в военное министерство. По дороге туда я заметил гвардейский батальон, выстроенный вдоль улицы Мэлл. Я миновал адмиралтейскую арку и дошел до министерства, не заметив ничего необычного. Там мне сообщили неприятную новость: около 3 тыс. солдат из многих частей и всех видов оружия собралось на станции Виктория в ожидании раннего поезда, который должен был отвезти обратно отпускников. Начальник движения не принял необходимых мер, чтобы перевезти, накормить и разместить отпускников, прибывших главным образом с севера. Бедные солдаты, прождавшие всю ночь на платформе и не получившие ни пищи, ни чая, считали большой несправедливостью, что им приходится возвращаться во Францию, хотя бои кончились и война выиграна, между тем как многие из их товарищей, как им рассказывали, живут в Англии в наилучших условиях. По чьему-то наущению они всей массой отправились к Уайтхоллу и теперь заполняли гвардейский плац-парад, вооруженные и в полном беспорядке. Мне сообщили, что их предводитель в этот самый момент предписывал условия штабу лондонской комендатуры в помещении казармы конногвардейцев.
Эти сведения сообщил мне сэр Вильям Робертсон и генерал Фильдинг, командующий Лондонским округом, прибавив при этом, что в их распоряжении имелись запасный батальон гренадер и два отряда двор – повой кавалерии. Они спрашивали, что им делать. Я спросил, подчинится ли приказу батальон, и получил ответ: «Офицеры думают, что да». После этого я приказал генералам окружить и арестовать беспорядочную толпу. Они немедленно отправились исполнять приказание.
Я остался в своем кабинете и переживал страшное беспокойство. Теперь серьезные события разыгрались уже в столице государства – в самом его центре. Прошло десять минут. Из окон я видел, как гвардейцы, стоявшие на часах в Уайтхолле, запирали ворота и двери главной арки. Потом вдруг на крыше гвардейских казарм появились люди в штатском, – их было человек двадцать или тридцать, – четко обрисовывавшиеся своими длинными черными силуэтами. Очевидно, они наблюдали что-то такое, что происходило или готовилось на плац-параде. Я не знал, что это было, хотя и находился на расстоянии всего каких-нибудь ста ярдов. Прошло еще десять минут напряженного ожидания, и вернулись генералы, – на этот раз в гораздо более бодром настроении. Все сошло благополучно. Гренадеры с примкнутыми штыками врезались в вооруженную толпу, дворцовая кавалерия окружила бунтовщиков с фланга, и все 3 тыс. человек, арестованные и под вооруженным экскортом, были отправлены в Веллингтонские казармы, где их должны были накормить завтраком перед возобновлением их путешествия. Ни один из них не был ранен, очень немногие получили выговоры и только один или два были подвергнуты легким наказаниям. В очень значительной степени вина лежала на железнодорожной администрации, которая и не подумала изменить традиционные станционные порядки после того, как прекратилась война. В течение нескольких лет солдаты возвращались на фронт, навстречу опасностям и смерти, с чрезвычайной пунктуальностью и исполнительностью, почти без офицеров и в неорганизованном порядке, как будто они были обычными пассажирами-экскурсантами. Железнодорожное начальство не поняло, что при более мягком режиме мирного времени необходимо подготовляться к их перевозке гораздо более тщательно.
Новая политика и ее разъяснение почти сейчас же сказалась на поведении войск. Нескольких дней было достаточно, чтобы рассеять злобные настроения, которые начали было проявляться. Несправедливости, которые испытывала наша армия, кончились. Стала применяться система демобилизация, казавшаяся солдатам вполне справедливой. Все воинские чины немедленно согласились с тем принципом, что продолжительность службы, возраст и количество ранений должны приниматься в соображение прежде всего, отстранив на второй план какие бы то ни было посторонние соображения. Повышение жалования было встречено солдатами с радостью. Что же касается 80 тысяч восемнадцатилетних парней, то они охотно соглашались повидать Рейн и таким образом освободили своих отцов, дядей и старших братьев, испытавших столько мучений. В Гайд-парке король произвел смотр двенадцати батальонам этой прекрасной молодежи перед их отправлением за границу, и все были поражены их бодрым и уверенным видом. В течение двух недель после приказа о новой системе демобилизации дисциплина наших огромных, хотя постепенно таявших армий всюду восстановилась во всей своей традиционной силе.
Первое заседание палаты общин состоялось вскоре после всех этих событий. Депутаты задали буквально несколько тысяч вопросов относительно деталей мобилизации, и пришлось создать особый аппарат для удовлетворения этого небывалого любопытства. Но законопроект об обязательном воинском наборе прошел очень значительным большинством. Либеральная и рабочая оппозиция, чувствовавшая себя свободной от всякой ответственности, боролась против него со всей силой. К счастью, оппозиция была немногочисленна, ибо в противном случае существенно необходимые для государства мероприятия могли бы натолкнуться на затруднения в самый критический момент.
Тем временем продолжалась широкая демобилизация. В течение почти шести месяцев военную службу в среднем ежедневно покидало около 10 тыс. человек. Это огромное количество людей, равное одной дивизии мирного времени, ежедневно собирали на всех фронтах воины, привозили на суда, принимали с поездов, у них отбирали оружие и снаряжение, демобилизовали, им производили расчет и их распускали по домам в промежуток времени между восходом и закатом солнца. Я считаю, что это было веским доказательством британской организационной способности. Армии строились постепенно; солдаты записывались в одиночном порядке; но распускались они сразу, огромными массами, и тем не менее почти все находили работу и возвращались к своим семьям. История с гордостью повествует о том, как 20–30 тыс. «железных солдат» Кромвеля сложили военные доспехи и вернулись к мирным занятиям. Но разве это можно сравнить с достойным поведением почти 4 млн. британских солдат, которые без всякой сумятицы и волнений, – если только они встречали к себе такое отношение, какого заслуживали, – незаметно вливались обратно в народную массу и снова начинали восстанавливать прерванную было нить своей жизни? После того как в течение пяти лет войны им методически прививали зверство и варварство, можно было ожидать, что в стране несколько лет будут процветать убийства, грабежи, грубость и насилие. Но благодаря мощи цивилизации и воспитания и великим качествам нашего народа случилось обратное: число связанных с насилием преступлений уменьшилось, и тюрьмы пришлось закрывать и продавать на слом, когда 4 млн. обученных и умелых убийц, или одна треть всего мужского населения нации, вернулись домой и стали штатскими людьми, гражданами своей страны.
Простояв на позициях неделю, чтобы дать возможность неприятелю отступить, союзные армии, не утомляясь трудными переходами, вступили в Германию. Все дороги из Франции и Бельгии, по которым в 1914 г. шли нападающие германские войска, были теперь запружены бесконечными колоннами, шедшими в обратном направлении. Неприятельское население так хорошо встречало британские отряды, с ними устанавливало такие прекрасные отношения, что пришлось не раз издавать суровые приказы против «братания». К концу ноября авангард войск сэра Дугласа Хэйга достиг Рейна, а через несколько дней оккупация моста через Рейн у Кельна была окончательно завершена. В общем в Германию вступило почти четверть миллиона солдат, уроженцев всех частей Британской империи; солдаты поселились в удобных и живописно расположенных лагерях. Природное добродушие и хорошее поведение скоро успокоили местных жителей.
Но здесь нам придется рассказать о тяжелых вещах. Согласно условиям перемирия блокада Германии должна была продолжаться. По требованию немцев была сделана следующая оговорка: «союзники и Соединенные штаты согласны поставлять Германии провиант в таких размерах, какие окажутся необходимыми». Но в этом отношении ничего не было сделано вплоть до возобновления перемирия, состоявшегося 16 января 1919 г. Фактически блокада была распространена и на балтийские порты и таким образом стала еще более строгой, чем раньше. Продовольственный вопрос в Германии чрезвычайно обострился, и ходили жуткие рассказы о бедственном положении матерей и детей Германии. В эти месяцы лишь очень немногие немцы, за исключением спекулянтов и фермеров, имели достаточно пищи. Даже еще в мае месяце члены германской делегации в Версале страдали от последствий недостатка пищи. На эти факты во Франции и отчасти Англии намеренно закрывали глаза.
В январе 1919 г. начались долгие переговоры относительно условий, на которых продовольствие могло ввозиться в Германию. Общественное мнение в союзных странах не проявляло никакой отзывчивости. Наиболее влиятельные люди были завалены делами, а политики боялись обвинений в «пангерманизме». Чиновники, которым была поручена разработка соответствующих мер, считали, что долг службы обязывает их торговаться и спорить о мелочах. Столь же плохо обстоял продовольственный вопрос и в других побежденных странах, для которых частично заготовлялся провиант. Во всем мире чувствовался недостаток в пищевых припасах и транспортных средствах. А тем временем немцы испытывали такую нужду, какая бывает только в осажденном городе.
Замечательно, что внезапный толчок, открывший выход из этого безвыходного тупика, исходил от британской армии, стоявшей на Рейне, В феврале отчеты о продовольственном положении в оккупированных областях, присылавшиеся в военное министерство начальниками армии, стали носить все более и более тревожный характер. К сухим официальным сообщениям начали примешиваться нотки гнева. 3 марта я, не стесняясь в выражениях, сообщил об этом палате общин. «Мы строго осуществляем блокаду, и Германия близка к голодной смерти. Сведения, которые я получил от офицеров, разосланных военным ведомством по всей Германии, показывают, во-первых, что германский народ терпит большие лишения, и во-вторых, что под тяжестью голода и недоедания вся система германской социальной и национальной жизни грозит рухнуть». В первых числах марта переговоры о продовольствии, начатые в Спа, готовы были закончиться в обстановке холодного фарса. Но лорд Плюмер, командовавший британской оккупационной армией в Германии, прислал в военное министерство телеграмму, немедленно препровожденную Верховному союзному совету. В этой телеграмме говорилось, что для предотвращения беспорядков и по чисто гуманитарным соображениям необходимо прислать продовольствие голодающему населению. Он подчеркивал, что на британскую армию производит очень плохое впечатление зрелище человеческих страданий, которое она видит вокруг. От него я через другие источники мы узнали, что британские солдаты делили свои пайки с женщинами и детьми, среди которых они жили, и что это сказывалось на физическом состоянии войск. Ссылаясь на депешу лорда Плюмера и другие подробные сообщения, Ллойд-Джордж заставил верховный совет действовать. «Никто, – заметил он, – не сможет упрекнуть лорда Плюмера в германофильских чувствах». Чиновникам был сделан выговор, и переговоры возобновились. Но трудности и всеобщая дезорганизация были таковы, что продовольствие начало ввозиться в Германию в значительных количествах только в мае. Блокада, которая согласно мирному трактату должна была оставаться в силе до его ратификации, к середине июля окончательно прекратилась, но удобный случай был упущен. 11 ноября германский народ не только был разбит на поле сражения, но и испытал на себе всю тяжесть осудившего его мирового общественного мнения. Последовавшие вслед за этим горькие испытания лишили победителей всякого престижа в глазах немцев, кроме престижа физической силы.
Военному министерству оставалось еще сбыть с рук 250 тыс. германских военнопленных, взятых британскими войсками. Их освобождения нам пришлось дожидаться много месяцев. Французам было очень трудно расстаться с ними. Когда они вспоминали о том множестве людей, которое они потеряли, чтобы взять этих немцев в плен, и об огромных потерях в мужском населении, понесенных Францией, они не могли решиться отпустить эти сотни тысяч несчастных на свободу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77